Ягодинский, Иван Иванович
Поделись знанием:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
| Иван Иванович Ягодинский | |
| Язык(и) произведений: |
русский |
|---|---|
| Основные интересы: |
логика, философия Лейбница |
| Оказавшие влияние: | |
| Испытавшие влияние: | |
Ива́н Ива́нович Ягоди́нский (11 [23] февраля 1869, Казань — неизвестно, но не ранее 1918) — русский философ-логик, ученик Е. А. Боброва, крупнейший исследователь философии Г. В. Лейбница.
Биография
Окончил историко-филологический факультет Казанского университета (1906), где под влиянием профессора Е. А. Боброва увлёкся философией Лейбница. В 1906 году начал преподавательскую деятельность на кафедре философии Казанского университета в звании приват-доцента. С 1910 года — экстраординарный, с 1913 — ординарный профессор. После революции 1917 года продолжал преподавать в Казанском университете, занимался педологией.
В центре философских интересов Ягодинского лежали логика и философия Лейбница. В учении Лейбница он особенно ценил идею предустановленной гармонии, преодолевающей фатализм и пантеизм спинозизма. Творчеству Лейбница Ягодинский посвятил множество работ. В логике он придерживался генетического метода, считая её наукой о формах, в которой выражается истина, и о приёмах, которыми достигается истина; тем самым он приближался к тому направлению в логике, которое сближает её с теорией познания.
Сочинения
- [books.e-heritage.ru/book/10073460 Софист Протагор.] — Казань, 1906.
- [books.e-heritage.ru/book/10073348 Лейбниц и его корреспонденты до 1695 года.] — Казань, 1907.
- Первый печатный очерк философской системы Лейбница и вызванные им полемика и разъяснения. — Казань, 1907.
- Краткий курс системы логики. — Казань, 1908.
- [books.e-heritage.ru/book/10073088 Генетический метод в логике.] — Казань, 1909.
- Метод и задачи современной логики // Вопросы педагогики. — 1912. — № 1.
- Философия Лейбница // Уч. зап. Казанского университета. — Т. 79. — Кн. 2, 3, 8. — 1912.
- [books.e-heritage.ru/book/10073467 Сочинения Лейбница. Элементы сокровенной философии о совокупности вещей.] — Казань, 1913.
- Сущность и основные типы суждений. — Казань, 1914.
- Наше «я» и его свойства. — Казань, 1914.
- [books.e-heritage.ru/book/10073486 Философия Лейбница. Процесс образования системы. Первый период. 1659—1672.] — Казань, 1914.
- Основные законы и общая задача логики. — Казань, 1915.
- [books.e-heritage.ru/book/10073368 Неизданное сочинение Лейбница «Исповедь философа».] — Казань, 1915.
- Знание и его границы по отношению к внутреннему и внешнему миру. — Казань, 1916.
Источники
- Пустарнаков В. Ф. Университетская философия в России: идеи, персоналии, основные центры. — DirectMEDIA, 2003. — 916 с.
- Серебряков Ф. Ф. Философское образование и философская мысль в Казанском университете. — Казань, 2009.
Напишите отзыв о статье "Ягодинский, Иван Иванович"
Отрывок, характеризующий Ягодинский, Иван Иванович
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
