Лёсик, Язеп

Иосиф Юрьевич Лёсик белор. Язэп Юр'евіч Лёсік<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Рады БНР (и.о.)
14 мая 1918 — 13 декабря 1919
Предшественник:	Ян Середа
Преемник:	Пётр Кречевский
Рождение:	18 ноября 1883(1883-11-18) д. Миколаевщина, Минский уезд, Минская губерния, ныне Столбцовский район Минской области, Белоруссия
Смерть:	1 апреля 1940(1940-04-01) (56 лет) Саратов, СССР
Образование:	Молодечненская духовная семинария
Деятельность:	писатель, языковед, политический деятель

Иосиф (Язеп) Юрьевич Лёсик (белор. Іосіф (Язэп) Юр’евіч Лёсік, 18 ноября 1883 — 1 апреля 1940) — белорусский общественный и политический деятель, писатель, публицист, языковед, педагог. Академик АН БССР (1928). Родной дядя Якуба Коласа.

Биография

Юность

Язеп Лёсик родился в крестьянской семье в д. Миколаевщина Столбцовского района. С 1898 по 1899 год учился в Молодечненской духовной семинарии, в 1902 году окончил Новгород-Северское городское училище. В 1905 году был арестован за участие в революционных беспорядках и заключен в Новгород-Северскую тюрьму. В конечном итоге был пожизненно сослан в Иркутскую губернию, где сблизился с белорусским писателем Алесем Гаруном. Жил в Бодайбо и Киренске. Поддерживал связь с газетой «Наша нива».

Февральская революция

После Февральской революции вернулся из ссылки в Беларусь и примкнул к Белорусской социалистической громаде, став одним из лидеров её правого крыла. Через некоторое время вошел в Белорусский национальный комитет, в 1917—1918 гг. редактировал газету комитета «Вольная Беларусь».

В ходе съезда белорусских организаций и партий вошел в Исполнительный комитет Центральной рады белорусских организаций, позднее — в Великую белорусскую раду. Во время второго съезда в июле 1917 года возглавлял Исполнительный комитет. Участник Первого всебелорусского съезда (конгресса). После Октябрьской революции публично выступал против большевиков и разгона конгресса.

Гражданская война

В период оккупации Белоруссии немецкими и польскими войсками жил и работал в Минске, сотрудничал с Народным секретариатом Беларуси. Стал одним из инициаторов создания БНР и подписания акта о её независимости. 25 апреля 1918 года, наряду с другими деятелями БНР, подписал от имени Рады БНР телеграмму на имя Кайзера Вильгельма II, в которой заявил, что будущее Белоруссии возможно «только под опекой германской державы».

После раскола БСГ выступил одним из создателей новой партии — БДСП, а 14 мая 1918 стал председателем рады БНР. После взятия Минска большевиками в декабре 1918 года был автоматически отстранен от должности и, в числе прочих руководителей БНР, объявлен вне закона.

Во время Советско-польской войны и польской оккупации Минска в 1919-1920 годах работал в газетах «Звон» и «Беларусь», в 1920 был редактором последней. После раскола рады БНР на Наивысшую и Народную рады БНР возглавил первую.

После окончания Гражданской войны остался в БССР. В июле 1920 года объявил о «признании принципов Советской власти» и отстранился от политики, занявшись научно-просветительской и литературной работой. Выступал с лекциями в БГУ и Белорусском педагогическом техникуме, в 1922 году был избран членом Инбелкульта, принимал участие в работе Терминологической комиссии, занимался переводами на белорусский язык и выступал одним из инициаторов реформы белорусской азбуки и правописания в 1926 году. В 1928 году, после образования АН БССР как преемницы Инбелкульта, также стал её членом.

Аресты

Осенью 1922 года Лёсик был арестован ввиду признания его учебника белорусской грамматики «контрреволюционным», однако в защиту писателя выступил нарком просвещения БССР Игнатовский, Всеволод Макарович, и в итоге он был признан невиновным и отпущен.

Во второй раз писателя арестовали в 1930 году по сфабрикованному делу «Союза освобождения Беларуси». Лёсик был лишен звания академика и сослан на пять лет в город Камышин. В 1934 году был амнистирован, но с запретом на возврат в Минск.

Последние годы

В 1935 году, вскоре после амнистии, Лёсик с семьей переехал на Брянщину, устроился учителем русского языка в сельской школе. Весной 1937 года переселился в город Аткарск, преподавал в педагогическом техникуме.

В 1938 году был арестован в Саратове по обвинению в принадлежности к контрреволюционной организации, а 31 марта 1940 года приговорен к пяти годам концлагерей за «антисоветскую агитацию» и предварительно заключен в саратовскую тюрьму. Согласно официальной версии, умер от голода.

В 1988 году Язеп Лёсик был полностью реабилитирован, а в 1990 году — восстановлен в звании академика АН БССР.

Автор нескольких рассказов и повестей, «Практической грамматики белорусского языка» (1922) и других книг по белорусской грамматике.

Использованная литература

• Гарэцкі М. Лёсік Язэп // Гарэцкі М. Гісторыя беларускае літаратуры. Вільня, 1920.
• Багдановіч I., Жынкін А «Гэтага слаўнага пісьменніка чакаець яшчэ слаўнейшая будучыня» // За передовую науку. 1990. 4 мая.
• Мяснікоў А. «Жывіце без мяне…» // Полымя. 1992. № 1.
• Мяснікоў А. Нацдэмы. Лёс і трагедыя Фабіяна Шантыра, Усевалада Ігнатоўскага і Язэпа Лёсіха. Мн., 1993.
• Беларускiя пiсьменнiкi: Бiябiблiяграфiчны слоўнiк. Т.4. Мн., 1994.
• Будзько I. Язэп Юр’евіч Лёсік (Да 120-годдзя з дня нараджэння) // Беларуская лінгвістыка. 2004. Вып.54.

Ссылки

• [library.basnet.by/handle/csl/276 Биобиблиографический указатель] в репозитории Центральной научной библиотеки им. Якуба Коласа НАН Беларуси

Отрывок, характеризующий Лёсик, Язеп

В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.