Пилсудская, Ядвига

Ядвига Пилсудская-Ярачевская польск. Jadwiga Piłsudska-Jaraczewska<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб рода Пилсудских</td></tr>
Рождение:	20 февраля 1920(1920-02-20) Варшава, Польша
Смерть:	16 ноября 2014(2014-11-16) (94 года) Варшава, Польша
Место погребения:	Старые Повонзки
Род:	Пилсудские
Имя при рождении:	Ядвига Пилсудская
Отец:	Юзеф Пилсудский
Мать:	Александра Пилсудская
Супруг:	Анджей Ярачевский
Дети:	Кшиштоф Юзеф Йоанна Мария
Образование:	Ньюнэм-колледж Кембриджа Польский университет в изгнании Ливерпульский университет
Учёная степень:	магистр
Профессия:	архитектор
Деятельность:	лётчик, политик, общественный деятель
Военная служба
Годы службы:	1942—1945
Принадлежность:	Польша Польша Великобритания Великобритания
Род войск:	ВВС Польши Королевские ВВС: ВЛЧ
Звание:	Поручик Лётный офицер
Сражения:	Вторая мировая война
Награды:

Ядвига Пилсудская-Ярачевская (польск. Jadwiga Piłsudska-Jaraczewska; 20 февраля 1920, Варшава, Польша — 16 ноября 2014, там же) — польский военный и общественный деятель, лётчик времён Второй мировой войны.

Биография

Молодые годы

Ядвига Пилсудская родилась 28 февраля 1920 года в Варшаве в семье маршала Польши Юзефа Пилсудского и его будущей второй жены Александры, урождённой Щербинской. В то время Юзеф был не в состоянии взять в жены Александру, потому что его первая жена Мария отказалась развестись, и они поженились только после её смерти в 1921 году. Крестным отцом Ядвиги стал будущий премьер-министр Валерий Славек. У Ядвиги была старшая сестра Ванда.

Детские годы провела в основном в Варшаве, где c 1921 по 1922 год жила в Бельведерском дворце, а с 1923 по 1926 год на вилле в Сулеювеке. После майского переворота 1926 года Пилсудские снова переехали в Бельведер и жили там до смерти Юзефа в 1935 году, после чего Ядвига вместе с сестрой и матерью участвовала в церемонии похорон сердца отца в склепе в Вильно

Училась в школе, организованной в Бельведере для детей-солдат, а затем вместе с сестрой — в Школе имени Ванды Поссельт, где в 1939 году получила степень диплом об окончании среднего образования.

Карьера пилота и образование

Интерес к авиации проявила в возрасте 12 лет, когда начала строить модели самолётов, а в 17 лет окончила школу планеристов. В 1937 году Ядвига начала летать на планерах и получила лицензию пилота всех категорий от «A» до «D», налетав более 100 часов на планерах. После этого она намеревалась начать изучение авиастроения на факультете инженерной механики в Варшавском политехническом институте. После начала Второй мировой войны в результате вторжения в Польшу немецких и советских войск, в сентябре 1939 года Ядвига вместе с матерью и старшей сестрой принимала участие в работе Красного креста, после чего уехала в Вильно, а затем семья была эвакуирована специальным самолетом из Латвии через Швецию в Великобританию, где их принял посол Эдвард Рачинский.

В 1940 году возобновила образование, поступив в Ньюнэм-колледже Кембриджского университета. Параллельно, Ядвига предприняло несколько попыток поступить в военно-воздушные силы, и через некоторое время получила лицензию пилота самолёта, а в июле 1942 года присоединилась к Вспомогательным лётным частям в составе Королевских ВВС Великобритании. Прослужив там два года, Ядвига получила звание поручика, став одной из нескольких польских женщин, участвовавших в качестве лётчиков во Второй мировой войне. В ноябре 1943 года командование оценило Ядвигу Пилсудскую как очень перспективного пилота с лётными навыками выше среднего уровня. Отлетав в общей сложности 312 часов и 35 минут на 230 самолетов 21 различных типов, за свою службу Ядвига была награждена Бронзовым Крестом Заслуги с мечами.

Последующая жизнь

В 1944 году Ядвига добровольно уволилась с военной службы для продолжения учёбы, поступив в архитектурную школу Ливерпульского университета, которую окончила в 1946 году со степенью степени магистра в области архитектуры. Помимо этого она училась в архитектурной школе Польского университета в изгнании, а также изучала городское планирование и психологию. После прихода коммунистов к власти в Польше, Ядвига осталась в Великобритании в качестве политического эмигранта, но не приняла британского подданства, пользуясь паспортом Нансена, действительным для всех стран мира, за исключением Польши. Живя в Лондоне, Ядвига спроектировала свой собственный дом, а затем поступила на работу в Отдел городского планирования Совета Лондонского графства. Позже, вместе с мужем открыла небольшую компанию по производству ламп, бра и мебели собственного дизайна, ставшую источником семейного дохода. Помимо этого, семья организовывала помощь для профсоюза «Солидарность», прилагая усилия для освобождения политических заключенных и поддерживая демократическую оппозицию в Польше.

Общественная деятельность в Польше

После смены власти в Польше, осенью 1990 года Ядвига вместе с семьёй и сестрой решила вернуться на родину и поселилась в Варшаве. Она принимала активное участие в работе Фонда семьи Пилсудских и Институте Юзефа Пилсудского, восстановлении усадьбы Пилсудского в Сулеювеке и создании там музея, параллельно принимая участие в собраниях пенсионеров авиации и авиасалонах. Её сестра Ванда скончалась в 2001 году.

28 февраля 2008 года президент Польши Лех Качиньский удостоил Ядвигу степени Командора Ордена Возрождения Польши за «героизм и отвагу в годы Второй мировой войны, за выдающийся вклад в популяризацию истории и традиций польского народа и сохранение памяти о достижениях маршала Юзефа Пилсудского».

В 2012 году Ядвига вместе с президентом Польши Брониславом Коморовским приняла участие в открытии музея-кабинета Юзефа Пилсудского в Бельведерском дворце.

Смерть и похороны

Ядвига Пилсудская скончалась 16 ноября 2014 года в Варшаве в возрасте 94 лет в окружении родных и близких.

Похороны состоялись 21 ноября в церкви святого Карло Борромео на кладбище «Старые Повонзки» в Варшаве в присутствии президента Бронислава Коморовского, родственников, друзей и сотен поляков.

Личная жизнь

В 1944 году вышла замуж за офицера ВМФ Польши Анджея Ярачевского. В браке родились двое детей: Кшиштоф Юзеф и Йоанна Мария (в замужестве Онишкевич).

Отрывок, характеризующий Пилсудская, Ядвига

– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.