Яздовский, Владимир Иванович

Владимир Иванович Яздовский
Род деятельности:	врач
Дата рождения:	24 июня 1913(1913-06-24)
Место рождения:	Ашхабад, Российская империя
Гражданство:	СССР СССР → Россия Россия
Дата смерти:	17 декабря 1999(1999-12-17) (86 лет)
Место смерти:	Москва
Отец:	Иван Викторович Яздовский
Супруга:	Тамара Петровна Яздовская
Дети:	сын Виктор, дочери Алла и Светлана
Награды и премии:

Владимир Иванович Яздовский (24 июня 1913, Ашхабад — 17 декабря 1999, Москва) — основоположник космической биологии и медицины, доктор медицинских наук, профессор, лауреат Государственной премии СССР (1952), действительный член Международной академии астронавтики, лауреат (Большая золотая медаль) Международной авиамедицинской академии (Брюссель, Льеж), почётный академик Академии космонавтики им. К.Э. Циолковского, полковник медицинской службы. Обосновал возможность полета человека в космос и руководил созданием системы медико-биологического обеспечения полета Юрия Гагарина и других космонавтов первого отряда.

Биография и научные достижения

Родился 24 июня 1913 года в Ашхабаде в семье коллежского советника Ивана Викторовича Яздовского, отец которого происходил от польских дворян города Либава. Вскоре после рождения Владимира семья переехала в Петроград, а затем в Елабугу. В Елабуге Владимир и его брат Михаил (р.1915) окончили с отличием школу I и II ступени (девятилетку), трудились на сельскохозяйственных работах у родственников матери под Елабугой. В Елабуге в 1921 году от кровоизлияния в мозг умер отец, болевший сахарным диабетом.

Семья переехала в Самарканд, где Владимир получил (1933) высшее техническое образование, работал на инженерных должностях в системе водного хозяйства. Принял решение стать медиком и переехал в Ташкент, где поступил (1937) в медицинский институт.

В 1941 году с отличием, Сталинским стипендиатом, окончил Ташкентский медицинский институт, подготовил кандидатскую диссертацию по нейрохирургии. В ноябре 1941 года ушел добровольцем на фронт. Проходил службу в действующей армии на фронтах Великой Отечественной войны в должности начальника медицинской службы 289-й штурмовой авиадивизии.

После окончания войны переведён в Москву, Научно-исследовательский испытательный институт авиационной медицины МО СССР (переименованный в 1959 году в Научно-исследовательский испытательный институт авиационной и космической медицины). За время службы с 1947 по 1964 гг. прошел путь от начальника лаборатории до заместителя начальника института по науке (1960—1964 гг.) и начальника управления (космическая медицина).

В 1948 году по рекомендации А.Н. Туполева С.П. Королёв предложил Яздовскому возглавить медико-биологические исследования на ракетах. Разработанная им методология и программа исследований по обеспечению космических полетов животных была одобрена Президиумом Академии наук СССР в 1949 г. Под его руководством в 1951 г. были проведены первые успешные запуски животных на геофизических ракетах Р-2А (первый в мире успешный полёт собак Цыгана и Дезика на высоту 100 км состоялся 22 июля 1951 года), за медико-биологическое обеспечение которых Яздовский, В.И. Попов, А.Д. Серяпин и А.В. Покровский в 1952 г. были удостоены Сталинской премии. В этих исследованиях впервые была доказана возможность безопасного пребывания на космических высотах живых организмов в герметической кабине .

Под руководством Яздовского выполнялась обширная программа биологических исследования верхних слоёв атмосферы и космического пространства. Изучались биологические и медицинские проблемы космических полетов при запусках одноступенчатых геофизических ракет с животными на высоты 212 и 473 км. В экспериментах исследовалось влияние ускорений и невесомости. Проводилась подготовка к запуску 2-го искусственного спутника Земли с собакой Лайкой (3 ноября 1957 г.) и возвращаемых космических кораблях-спутниках Земли (Белка и Стрелка, 19 августа 1960 г. и весна 1961 года). Эти исследования доказали возможность безопасного полёта человека в космическое пространство.

В 1959 г. Яздовский возглавил специальные исследования по медицинскому обеспечению безопасности пилотируемых полетов. Обосновываются медико-технические требования к герметической кабине космического корабля, проводятся испытания безмасочного скафандра, средств индивидуальной защиты, систем жизнеобеспечения и приземления с помощью катапультного кресла и в самом корабле. Создаётся эффективная система дистанционного контроля состояния здоровья космонавта и работы систем, обеспечивающих безопасность полетов. Эти исследования послужили основой для принятия окончательного решения о возможности полета человека на космическом корабле «Восток» .

В 1960 г. Яздовский разрабатывает научную доктрину биологических и медицинских исследований по освоению космического пространства, руководит разработкой системы отбора, подготовки, тренировки кандидатов в космонавты и медицинского обеспечения космических полетов. Становится первым профессором по специальности «космическая биология и медицина». Входит в созданный Королёвым Совет Главных конструкторов, отвечая за медико-биологическое обеспечение полетов .

Научный коллектив, возглавляемый Яздовским, осуществлял медицинскую подготовку Ю.А.Гагарина и других космонавтов Первого отряда.

Яздовский руководил медицинской подготовкой и обеспечением безопасности всех космических полетов кораблей «ВОСТОК» и «ВОСХОД». Одновременно им закладывались основы обеспечения космических полетов будущего, разрабатывались основы создания перспективных систем жизнеобеспечения человека в полетах большой продолжительности, исследовались возможности человека жить и работать в этих условиях .

С 1964 по 1968 год Яздовский работал в Институте медико-биологических проблем (ИМБП) Минздрава СССР заведующим сектором и заместителем директора по науке, где решал сложнейшие проблемы обеспечения работоспособности космонавтов во время продолжительных полетов на орбитальной космической станции. Затем работал в течение 25 лет во ВНИИ «Биотехника» (заведующий лабораторией, главный научный сотрудник), где разрабатывал перспективные биологические системы жизнеобеспечения в будущих длительных космических полетах.

По мнению экспертов, глубокие и всесторонние знания Яздовского в различных областях биологии, медицины, техники, а также его организаторские способности способствовали привлечению к исследованиям проблем космической биологии и медицины ведущих учёных страны по различным специальностям. Он добивался успешного взаимодействия космических конструкторских бюро с руководством Военно-воздушных сил, Академией наук, Академией медицинских наук, Министерством здравоохранения СССР и специалистами вузов.

Яздовский положил начало публикации в нашей стране научно-информационных, переводных и оригинальных работ по космической биологии и медицине.

Занимался популяризацией знаний. Был членом Ученого совета Политехнического музея и Общества «Знание», редактором отдела «Космическая биология и медицина» ВИНИТИ Академии Наук СССР. 

Автор более 270 научных трудов. Под руководством Яздовского выполнены десятки кандидатских и докторских диссертаций.

Награждён 6 орденами, в том числе орденом Ленина, Трудового Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны II степени, Красной Звезды, Дружбы народов, более чем 30 медалями за трудовые, боевые и научные заслуги. Лауреат Большой золотой медали Международной авиамедицинской академии (1962 г.) за уникальные научные исследования по обоснованию возможности полета человека в космос и его медико-биологическое обеспечение.

Большой популярностью пользуется монография Яздовского «На тропах Вселенной», выпущенная фирмой «Слово» в 1996 году (Москва, 288 с.), о вкладе космической биологии и медицины в освоение космического пространства. Книга представляет значительный интерес для учёных-биологов, врачей, химиков, инженеров, конструкторов, которые планируют заниматься развитием пилотируемой космонавтики и освоением просторов космоса.

Семья

У Владимира Ивановича и его жены Тамары Петровны (1 января 1925 — 26 марта 2010) две дочери, Алла и Светлана, и сын Виктор. Все они врачи.

Внуки: Ольга, Игорь, Полина, Елена, Александр.

Память

Скончался 17 декабря 1999 года в Москве. Урна с прахом захоронена на Троекуровском кладбище (участок № 9)

В Государственном научно-исследовательском испытательном институте военной медицины Минобороны РФ (преемник Института авиационной и космической медицины) после смерти учёного в 1999 году была открыта мемориальная доска, посвящённая Яздовскому, как основоположнику отечественной космической биологии и медицины.

Научное наследие учёного развивается его учениками и последователями. Общепризнанно, что неукротимая энергия, высокая работоспособность и творческий азарт Яздовского способствовали становлению новой науки «Космическая биология и космическая медицина».

Отрывок, характеризующий Яздовский, Владимир Иванович

– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.