Сэломон I
| Ягбыа-Цыйон ይግባ ጽዮን<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Ягбыа-Цыйон (слева) со своими войсками в битве против султана Адала. «Le livre des Merveilles», XV век.</td></tr> | ||
| ||
|---|---|---|
| 18 июня 1285 — 1294 | ||
| (под именем Сэломон I) | ||
| Предшественник: | Йэкуно Амлак | |
| Преемник: | Цынфэ-Арыд IV | |
| Вероисповедание: | Эфиопская православная церковь | |
| Смерть: | 1294 | |
| Род: | Соломонова династия | |
| Отец: | Йэкуно Амлак | |
| Дети: | Цынфэ-Арыд, Хызбэ-Ассэгыд, Кыдмэ-Ассэгыд, Жэн-Ассэгыд, Бахыр-Ассэгыд | |
Ягбыа-Цыйон или Ягбеу Сейон (геэз ይግባ ጽዮን; тронное имя ቀዳማዊ ሰለሞን — Сэломон I) — император Эфиопии в период с 18 июня 1285 года до 1294 года, из Соломоновой династии.
Правление
Был соправителем своего отца, Йэкуно Амлака, в последние годы его правления, а после его смерти стал единоличным правителем Эфиопии. О его правлении известно лишь то, что он старался находиться в добрых отношениях с мусульманами Египта и с близлежащими султанатами, а также то, что он поддерживал контакты с Иерусалимом[1]. Подобно отцу, его попытки получения особых полномочий для эфиопского патриарха оказались неудачными. В своём письме египетского султана, датированном 1289 годом, негус упрекал последнего, что тот возложил на себя защиту подвластных христиан, хотя должен заботится только о своих мусульманских подданных[2].
В 1288 году Сэломон I планировал совершить паломничество в Иерусалим, однако отправил туда посланником своего епископа. На обратном епископа захватил султан Адала, принуждая эфиопского епископа обратиться в ислам. Когда ему это не удалось, он приказал сделать епископу принудительное обрезание, прежде чем освободил его. Негус выступил против Адала, и несмотря на поддержку последнего со стороны двух мусульманских правителей, султан потерпел поражение, а его столица оказалась взята победителем[2].
Другим важным событием в период его правления было восстание Йыкэбэнэ, который пытался захватить императорский трон[3].
Некоторые историки считают, что согласно завету Ягбыа-Цыйона, пять его сыновей[en] — Цынфэ-Арыд, Хызбэ-Ассэгыд, Кыдмэ-Ассэгыд, Жэн-Ассэгыд, Бахыр-Ассэгыд — должны были поочередно занимать престол на год, сменяя друг друга. Другие же утверждают, что его сыновья правили страной по очереди и-за династической путаницы[4][5].
Напишите отзыв о статье "Сэломон I"
Примечания
- ↑ Бартницкий А., Мантель-Heчко И. История Эфиопии — перевод с польского К. В. Большаковой, Н. М. Рукиной и М. Н. Черных. Издательство «Прогресс», 1976.
- ↑ 1 2 The Travels Of Marco Polo (London, 1871), Книга 3, Глава 35
- ↑ Tadesse Tamrat, "Abbots of Dabra Hayq", с. 92
- ↑ Paul B. Henze, Layers of Time, A History of Ethiopia (New York: Palgrave, 2000), с. 60
- ↑ Taddesse Tamrat, Church and State in Ethiopia (1270–1527) (Oxford: Clarendon Press, 1972), с. 72
Отрывок, характеризующий Сэломон I
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
