И пришёл паук

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Явился паук»)
Перейти к: навигация, поиск
И пришёл паук
Along Came a Spider

Первая обложка американского издания
Жанр:

роман

Автор:

Джеймс Паттерсон

Язык оригинала:

английский

Дата написания:

1992

Дата первой публикации:

1993

Издательство:

Little, Brown and Company

Следующее:

Целуя девушек (1995)

«И пришёл паук» (англ. Along Came a Spider; другой вариант перевода — «Явился паук») — остросюжетный роман американского писателя Джеймса Паттерсона, первый в серии о детективе Алексе Кроссе. Впервые опубликован в 1993 году под эгидой издательства Little, Brown and Company[en][1]. На русский язык переведён Сюзанной Алукард и издан в 2007 году издательством «АСТ»[2].

Вольно экранизирован в 2001 году режиссёром Ли Тамахори. Роль Кросса исполнил Морган Фримен, в образ ключевого антагониста Гэри Сонеджи-Мерфи перевоплотился Майкл Уинкотт.



Сюжет

Пролог — «Сыграем понарошку». Штат Нью-Джерси, неподалёку от Принстона, март 1932 года. Психически неуравновешенный Гэри Сонеджи вспоминает, что якобы именно он, а не Бруно Хауптман, в 1932 году похитил и закопал заживо сына прославленного лётчика Чарльза Линдберга и его супруги Энн Морроу Линдберг.

Часть первая — «Мэгги Роуз и Сморчок Голдберг» (1992). Вашингтонскому детективу и бывшему судебному психологу Алексу Кроссу и его лучшему другу, детективу Джону Сэмпсону, поручают расследование жестокого убийства чернокожей семьи Сандерс: 32-летней матери, 14-летней девочки и 3-летнего мальчика. В это же время в одной из элитных частных школах города совершается похищение дочери киноактрисы и адвоката Мэгги Роуз Данн и сына министра финансов США Майкла Голдберга. Похитителем оказывается преподаватель математики, опасный убийца и тонкий психолог Гэри Сонеджи. Кросса с Сэмпсоном отстраняют от дела с убийством и поручают срочно заняться похищением.

Кросс разозлён тем, что гораздо больше шума возникло из-за похищения двух белых детей-мажоров, чем из-за убийства афроамериканской семьи. Сонеджи прячет детей на заброшенной ферме в специально изготовленных гробах. Ночью он убивает агента ФБР Роджера Грэма, придя в ярость от того, что тот пытался присвоить всю славу в этом деле себе, а не самому Сонеджи. Кросс с Сэмпсоном обыскивают квартиру психопата и обнаруживают, что он помешан на печально известном похищении сына лётчика Линдберга. Детективы также находят его «крик души»: «Хочу быть кем-нибудь!».

Вскоре агенты ФБР вылавливают из реки труп Майкла Голдберга. Данны же, верящие, что их дочь жива, получают письмо с требованием выкупа в 10 миллионов долларов, причем в качестве того, кто этот выкуп должен доставить, автор письма называет Алекса Кросса. У Кросса начинаются романтические отношения с сотрудницей секретной службы Джеззи Фланаган. Он доставляет выкуп в «Диснейленд», где пилот самолёта просит его проследовать за ним. Пилот отвозит Кросса на небольшой остров, где забирает у него деньги и, не вернув девочку, сбегает. На заброшенной ферме, где Сонеджи удерживал детей, проезжающие мимо полицейский находят вырытые могилы и обувь Мэгги.

Часть вторая — «Сын Линдберга». После смерти Майкла Сонеджи возвращается домой в Уилмингтон, где читателю становится понятно, что настоящая фамилия убийцы — Мерфи, он женат и имеет маленькую дочку, которые даже не подозревают о его настоящей жизни. Вернувшись в Вашингтон, Сонеджи жестоко убивает бывшую подругу, преподавательницу в школе, где он раньше работал. Кросс и Сэмпсон, обследовав место преступления и изувеченный труп, понимают, что Сонеджи стоит и за совершенными ранее убийствами, в том числе семьи Сандерс.

Опросив соседей, детективы выходят на его след, в срочном порядке выезжают к нему домой, но Сонеджи удаётся сбежать. Спустя день психопат убивает нескольких людей в одном из местных McDonald’s и берёт всех посетителей ресторана в заложники. Снайпер ранит Сонеджи в плечо, но его успевает спасти Кросс, полагая, что тот расскажет им о местонахождении Мэгги.

Часть третья — «Последний джентльмен Юга» и часть четвёртая — «Вспомните Мэгги Роуз». Суд над Сонеджи-Мерфи продолжается одиннадцать месяцев. Кросс несколько раз вводит его в состояние гипноза и узнаёт, что он страдает редчайшим заболеванием — раздвоением личности. В повседневной жизни он Гэри Мерфи, добрый семьянин, его вторая личность — особо опасный социопат Гэри Сонеджи. Невзирая на то, что Сонеджи-Мерфи защищает один из сильнейших адвокатов города, пытающийся оправдать его из-за невменяемости, убийцу признают виновным в похищении двоих детей и убийстве, по крайней мере, одного из них.

Кросс узнаёт, что перед похищением детей кто-то следил за самим Сонеджи, детально изучая каждый его шаг.

Часть пятая — «Повторное расследование». Всё больше и больше фактов указывают на то, что за Сонеджи следили агенты Секретной службы Майк Дивайн и Чарли Чакли, ныне подавшие в отставку. Кросс вновь встречается с Сонеджи, который заявляет ему, что понятия не имеет, где в данный момент пребывает Мэгги и жива ли она вообще. После беседы с ним Кросс окончательно убеждается в том, что за повторным похищением девочки стоят Дивайн и Чакли.

Кросса вызывают в «святая святых» — в кабинет заместителя директора ФБР Курта Витаса. Витас сообщает Кроссу, что они уже давно следят за Дивайном и Чакли и за это время выяснили, что пилота в «Диснейленде» на самом деле подослали именно они, они же присвоили себе 10 миллионов, а позже устранили его. Кросса ошарашивают информацией о том, что повторное похищение детей организовала его возлюбленная, Джеззи Фланаган.

В это же время из вашингтонской тюрьмы с большим трудом сбегает Сонеджи. Он отправляется к Дивайну, пытает его и узнаёт, куда они спрятали выкуп. Кросс берёт Фланаган на отдых на Карибские острова, где с болью на душе признаётся ей, что всё знает. Она объясняет, что перехват выкупа — её идея, а Мэгги Роуз в данный момент находится в Южной Америке, куда похитители передали её другой семье.

Часть шестая — «Дом Кросса». Вскоре после ареста Фланаган и возвращения Мэгги домой Сонеджи заявляется домой к Кроссу, пытаясь убить его самого, бабушку Нану и его детей. Проиграв схватку, убийца направляется на Пенсильвания-авеню, где берёт в заложники двоих детей. После непродолжительных переговоров Сэмпсон стреляет в него.

Эпилог — «Высшая справедливость» (1994). Чакли и Фланаган казнены за свои преступления, а Сонеджи доживает свои дни в психиатрической лечебнице. Каким-то образом он передаёт Кроссу своё прощальное письмо, закончив его словами «Хочу, чтоб меня помнили». Кросс возвращается домой, к своей семье.

Напишите отзыв о статье "И пришёл паук"

Примечания

  1. [www.jamespatterson.com/books_alongCameASpider.php#book Along Came a Spider] (англ.). jamespatterson.com. Проверено 1 августа 2013.
  2. [www.ozon.ru/context/detail/id/3183979/ И пришёл паук] (рус.). Ozon. Проверено 1 августа 2013.

Ссылки

  • [www.jamespatterson.com/books_alongCameASpider.php#book Страница книги на официальном сайте Паттерсона]

Отрывок, характеризующий И пришёл паук

На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.