Ягич, Игнатий Викентьевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Игнатий Викентьевич Ягич
Vatroslav Jagić
Дата рождения:

6 июля 1838(1838-07-06)

Место рождения:

Вараждин, Австро-Венгрия

Дата смерти:

5 августа 1923(1923-08-05) (85 лет)

Место смерти:

Вена, Австрия

Научная сфера:

филология, славистика, палеография, археография, литературоведение

Место работы:

Загребская гимназия,
Новороссийский университет,
Санкт-Петербургский университет,
Берлинский университет,
Венский университет

Альма-матер:

Венский университет

Научный руководитель:

Франц Миклошич

Известные ученики:

Б. М. Ляпунов, Владимир Чорович

Известен как:

один из крупнейших экспертов в области славянского языкознания во второй половине XIX века.

Игнатий Викентьевич Ягич (хорв. Vatroslav Jagić; 6 июля 1838, Вараждин, Австро-Венгрия — 5 августа 1923, Вена, Австрийская республика) — выдающийся австрийский и российский филолог-славист, лингвист, палеограф и археограф. Академик Петербургской Академии наук (1880).[1] Один из крупнейших экспертов в области славянского языкознания во второй половине XIX века.





Биография

Ватрослав Ягич родился в 1838 году в хорватском городе Вараждин. Начальное образование получал в начальной школе Вараждина, а потом в гимназии города Загреб. Дальнейшее образование Ягич продолжил в Венском университете на философском факультете, окончил который в 1860 году. После завершения образования он преподавал в Загребской гимназии, где начал публикацию своих статей (первая статья Ягича «Pabirci po cviecu nasega narodoga pjesnictva» — о сербской народной поэзии, была напечатана в приложении к годовому отчёту Загребской гимназии в 1861 году), и в которой получил звание профессора в 1863 году. В 1866 году Ягича избрали членом недавно организованной Юго-славянской Академии наук и искусств. В 1869 году он был избран членом Петербургской Академии наук по отделению русского языка и словесности, а в 1870 году по инициативе И. И. Срезневского Санкт-Петербургским университетом ему была присвоена степень доктора славянской филологии. С 1872 по 1874 год Ягич преподавал в Новороссийском университете сравнительную грамматику индоевропейских языков и санскрита. Одесса ему не понравилась и прожив в ней год Ягич писал, что «лучше быть учителем в Загребе, чем ординарным профессором в Одессе»[2]. Затем ученый перебрался в Германию и с 1874 по 1880 год он возглавлял кафедру славянской филологии в Берлинском университете. Видимо причиной недовольства Одессой было недостаточное материальное обеспечение. В 1876 году Ягичу предложили вернуться в Одессу, но он заявил, что не может «решиться перейти назад в Одессу без надлежащей рекомпенсации»[3]. Берлин ему тоже не особо нравился. Ягич писал, что достоинством работы в этом городе является то, что он занимается своими прямыми обязанностями, утверждая, что «во всем остальном» предпочитает «Одессу Берлину, а о немцах уже нечего говорить»[4].

После смерти Измаила Срезневского, кандидатура Ягича была выдвинута на замещение должности руководителя кафедры Петебургского университета, которую возглавлял Срезневский. С 1880 по 1886 год Ягич являлся профессором церковнославянского и русского языков в университете, а кроме того преподавал на Высших женских курсах и в Археологическом институте Калачова. В России Ягич опять был недоволен жизнью. Он писал: «Принимая во внимание наше католическое вероисповедание, в России мы были чужды и православным русским, и протестантам немцам, хотя по образу жизни, принятому в нашей семье, мы были намного ближе немцам, чем русским»[5]. Однако ученому удалось завести большое количество знакомств и даже посетить ряд городов - Москву, Ярославль, Кострому и Боровичи[2]. Он активно занимался как преподаванием, так и исследовательской деятельностью, для чего работал в Хлюдовской библиотеке старообрядческого Преображенского монастыря, библиотеках Святейшего Синода и Московской типографии[2].

В 1886 году Ягич стал профессором Венского университета, в котором преподавал до 1908 года. Свой отъезд из России он объяснил министру народного просвещения Делянову материальными затруднениями и невозможностью много времени уделять научной работе: «Я в самом деле уже устал читать множество лекций в разных учебных заведениях для того, чтобы приобретать средства, необходимые для поддержки моей семьи и воспитания детей, – это невыгодно отражается на моей научной деятельности, стесняя её»[6]. Правда ученый не разорвал связей с Россией и особенно любил Москву, куда приезжал в 1891 году[7]. Об этой поездке Ягич вспоминал: «это было почти нечто большее, как очень приятный сон, мое кратковременное пребывание в России. Меня тянуло туда, как всегда, вернулся я домой с некоторой грустью, причины которой излагать не стану»[7].

Научная деятельность

Ягич был разносторонним учёным, он всегда увлекался разнообразными темами. Им было многое сделано для «реабилитации» славянской филологии и славянства вообще в глазах германо-романского западного мира. В 1876 году он основал журнал «Archiv für slavische Philologie», ставший первым славянским специальным журналом в области филологии. Учёный занимался исследованием славянских языков, древних литературных памятников, их изданием, опубликовал более семисот славистических работ на разных языках в разных странах. Он имел замыслы создания сравнительного словаря всех славянских языков, славянской энциклопедии.

Ягич имел хорошие отношения с некоторыми украинскими деятелями (в частности, с И. Франко).

Что все русские наречия в отношении к прочим славянским языкам (кому не нравится выражение «наречие», может заменить его словом «язык», — в науке это второстепенное дело) составляют одно целое, отличающееся многими замечательными чертами внутреннего единства, это для языковедов не представляет спорного вопроса.

— Archiv fur Slavische Philologie, 1898. Bd. ХХ. 1. 33

Ягич писал:

В Галиции, Буковине и Прикарпатской Руси эта терминология («Украина», «украинец» и т. д.), а равно все украинское движение является чужим растением, извне занесенным продуктом подражания. <…> Таким образом, о всеобщем употреблении имени украинец в заселенных русинами краях Австрии не может быть и речи; даже господа, подписавшие меморандум, едва ли были бы в состоянии утверждать это, если бы они не хотели быть обвиненными в злостном преувеличении."

— [ukrstor.com/ukrstor/butenko_ukrainzy.htm И. Бутенко. Что должен знать каждый об украинцах]

Избранная библиография

Напишите отзыв о статье "Ягич, Игнатий Викентьевич"

Примечания

  1. [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-52932.ln-ru Профиль Игнатия Викентьевича (Ватрослава) Ягича] на официальном сайте РАН
  2. 1 2 3 Ващенко М.С. Ватрослав Ягрич и его восприятие России (к 90-летию со дня смерти хорватского ученого) // Славянский мир в третьем тысячелетии. - 2013. - № 8-1. - С. 117
  3. Ващенко М.С. Ватрослав Ягрич и его восприятие России (к 90-летию со дня смерти хорватского ученого) // Славянский мир в третьем тысячелетии. - 2013. - № 8-1. - С. 113
  4. Ващенко М.С. Ватрослав Ягрич и его восприятие России (к 90-летию со дня смерти хорватского ученого) // Славянский мир в третьем тысячелетии. - 2013. - № 8-1. - С. 112 - 113
  5. Ващенко М.С. Ватрослав Ягрич и его восприятие России (к 90-летию со дня смерти хорватского ученого) // Славянский мир в третьем тысячелетии. - 2013. - № 8-1. - С. 116
  6. Ващенко М.С. Ватрослав Ягрич и его восприятие России (к 90-летию со дня смерти хорватского ученого) // Славянский мир в третьем тысячелетии. - 2013. - № 8-1. - С. 118
  7. 1 2 Ващенко М.С. Ватрослав Ягрич и его восприятие России (к 90-летию со дня смерти хорватского ученого) // Славянский мир в третьем тысячелетии. - 2013. - № 8-1. - С. 119
  8. Яцимирский А. И. Ягич, Игнатий Викентьевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  9. Берчич, Иван // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Литература

Ссылки

  • Баринов Д.А., Ростовцев Е.А. [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/333.html Ягич Ватрослав Викентьевич // Биографика СПбГУ]
  • Ягич (Jagic) Ватрослав (Игнатий Викентьевич) // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>

Отрывок, характеризующий Ягич, Игнатий Викентьевич

Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.