Jackpot подкрался незаметно

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ягнёнок в пасти осетра»)
Перейти к: навигация, поиск
Jackpot подкрался незаметно
Др. названия:
Джек-пот подкрался незаметно
Автор:

Аркадий Арканов

Язык оригинала:

русский

Оригинал издан:

2005[1]

Издатель:

Вагриус

Страниц:

268[1]

ISBN:

5969701084, 9785969701083

«Jackpot подкрался незаметно» (в ряде публикаций «Джек-пот подкрался незаметно») — книга Аркадия Арканова, объединившая два сатирических романа разных лет: «Рукописи не возвращаются» и «Ягнёнок в пасти осетра». По первоначальному замыслу автора произведение должно было стать единым романом под общим названием «Рукописи не возвращаются»[2].





«Рукописи не возвращаются»

Рукописи не возвращаются
Жанр:

роман

Автор:

Аркадий Арканов

Язык оригинала:

русский

Дата первой публикации:

1986

«Рукописи не возвращаются» — сатирический роман (в ряде интервью позиционируется автором как повесть[3]) Аркадия Арканова, впервые опубликованный в журнале «Юность» в 1986 году (с купюрами)[4].

Сюжет

Завязка

Действие происходит в позднебрежневский период застоя, по всей видимости, в мае 1981 года (поскольку обсуждается как свежая новость покушение Агджи на Папу Римского Иоанна Павла II). В вымышленном провинциальном городке Мухославске издаётся литературный журнал «Поле-полюшко» (по утверждению Вячеслава Огрызко — аллюзия на «Наш современник»[5]). Неизвестный молодой человек приносит рукопись — тетрадь в чёрной кожаной обложке, и бесследно исчезает. Главный редактор Алеко Никитич — тип агитпроповца-перестраховщика из советской печати — терзается сомнениями. Несанкционированная публикация может вызвать недовольство начальства; отказ в публикации тоже рискован — вдруг исчезнувший автор принадлежит к номенклатурной «золотой молодёжи»? В обоих случаях грозит отправка на пенсию, потеря привилегий (включая загранпоездки в Австралию) и доходов. Между тем, какое-то решение необходимо принимать.

Рукопись

Сюжет «романа в романе» развивается параллельно с сюжетом основного произведения. Мадрант — правитель условного древневосточного государства — ненавидит собственную тиранию и презирает раболепных подданных. Он живёт в постоянной душевной коллизии между личным свободолюбием и государственной функцией деспота. Непосредственное управление страной осуществляет хитроумный Первый ревзод — глава правительства, идеолог и практик деспотизма.

Первый ревзод пользуется в основном двумя рычагами — террором («представители службы молчаливого наблюдения вышли из своих укрытий») и пропагандой через «Альманах», превозносящий мадранта и лживо лакирующий действительность («Когда состоялась в городе казнь ста пойманных горных разбойников, горожане из своего „Альманаха“ узнали, что казнили не сто, а всего девять, и не разбойников, а воров, похитивших у бедного торговца лепешку. Первый ревзод на совете зачитал, что казнён был один человек, пытавшийся украсть сеть у рыбака. В „Альманахе“ мадранта писалось, что казнённый неоднократно обращался к мадранту с просьбой казнить его, так как чувствовал, что может произвести кражу, и вот теперь его просьба удовлетворена, за что и благодарит мадранта со слезами преданности и умиления семья казнённого»). Редактирует «Альманах» трусливый аморальный циник Чикиннит Каело, в котором Алеко Никитич явно узнаёт себя, доведённого до гротеска.

Мадрант поселяет в своём дворце иноземную пленницу Олвис — европейскую проститутку, принятую за знатную женщину («Лицо Олвис вытянулось в недоумении а потом она начала хохотать „Слышал бы это мой покойный папаша!“ Что смешного в словах мадранта? Разве она не дочь великого вождя?»). С Олвис и дворцовым шутом мадрант отводит душу, пытается ответить на вопросы общечеловеческой морали: границы прав власти, свобода и ответственность творчества, правота бунта перед раболепием и так далее.

По псевдонимом Ферруго мадрант пишет свободолюбивые стихи, призывающие к восстанию. Через шута он передаёт их в «Альманах». Чикиннит Каело немедленно доносит первому ревзоду. Тот обеспокоен: «Не содержание бумаги, о которой рассказал сейчас этот плешивый ублюдок, взволновало его, а сам факт, что кто-то осмелился выпустить жало, кто-то запалил факел». Начинается розыск Ферруго, существование которого официально не признаётся («Нет никакого Ферруго… Но даже если бы и возник такой сумасброд, то каждый честный горожанин его выследит, схватит и бросит к ногам мадранта, за что будет произведен в ревзоды, о чем великий мадрант уже издал соответствующий указ»).

Слухи о появлении бунтовщика будоражат страну, начинаются волнения: «В одном рыбачьем драббинге его видели в облике худого парня со странными зелёными глазами, и он зачитывал какую-то бумагу… после чего находившиеся в драббинге впали в страшное возбуждение и этой же ночью ушли в горы, где обезоружили сторожевой горный отряд мадранта, и символ этот имеет имя, и зовут его не то Верраго, не то Буррого, не то Ферруго».

Распространением своих стихов мадрант фактически поднимает восстание против самого себя. Первый ревзод, отчаявшись подавить беспорядки, надеется договориться с таинственным лидером бунта, которого никто никогда не видел: «Войти в контакт с Ферруго, выяснить, чего он хочет… С помощью ревзодов убить мадранта… Предложить Ферруго занять дворец мадранта и стать мадрантом. И пусть Ферруго не называет себя мадрантом. Пусть назовет себя кем угодно, и пусть ревзоды перестанут именоваться ревзодами… Первый ревзод нечестолюбив… Кому быть мадрантом, в конце концов, решает небо. Он же должен оставаться Первым ревзодом при любом из них… А обожание, с каким горожане относятся к Ферруго, позволит делать с ними все, что заблагорассудится. Им же будет казаться, что они добились своего».

Однако этот план срывается, найти Ферруго невозможно. Столицу окружают вооружённые бунтовщики (несколько дней назад «беспредельно преданные мадранту»), рвущиеся отомстить за долгие годы тирании.

И пока Первый ревзод думал о своем, рассеянно слушая предложения остальных ревзодов, горы вспыхнули неожиданно тысячами костров и факелов, посыпалась горохом на город сухая дробь воинственных барабанов, и донеслись до ушей ревзодов призывные боевые кличи. И показалось Первому ревзоду, что повис над городом, вытягивая кишки, широко вибрирующий вой бешеного мадрантового пса.
И когда мадрант из своего окна увидел, что огни пришли в движение и поплыли вниз по направлению к городу, с каждой минутой делая ночь все светлее, он понял, что воля и власть мадранта, его суровые указы и великодушные одаривания, топоры Басстио и зубы священных куймонов, наконец, безграничная любовь и преданность ему горожан оказались слабее двух десятков слов, рожденных свободным Ферруго, и почти звериный крик, выражавший и радость, и ненависть одновременно, вырвался из его груди…

Немногочисленные защитники мадранта сметены, сам мадрант, сознательно искавший смерти, убит вместе с Олвис, первым ревзодом и дворцовым палачом. Но и восставшим не удаётся найти Ферруго. Опьянение свободой быстро перерастает в кровавый погром и взаимную резню. В ту же ночь происходит извержение вулкана и страна гибнет в геологической катастрофе.

Редакция

Персонажи-сотрудники журнала «Поле-полюшко» подобраны по принципу галереи гротескно-отвратительных фигур. Все они представляют типы советской «образованщины» в разных её испостасях. Сатирик Аркан Гайский — бездарный самовлюблённый неудачник, убеждённый, что его лузерство есть следствие всеобщей зависти. Публицист Вовец — спившийся псевдоинтеллектуал. Поэт Колбаско — бытовой истерик, занятый подсчётами долгов и видящий во сне деньги. Художник-карикатурист Теодор Дамменлибен держится за счёт приятельских отношений с редактором и, пользуясь этим, у всех занимает деньги без отдачи («Дай пятёрку для ровного счёта, буду должен шестьдесят девять»). Прозаик Бестиев — литературный карьерист, туповатый доносчик и идеологический ханжа. Даже секретарь-машинистка Ольга Владимировна, к которой неравнодушен Алеко Никитич, не вызывает симпатий (не случайно созвучие имени с Олвис). Все они глубоко бесталанны, увязли в мелких интригах, глупых амбициях, копеечных счётах.

Дабы не отвечать единолично, редактор показывает сотрудникам рукопись о мадранте. Выясняется, что Гайский шапочно знаком с автором, опасливые предположения Алеко Никитича подтверждаются: «Если это тот парень, с которым меня хотели познакомить в Москве, то он сын очень крупного человека… Чей не сказали, но кого-то оттуда…» Почти все против публикации «чужака». Однако рукопись странным образом действует на каждого представителя творческой интеллигенции Мухославска.

Алеко Никитич испытывает непонятные терзания, напоминающие совесть (много лет назад он предал жену, оставив её из-за того, что тесть был арестован по «Делу врачей»). Он даже решается почти через тридцать лет впервые позвонить бывшей тёще и получает в ответ: «Подонков попрошу не звонить». Его взбаламошная жена Глория, ранее далёкая от общественной активности, вдруг вступает на путь активной борьбы за права собак. Заместитель Индей Гордеевич после многих лет холодности испытывает постоянное плотское вожделение к своей жене Ригонде. Аркан Гайский после каждой прочитанной страницы страдает приступом медвежьей болезни. Повесть о трагической раздвоенности, о столкновении свободного достоинства с подлым раболепием пробуждает даже в таких персонажах смутное недовольство собой.

Фабула полна узнаваемых бытовых сцен и явлений эпохи. Обрисованы советский товарный дефицит («колбаса-молбаса зачем выписал?… Отравить австралийца хочешь… Лучше дам шесть банок югославской ветчины… Так? Цыплят венгерских дам… Тридцать штук… Так? Сервелат финский… Пять палок… Так?»), идеологическая цензура («В 1782 году, когда вольнолюбивая Славка вышла из берегов, город был полностью затоплен. Своим третьим и окончательным пришествием (Не „пришествием“, а „рождением“! Мы — атеисты! И. Г. Согласен. А. Н.)»), доносительство («умоляю Вас не считать мое искреннее письмо грязной анонимкой, против чего я решительно борюсь всю свою жизнь. Но я не ставлю свою фамилию…»), бессмысленная имитация рабочего и творческого процесса (сотрудник журнала Зверцев не занимается ничем, кроме беспрерывной правки Сартра). Показана тайная власть торгово-распределительного аппарата — директор гастронома Рапсод Мургабович Тбилисян («бывший призёр областной спартакиады по вольной борьбе, аспирант») — коррумпированный самодур, не останавливающийся перед рукоприкладством, заметивший в сценах казней намёки на свой магазин — принадлежит к местной элите. Возможно, свежие впечатления от антиалкогольной кампании 1985-1986 годов породили эпизод с доставкой спиртных напитков на редакционный банкет: «Пять белых соков, пять красных соков… Хватит? — Добавь пяток виноградных… для дам…»

Особое по тем временам впечатление производила сцена у Н. Р. — главного городского начальника, перед которым отчитывались главный редактор и его заместитель. По смыслу некоторых высказываний (он угрожает Алеко Никитичу и Индею Гордеевичу исключением из партии), Н. Р. — первый секретарь горкома КПСС. Образ выведен отталкивающе, персонаж держит себя как полновластный хозяин-городничий, по-хамски обращается с подчинёнными («Что это вы, хлябь вашу твердь, как драный кот? — смотрит Н. Р. на Индея Гордеевича»). Между тем, на момент выхода повести в свет критика партийного аппарата, как правило, не допускалась в официальной советской печати.

Развязка

Постепенно дело идёт к публикации рукописи неизвестного автора (против чего больше всех протестуют Бестиев и Рапсод Мургабович). Кульминационный момент повествования — редакционный банкет при встрече австралийского коллеги господина Бедейкера. Перед глазами изумлённого иностранца предстаёт парад интриганства, стяжательства, пошлости, подхалимажа. После банкета опустевшее здание сгорает в результате взрыва газа. Погибает и рукопись.

Алеко Никитича отправляют на пенсию. Главным редактором журнала, переименованного в «Колоски», становится Рапсод Мургабович (номенклатурная практика передвижения по начальственным постам — в данном случае из торговли в СМИ). Последняя сцена: в кабинете редактора появляется неизвестный молодой человек (не похожий на предыдущего) с рукописью в ярко-красном переплёте. Первая фраза текста повторяет начало повести Аркадия Арканова. Попутно выясняется, что Зверцев всё ещё правит Сартра…

Сюжет повести разворачивается в двух эпохах, и с появлением этой рукописи в каждой эпохе начинают разворачиваться события, вроде бы на первый взгляд разные, но вполне соизмеримые. На острове, где правит Мадрант, происходит извержение вулкана, а в Мухославске случается взрыв газа. В одном случае гибнет остров, в другом — редакция. И там, и там гибнет внутренний мир.

— Аркадий Арканов. Из интервью газете «Новые Известия»[3]

«Ягнёнок в пасти осетра»

Ягнёнок в пасти осетра
Жанр:

роман

Автор:

Аркадий Арканов

Язык оригинала:

русский

Дата первой публикации:

2005

Издательство:

Вагриус

«Ягнёнок в пасти осетра» (подзаголовок «Полное эпиложество») — сатирический роман Аркадия Арканова, впервые опубликованный издательством Вагриус в 2005 году.

Сюжет

Президент холдинга Рапсод Мургабович Тбилисян, бывший партийный босс, а ныне банкир Н. Р. и их австралийский партнёр господин Бедейкер открывают совместное предприятие «Акбар» — «Австралийская Кондиционная БАРанина». при общности экономических интересов оба россиянина имеют разные политические взгляды и рвутся занять пост мэра Мухославска на ближайших выборах.

Один за другим умирают или уходят в никуда бывшие работники журнала «Поле-полюшко». Алеко Никитич умирает тихо, во сне. Индей Гордеевич, опустившийся до кладбищенского воришки, сходит с ума. Аркан Гайский, приняв дозу не опробованного лекарства-возбудителя, погибает от непрекращающейся эрекции и «кровоизлияния» фаллоса. Публицист Вовец в состоянии белой горячки выпрыгивает с балкона. Поэт Колбаско, давно страдающий игровой зависимостью, умирает от удара в состоянии азартного психоза: его заклёвывает жар-птица из игрового автомата, только что принесшая ему джек-пот. Наконец, Рапсода Мургабовича, Н. Р. и Бестиева, собравшихся в ночном клубе для мирного дележа поста мэра, расстреливают наёмные убийцы. Убийство организовано местным криминальным «авторитетом» Кабаном по молчаливому согласию начальника местной милиции — его тестя. На выборы городского главы идёт единственный кандидат — местная мега-звезда, исполнитель популярных песен Руслан Людмилов.

Мухославский мирок вроде бы перевернулся с ног на голову, на месте разрушенного взрывом здания журнала «Поле-полюшко» вырос особняк в стиле «китч-модерн», но Россия осталась Россией. Есть что обличать перу фигурирующего в тексте беспощадного сатирика Аркана Гайского…

— «Независимая газета»[6]

Критика и отзывы

  • «Российская газета»: «„Рукописи возвращаются“ — знаменитая книга про глубоко советский быт»[7].
  • Филолог и ведущий радио «Серебряный дождь» Леонид Клейн: «Название первой части сегодня выглядит не слишком свежо и остроумно, но отсылает к известной фразе Булгакова, название второй части не отсылает ни к чему. Просто не остроумно. „Ягнёнок в пасти осетра“ — как такое возможно? Возможно. Так же, как и то, чтобы писатель, публиковавшийся когда-то в диссидентскомМетрополе“, сегодня проводил презентацию своей книги в казино. Потому что эпоха действительно изменилась, и книга — в массе своей — это уже не чтение, даже не чтиво, а развлечение, наряду с другими»[8].

Дополнительная информация

  • Персонаж Аркан Гайский, несмотря на созвучие с фамилией автора, «списан» с другого работника одного из журналов. Прототип «беспощадного сатирика» после чтения рукописи написал письмо-донос в ЦК КПСС о нанесённом оскорблении[3].

Персонажи

(до разделительного знака / приведён статус героя в романе «Рукописи возвращаются», после — в романе «Ягнёнок в пасти осетра»)

Редакция журнала «Полюшко-Поле»:

  • Алеко Никитич — главный редактор / начальник бюро пропусков;
  • Индей Гордеевич — его заместитель / «практически» бомж;
  • Теодор Дамменлибен — художник;
  • Оля, Олечка, Ольга Владимировна — машинистка;
  • Аркан Гайский — беспощадный сатирик;
  • Зверцев — зав. отделом прозы;
  • Сверхщенский — прогрессивный критик;
  • Бестиев — модный автор;
  • Вовец — публицист;
  • Продольный — поэт-песенник
  • Колбаско — поэт
  • Н. Р. — высокопоставленный партийный чиновник / президент банка;
  • Рапсод Мургабович Тбилисян — директор гастронома «Центральный» / президент холдинга;
  • Глория — жена Алеко Никитича;
  • господин Бедейкер — глава делегации из австралийского города-побратима Фанберры / глава австралийского представительства совместного предприятия «Акбар».

Новые персонажи в романе «Ягнёнок в пасти осетра»:

  • Виктор Филиппович Кабанов по кличке «Кабан» — криминальный «авторитет»;
  • начальник Мухославского РУБОПа, его тесть;
  • Передковский — проктолог, народный целитель;
  • Руслан Людмилов — популярный певец.

Напишите отзыв о статье "Jackpot подкрался незаметно"

Примечания

  1. 1 2 [books.google.ru/books?ei=26SjUOy3PObT4QT88oGAAw&hl=ru&id=L3IaAQAAIAAJ Jackpot подкрался незаметно]. на Google Books. Проверено 14 ноября 2012.
  2. [www.echo.msk.ru/programs/beseda/11746.html Эфир радиостанции «Эхо Москвы»] 30.09.2000 год. Представление новой серии «Антология сатиры и юмора России 20 века»
  3. 1 2 3 Привизенцева Л. (интервьюер). [www.newizv.ru/culture/2010-06-25/128847-pisatel-arkadij-arkanov.html Аркадий Арканов: Юмор – не профессия, а состояние души]. газета «Новые Известия» (25.06.2010). Проверено 11 ноября 2012. [www.webcitation.org/6ChV25PLw Архивировано из первоисточника 6 декабря 2012].
  4. Аркадий Арканов. Сборник произведений. — ЭКСМО-Пресс, 2000. — 542 с.
  5. Огрызко В. В. Кто сегодня делает литературу в России. — Литературная Россия, 2006. — Т. 2. — С. 28. — 490 с. — 1000 экз. — ISBN 5-7809-0049-9.
  6. [www.ng.ru/lit/2005-09-22/1_5books.html Пять книг недели]. Независимая газета (22.09.2005). Проверено 12 ноября 2012. [www.webcitation.org/6ChV7jdJY Архивировано из первоисточника 6 декабря 2012].
  7. Свинаренко И. [www.rg.ru/2007/08/03/arkanov.html Рояль стоял в кустах]. «Российская газета» - Неделя №4430 (03.03.2007). Проверено 11 ноября 2012.
  8. Клейн Л. [polit.ru/article/2005/09/14/arkanov/ Аркадий Арканов: Я - игрок]. Полит.ру (14.09.2005). Проверено 12 ноября 2012. [www.webcitation.org/6ChVAvhsN Архивировано из первоисточника 6 декабря 2012].

Отрывок, характеризующий Jackpot подкрался незаметно

Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…