Городиская, Ядвига
Ядвига Городиская | |
Jadwiga Horodyska | |
Дата рождения: | |
---|---|
Место рождения: | |
Дата смерти: | |
Место смерти: |
Ядвига Городиская (польск. Jadwiga Horodyska, 1905, Львов — 1973, Краков) — скульптор, работала во Львове, Кракове.
Биография
Родилась во Львове в семье живописца Франциска Городиского. Училась во львовской Художественно-промышленной школе (1927—1929) и в Римской академии искусств (1929 — 1932 ). Вернувшись во Львов, занималась храмовой скульптурой, работала на фабрике алебастровых изделий в Журавно. Ранние работы создавала под влиянием традиционного «роденизма» и раннего итальянского неоклассицизма. Вернувшись из Рима, стала известной благодаря храмовой скульптуре. Увлекалась стилизациями Бурделя, творческому стилю Янины Райхерт-Тот, стилистике ар деко. После Второй мировой войны работала в Кракове как профессор политехники. Дружила с Яниной Райхерт-Тот. Умерла в Кракове.
Творчество
- Ранние работы выполнены в Риме 1932 года: барельеф «Расставание», голова молодой девушки «Фатум», дипломная работа «Ева».
- Алебастровые скульптуры святых Петра и Павла в алтаре гарнизонного костела в Ровно (1933).
- Фигуры четырех евангелистов из алебастра в краковском костеле кармелитов босых (1933).
- Божья королева Польши с двумя ангелами в костеле в деревне Забежув Малопольского воеводства, алебастр (1933).
- Бронзовый рельеф «Благовещение», изготовленный в Риме, купленный министерством иностранных дел Польши для польской церкви в Париж и (1934).
- Бюст промышленника Станислава Кремера из тонированного гипса (1935).
- Группа ангелов, держащих корону над табернакулум для костела в городе Ченжковице Малопольского воеводства (1935).
- Скульптуры для часовни города Рабка-Здруй Малопольского воеводства (1935).
- Скульптура Божьей матери в костеле в Комарно (1936).
- Скульптура Иисуса Христа на башне костела в городе Радом (1936).
- Многофигурные рельефы для костела в городе Хель Поморского воеводства (1936).
- Барельефы табернакль и горельефы в боковых алтарях армянской церкви во Львове (1936—1937).
- Главный алтарь из мрамора и алебастра для костела Сретение во Львове (1937, уничтожен в 1979).
- Алебастровые статуи святых Кирилла и Мефодия для костела в Пекарь-Шленских (1938).
- Станковая композиция «Иродиада» черного алебастра (1939). Выставлялась на международной выставке в Нью-Йорке, ныне в Музее польского искусства в Чикаго.
- Памятник расстрелянным полякам 29 января 1944 года в Кракове. Установленное 1963 года, соавторы М. Гродзицкий, С. Тшебятовський.
Источники
- Городиская Ядвига // {{{заглавие}}} / Под редакцией А. Козицкого и И. Подковы. — Львов: Летопись, 2007. — Т. 1. — С. 558. — ISBN 966-7007-68-8, ISBN 978-966-7007-68-3.
- Jurij Biriulow. {{{заглавие}}}. — Warszawa: Neriton, 2007. — С. 274-277. — ISBN 978-83-7543-009-7.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Напишите отзыв о статье "Городиская, Ядвига"
Отрывок, характеризующий Городиская, Ядвига
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.