Языки Африки
Поделись знанием:
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.
Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.
Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
Этническая карта Африки отличается особой сложностью для исследования, так как наряду с практически мононациональными государствами Африки существуют государства с очень сложным этническим составом (причём эта сложность превосходит таковую среди стран Азии или Америки, что обусловлено искусственным характером установления современных государственных границ на континенте). Так, являются:
- практически мононациональными государствами: Сомали (98,3 % — сомалийцы), Египет (98,8 % — арабы), Западная Сахара (99 % — арабы), Коморские Острова (96,3 % — коморцы, или анталоатра), Лесото (99,7 % — суто), Мадагаскар (98,9 % — малагасийцы), Сан-Томе и Принсипи (97,8 % — сантомейцы), Тунис (97,3 % — арабы Туниса);
- сложнонациональными государствами: Судан, Эфиопия, Нигерия, Камерун, Чад, Демократическая Республика Конго, Кения, Буркина-Фасо, Кот-д’Ивуар (Берег Слоновой Кости), Мали, Уганда, ЦАР и другие.
Содержание
Демография по числу носителей
Список основных африканских языков (по общему количеству говорящих в миллионах):
В целом, к наиболее известным языкам относятся:
Классификация
В генетическом отношении языки Африки делятся на 7 изолированных языков, 9 неклассифицированных языков и 32 семьи, из которых 3 (семитская, индоевропейская и австронезийская) происходят из других частей света. За исключением двух последних все остальные со времен Гринберга (1963) условно объединяются в 4 гипотетические макросемьи. Каждая из них имеет разный уровень доказанности и общепризнанности и разную потенциальную глубину. В основном, эти макросемьи являются таксономическими, а не генетическими, по крайней мере при современном уровне их изученности. Лингвистам они полезны для условной систематизации языкового материала, а также как исходный материал для выдвижения рабочих гипотез.
Удельный вес макросемей в общем населении Африки
| № | макросемья | 1967 год, млн чел. | 1967 год, % | 1980-е годы, млн чел. | 1980-е годы, % |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Нигеро-кордофанская | 161 | 48,5 | 287,2 | 55,4 |
| 2 | Афразийская (семито-хамитская) | 138 | 41,6 | 179,7 | 34,67 |
| 3 | Нило-сахарская | 15 | 4,52 | 29,3 | 5,66 |
| 4 | Индоевропейская | 11 | 3,31 | 11,5 | 2,22 |
| 5 | Австронезийская | 6,6 | 2,00 | 9,5 | 1,83 |
| 6 | Койсанская | 0,3 | 0,09 | 0,3 | 0,06 |
Кроме представленных в таблице в Африке проживают представители других макросемей и семей народов: китайцы (60 тыс. чел., на середину 1980-х годов), турки (36 тыс. чел.) и другие народы (649 тыс. чел.).
Афразийские языки
Афразийская (семито-хамитская) макросемья является наиболее доказанной и общепринятой. Народы этой группы живут в Северной и Северо-Восточной Африке. Распад афразийского праязыка произошёл примерно в 10 тыс. до н. э. либо в районе Восточного Средиземноморья (А. Ю. Милитарёв), либо в районе Эфиопского нагорья (И. М. Дьяконов, Кристофер Эрет, Роджер Бленч). В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 179,685 млн человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 34,67 % от всего населения Африки. Также около 58,545 млн человек этой семьи проживало в других частях света: 55,055 млн чел. — в Азии, 2,4 млн чел. — в Европе, 0,93 млн чел. — в Америке, 0,135 млн чел. — в Океании, кроме того 25 тыс. чел. этой языковой семьи проживало на территории СССР. Крупнейшими народами этой семьи на территории Африки являются арабы — 101,34 млн чел. (56,4 %), хауса — 22,38 (12,46 %) и амхара — 12,7 (7 %). Включает 6 семей:
- Семитская семья происходит из юго-западной Азии (Аравия), но довольно рано отдельные её представители проникают в Африку. Крупнейшая группа афразийской семьи языков: 118,78 млн человек (66,1 %), кроме того 58,47 млн человек проживают за пределами Африки, из них 55 млн чел. в Азии. Различают следующие группы западносемитской ветви:
- ханаанейская, включает среди прочих древнееврейский и финикийский, который с IX в. до н. э., распространился в Северной Африке (Карфаген) и развился там в пунический язык, просуществовавший до сер. 1 тыс. н. э. Сейчас лиц этой подгруппы в Африке очень мало — около 35 тыс., большей частью — евреи Магриба;
- аравийская, включает в частности классический арабский язык и многочисленные арабские диалекты (на территории Африки распространены египетский, суданский, магрибинские: ливийский, тунисский, алжирский и марокканский диалекты арабского языка, в Азии: иракский, сирийский, аравийский, йеменский диалекты), распространившиеся с VII в. по Северной Африке и развившиеся ныне в самостоятельные языки — 101,35 тыс. чел.;
- эфиосемитская, целиком распространенная в Африке (Эфиопия и Эритрея). Предки носителей этих языков переселились не позднее конца 2 тыс. до н. э. из южной Аравии. Численность народов этой подгруппы в Африке — 17,4 млн чел, главным образом представлены языками Эфиопии: амхара — 12,7 млн чел., тиграи — 2,9, гураге — 1,1, тигре — 0,65 и другие.
- Берберо-канарская (берберо-ливийская) семья состоит из 4 ветвей живых языков распространенных среди берберов на севере Африки, и 3 древних эпиграфических языков, а возможно также вымерших к XVIII веку гуанчских языков (Канарские острова). Берберские народы сейчас сохранились лишь в горных областях Магриба и оазисах Сахары, но большинство их говорит также по-арабски, исповедует ислам и зачастую относят себя к арабам. В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 10,275 млн человек народов, принадлежащих к этой языковой группе, что составляло 2 % от всего населения Африки (и 5,7 % от численности афризийской семьи). Крупнейшими народами этой группы являются кабилы — 2,4 млн чел. (23,4 %), шильх, или шлёх — 2,4 (23,4 %), тамазигхт — 1,9 (18,5 %), рифы — 1,0 (9,7 %) и туареги — 0,975 (9,5 %).
- Египетская семья состоит из нескольких хронологических срезов древнеегипетского языка, последний из которых называется коптским языком, бывший разговорным примерно до XIV в.
- Чадская семья состоит из 3 крупных ветвей, распространённых в центральном Судане (севере Нигерии и Камеруна, юг Нигера и Чад). В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 26,86 млн человек народов, принадлежащих к этой языковой группе, что составляло 5,2 % от всего населения Африки (и 15 % от населения афразийской семьи). Наиболее известный язык — хауса: 22,38 млн чел. (83,3 % от группы). Близки к последнему языки баде (550 тыс. чел., 2 %), бура (1680 тыс. чел., 6,3 %), котоко (200 тыс. чел., 0,7 %), кроме того многие жители по соседству с хауса знают язык хауса. Другие крупные языки этой группы: вандала (мандара) — 780 тыс. чел. (2,9 %), маса, или банана — 470 (1,75 %), анкве и сура — 300 (1,1 %).
- Кушитская семья (в основном в Эфиопии, Сомали, Джибути, Кении, Судане) состоит из 4 ветвей. Почти каждый кушитский народ состоит из многих этнографических групп, которые в ряде случаев могут рассматриваться как самостоятельные этносы. В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 21,45 млн человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 4,1 % от всего населения Африки (и 12 % от численности афразийской семьи). Также около 75 тыс. человек этой семьи проживало в других частях света: 45 тыс. чел. — в Азии и 30 тыс. чел. — в Европе. Крупнейшими народами этой семьи на территории Африки являются оромо — 12,1 млн чел. (56,4 %), сомалийцы — 6,38 (29,7 %), беджа — 1,39 (6,48 %) и афар, или данакиль — 0,725 (3,4 %). Наиболее известные языки — сомалийский и оромо, или галла (близкие в культурном отношении к амхара).
- Омотская семья, ранее включавшаяся в кушитскую семью, народы которой проживают в горах юго-западной Эфиопии, в провинциях Кэфа, Гамо-Гофа и Сидамо. В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 2,32 млн человек народов, принадлежащих к этой языковой группе, что составляло 0,45 % от всего населения Африки (и 1,3 % от численности афразийской семьи). Омотская семья распадается на 5 основных групп:
- народы омето (уоламо, койра, баскето) — 900 тыс. чел.;
- сидамо (собственно сидамо, дараса, камбатта, хадия, алаба, тамбаро) — 800 тыс. чел;
- гимирра и маджи — 150 тыс. чел.;
- консо (и родственные им гелеба, арборе, думе, гидоле) — 120 тыс. чел.;
- каффа (и близкие к ним моча, гаро и анфилла) — 350 тыс. чел.
Нигеро-конголезские языки
Согласно нигеро-конголезской (нигеро-кордофанской) гипотезе в одну макросемью объединяется большая часть языков Африки от Сенегала до ЮАР. Если родство этой макросемьи будет доказано, её временная глубина едва ли окажется менее 15 тыс. лет. Нигеро-кордофанская макросемья делится на 2 части: нигер-конго и кордофанскую (последняя в несколько раз меньше первой), а в составе нигер-конго своей великой численностью выделяется бенуэ-конголезская семья, к которой относится почти 1/3 всего африканского населения. Почти во всех странах Восточной Африки широко распространён язык суахили — язык межнационального общения (суахили — родной язык небольшого народа в Танзании), которым как вторым пользуется сейчас[когда?] более 40 млн бантуязычного населения.
| группы этносов | численность в Африке, млн чел. | % от всего населения |
|---|---|---|
| Нигеро-кордофанская макросемья | 400 | 100 % |
| Нигер-конго | 399,4 | 99,9 % |
| Вольта-конголезская группа семей | 320 | 80 % |
| Южная вольта-конголезская подгруппа семей | 290 | 72,5 % |
| Бенуэ-конголезская семья | 270 | 67,5 % |
Около 150 тыс. чел. этой макросемьи проживает сейчас в Азии и 110 тыс. чел. — в Европе. Крупнейшими народами нигеро-кордофанской макросемьи являются йоруба — 19,59 млн чел. (6,8 %), фульбе — 16,89 (5,9 %), игбо, или ибо — 16,05 (5,6 %) и руанда, или ньяруанда — 9,54 (3,3 %). Причём лишь последний язык относится к крупнейшей бенуэ-конголезской семье. По последним оценкам, включает около 10 семей, причем наименее вероятно родство кордофанских языков с остальными семьями (кордофанские языки выделены в отдельную часть данной макросемьи).
- Кордофанская семья включает более двух десятков небольших языков востока и юга области Кордофан (в Судане, практически 100 % носителей языка проживает в Судане). В середине 1980-х годов насчитывалось 390 тыс. человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 0,08 % от всего населения Африки (и 0,14 % численности нигеро-кордофанской макросемьи). Крупнейшими народами этой семьи являются коалиб — 180 тыс. чел. (46,2), тегали — 120 (30,8 %), талоди — 70 (18 %) и катла — 20 (5,1 %). Семья разделяется на 4 основные группы:
- Коалибская (Коалибо-моройская), или хейбанская группа (языки ко, уарнанг, рере, оторо, логол, хейбан, или эбанг, ларо, шуаи, или ширумба, тиро, моро);
- Талодийская (Талоди-масакинская), или Лафофийская группа (языки тегем, лафофа, эль-амира, ндинг, талоди, или йоманг, точо, ачерон, лумун, торона, нгиле, дагик, или денгебу);
- Рашадская, или Тегали-Тагойская группа (языки рашад, тегали, тумали, мореб, тагой, туржук, тингал, тукум, турум);
- Группа катла (языки катла, тима).
- Семья манде (центр Западного Судана: в верховьях рек Сенегал и Нигер), составляют около 1/2 населения Гвинеи (20,7 % от всей численности семьи), Гамбии (2,6 %), Либерии (7,6 %), Мали (30,1 %) и Сьерра-Леоне (13,1 %). Крупные группы проживают также в Кот-дИвуаре (14 %) и Сенегале (4,3 %). В середине 1980-х годов насчитывалось 12,755 млн человек народов (начало 2000-х — 19 млн чел.), принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 2,5 % от всего населения Африки (и 4,4 % численности нигеро-кордофанской макросемьи). Крупнейшими народами этой семьи являются мандинка, или малинке — 3,34 млн чел. (26,2 %), бамана, или бамбара — 2,63 (20,6 %), менде — 1,21 (9,5 %), сонинке, или сараколе — 1,04 (8,2 %) и сусу — 1,02 (8 %). Семья распадается на 4 ветви:
- Группа юго-восточных манде (языки мано, или маа, дан, гуро, мва, гбан);
- Группа биса-буса (языки само, или сану, буса, или бока, шанга, или тьенга, биса, или бисса). Первые две группы составляют подсемейство восточных манде, или дан-буса (численность подсемейства в начале 2000-х годов — 2,6 млн чел.);
- Группа центрально-западных манде, или мандинг-кпелле (языки центральных манде: мандинг, или мандинка (малинке), сусу, или ялунка, моколе, коно, или ваи, лигби, или жого, жери, а также языки юго-западных манде: лома, или тома, банди, менде, или локо, кпелле);
- Группа северо-западных манде, или самого-сонинке (языки бобо, или бобо-финг, сонинке, или сараколе, бозо, самого, жо). Последние 2 группы составляют подсемейство западных манде (численность подсемейства в начале 2000-х годов — 16,4 млн чел.).
- Атлантическая (западноатлантическая) семья — в странах крайнего запада Африки: Гвинея (10,3 %), Гвинея-Бисау (2,9 %), Сенегал (22,4 %), Сьерра-Леоне (7,1 %), Гамбия (1 %), Мали (4,3 %). Отдельные подразделения самого крупного по численности народа этой группы (фульбе) широко расселены во многих странах Западной и Центральной Африки несколько южнее Сахары, в том числе Буркина-Фасо (2,2 %), Нигер, Нигерия (40,6 %), Камерун (3,6 %), Чад и Бенин. В середине 1980-х годов насчитывалось 24,64 млн человек народов (начало 2000-х — 27 млн чел.), принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 4,75 % от всего населения Африки (и 8,6 % численности нигеро-кордофанской макросемьи). Крупнейшими народами этой семьи являются фульбе — 16,89 млн чел. (68,5 %), волоф — 2,46 (10 %), темне — 1,1 (4,5 %), серер — 1,06 (4,3 %) и тукулёр — 0,705 (2,9 %). Семья включает 3 основные группы:
- группа северных атлантических языков, «Сенегал-Гвинея» (языки фульбе, волоф, серер, дьола, или йола, баланте, папел, или манканья (мандьяк), басари, или бедик, коньяги, или уамей, биафада, или паджаде, нун, или касанга, баньюм, мбулунгиш, или налу, чангин), численность на начало 2000-х годов 25 млн чел.;
- группа южных атлантических языков, «Либерия-Сьерра-Леоне» (языки темне, лимба, кисси, гола, бага, буллом, или бом, суа, или мансоанка), численность на начало 2000-х годов 2 млн чел.;
- группа бижаго (на островах Гвинея-Бисау), численность на начало 2000-х годов 30 тыс. чел.
- Иджоидная семья (10 языков) в дельте реки Нигер (полностью на территории государства Нигерия). Семья ранее входила в семью языков ква. Численность народов в середине 1980-х годов составила 1,62 млн чел., 0,3 % от всего населения Африки (и 0,6 % численности нигеро-кордофанской макросемьи). Крупнейшими народами этой семьи является изон, или иджов — более 1 млн чел. Различают 2 крупнейшие группы языков:
- Группа дефака, или афакани — состоит из 1 языка;
- Группа иджо, которые бывают восточными (языки нкороо, ибани, калабари, кирике, или окрика, нембе) и западными (языки изон, или иджов, бисени, акита, или окордия, орума — последние 3 — островные языки иджо).
- Догонская семья состоит из нескольких языков, распространенных на юго-востоке Мали, на скалистом плоскогорье Бандиагары (практически 100 % носителей языков догонской семьи). Семья ранее входила в семью языков гур (вольтийскую семью). В середине 1980-х годов насчитывалось 310 тыс. человек народов (начало 2000-х — 350 тыс. чел.), принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 0,06 % от всего населения Африки (и 0,11 % численности нигеро-кордофанской макросемьи). Большинство исследователей не различают отдельных крупных этносов внутри семьи, которые могли бы получить определения отдельных народов, существует 1 народ — догон, использующий догонский язык.
- Все нижеприведённые семьи языков объединены в Вольта-конголезскую группу семей (или атлантическо-конголезскую), которую можно условно поделить на северную подгруппу семей, или саванную подгруппу семей: 4 семьи кру, гур, сенуфо, адамауа-восточная (около 30 млн чел. в начале 2000-х годов) и южную подгруппу семей: 2 семьи ква и бенуэ-конголезская (около 290 млн чел. в начале 2000-х годов)
- Семья кру (или клао, крави) распространены на юго-востоке Либерии (24,6 % от численности семьи) и юге Кот-д'Ивуара (74,8 %). В середине 1980-х годов насчитывалось 3,5 млн человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 0,7 % от всего населения Африки (и 1,2 % численности нигеро-кордофанской макросемьи). Крупнейшими народами этой семьи являются бете — 1800 тыс. чел. (51,4 %), бакве — 640 (18,3 %), гере, или ве — 400 (11,4 %), кру, или клао — 180 (5,1 %) и гребо, или жабо — 160 (4,6 %). Семья состоит из 5 ветвей и около 40 языков:
- группа восточных кру: языки бакве, уане, бете (группа из 5 диалектов между средним теченим рек Сасндра и Бандама), куйя, годи, дида, куадиа, или кодья, распространены на юго-западе Кот-д’Ивуар между реками Кавалли и Сасандра и на юго-востоке Либерии, численность в Кот-д’Ивуар (вместе с близкими к бакве гване, уби, пайя, абринья, плапи, ба, теви) 400 тыс. человек, в Либерии 500 тыс. (численность собственно говорящих на бакве — 10,3 тыс.). Общая численность группы 2,44 млн чел., или 69,7 %;
- группа западных кру: языки басса, девойн, гбии, гребо, или жабо, крумен, глио-уби, клао, или кру, тажуасон, дахо-доо, гларо-туабо, сапо, ве, или гере (в Либерии и Кот-д’Ивуаре — западный департамент — между реками Кавалли и Сасандра), кран, ньябва, конобо, уобе. Всего 1,05 млн чел, или 30 %;
- группа айзи: языки тьегба, абрако и ещё 1 язык в Кот-д’Ивуаре;
- группа куваа: язык куваа;
- группа сиаму: язык сиаму, или семе.
- Семья гур (вольтийская семья) распространены на востоке и во внутренних областях Западного Судана, к северу от языков ква, в пределах Буркина-Фасо (44,9 % от всей численности семьи), Ганы (27,9 %), Того (11,4 %), Бенина (6,3 %) и Кот-д’Ивуара (7,4 %). В середине 1980-х годов насчитывалось 10,565 млн человек народов (начало 2000-х — 15 млн чел.), принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 2 % от всего населения Африки (и 3,7 % численности нигеро-кордофанской макросемьи). Крупнейшие народы моси, или мооре — 5,34 млн чел. (50,5 %), языком моси, как вторым родныи пользуется ещё около 9 млн чел. Западной Африки, кроме того: гурма — 1,05 млн чел. (9,9 %), тем, или кабре — 0,99 млн (9,4 %) и лоби — 0,96 млн (9,1 %). Семья состоит из 8-10 ветвей и около 80 языков:
- северная подсемья (первая из двух центральных). Группы языков: буаму (1 язык), курумфе (1 язык), були-конни (2 языка), оти-вольтийская (моси, или мооре, гурма, или гурманчема, бобо, или буаму, биали, ваама, тамари, мбелиме, нотре, или булба, вали, фрафра, кантоси, сафала, дагари, бирифор, кусаал, мампрули, дагбани, ханга, камара, гангам, моба, басари, конкомба, или кпакпа, натени, йобе, йом и наудм);
- южная подсемья (вторая из двух центральных). Группы языков: догосо-кхе (2 языка), ган-догосе (догосе, кхиса, каан), лоби-кирма (лоби, дьян, кирма, или черма, тьюрама, или турка), груси (около 15 языков: груси, или гурунси, тем, кабре, или кабийе-лама, пана, самома, льеле, нуни, касем, каламсе, винье, пуе, сисала, тампулма, чакали, вагла, дег, чала, дело, лукпа, баго-кусунту);
- остальные — периферические группы: группа вара-натиоро (2 языка);
- группа тусьян (северный и южный тусьян);
- группа тьефо (1 язык);
- группа виэмо (1 язык);
- группа куланго-теэн (куланго, лома, теэн);
- группа баатонум (1 язык — баатонум, или барба).
- Семья сенуфо, ранее включались в семью гур. Распространён на границе Мали (35,3 % от численности всей семьи), Буркина-Фасо (13,7 %) и Кот-д’Ивуара (50,8 %). В середине 1980-х годов насчитывалось 2,55 млн человек народов (начало 2000-х — 2,7 млн чел.), принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 0,5 % от всего населения Африки (и 0,9 % численности нигеро-кордофанской макросемьи). 15 народов семьи принято разделять на 6 основных групп:
- группа суппире-мамара (северные сенуфо). Языки: мамара, или маньинка (около 700 тыс. чел.), нанериге, или нанерге, сусите, или сисите, суппире, или супьир, шемпир, или сьемпире. Всего 740 тыс. чел., или 27,5 % от численности семьи;
- группа караборо. Языки: кар (восточный) и сьер-теньер (западный);
- группа сенари. Языки: себаара, сенара, или сьенер, ньярафоло, сьенара, или шенара;
- группа кпалага. Язык кпалага, или палака;
- группа тагуана-джимини (южные сенуфо). Языки: тагуана, или тагуна и джимини, или дьимини;
- группа нафаанра. Изолированный язык нафаанра, или нафаара. Распространена на северо-западе Ганы (0,2 %).
- Адамава-убангийская (адамауа-восточная) семья (юг центрального Судана: от востока Нигерии (9,9 %) до юго-запада Республики Судан (9,2 %), в ЦАР (28,1 %) они составляют 4/5 всего населения (также распространены в Конго-Заир — 41,2 % и Камеруне — 6,3 %). В середине 1980-х годов насчитывалось 7,09 млн человек народов (начало 2000-х — 7,5 млн чел.), принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 1,37 % от всего населения Африки (и 2,5 % численности нигеро-кордофанской макросемьи). Крупнейшими народами этой семьи являются занде, или азанде — 2,69 млн чел. (37,9 %%), банда — 1,17 (16,5 %), гбайя — 0,82 (11,6 %), мбум — 530 тыс. чел. (7,5 %), нгбанди — 490 (6,9 %) и чамба — 470 (6,6 %). Численность остальных народов невелика: мумуйё — 450 тыс., сере-мунду — 375, мба — 50, пигмеи ака и бинга — 45 и другие. Семья делится на две подсемьи — адамауа (27 %) и убангийскую (73 %).
- подсемья адамауа включает 6 общностей: 1) ваджа-джен с группами ваджа (тула, бангвинджи, ваджа, дадийя, цобо, чам-мона, каму, авак), лонгуда, джен (лелау, досо, джен, кьяк, бурак, махди, моо, ло, мак, тха), юнгур (мбои, либо, или каан, роба, юнгур, или воро-бена); 2) леко-нимбари с группами леко (чамба и диалекты леко, мумбаке, ндагам, ньонг, донга, вом, колбила), дуру (дупа, дии, папе, сари, намши, дояйо, севе, гимниме, гимме, кома, вере, или мом джанго, воко, или лонгто, пере, котопо, кутин), нимбари, мумуйе-янданг (мумуйе с диалектами ранг, пангсенг, зинна; генгле, кумба, вака, теме, янданг, кпасам-бали, кугама); 3) мбум-дай с группами мбум (каре, каранг, нзакамбай, пана, куо, дама, ндаи, моно, мамбай, мунданг, тупури, мбум, дек, лака, пам), буа (болго, бон гула, гула иро, коке, ньелим, ной, тунья, зан гула, фанья), ким (бесме, гундо, маса), дай; 4) фали; 5) кам; 6) ква, или ба; кроме того в группу адамава входят также 3 неклассифицированных языка (обло, ла’би, и мёртвый язык геве);
- убангийская (восточная) подсемья (около 60 языков) включает 5 общностей: 1) занде, или южная (занде, или азанде, барамба, памбиа, геме, кпатили, нзакара); 2) гбайя-мандза-нгбака (гбайя, сума, бокото, гбану, али, бофи, бондзо, мандза, нгбака, банганду); 3) банда, или центральная (банда — группа диалектов или близкородственных языков, а также гобу, кпагва, моно, нгунду, лангбаши, мбандза, нгбунду); 4) нгбанди (нгбанди, якома, мбанги, денди) — общность включает также креольский язык на основе нгбанди — санго, играющий роль лингва франка на обширной территории центральной Африки; 5) общность сере-нгбака-мба с группами: мба (мба, донго, ма, или амади, ндунга), нгбака (нгбака, бангба, майого, мунду, бака, бомасса, гунди, ганзи, нгомбе, буака, бурака, гбанзири, кпала, мондзомбо, янго) и сере (сере, или сере-мунду, фероге, мангаят, индри, тогойо, баи, бвири, ндого, тагбу).
- Семья ква, или гвинейская (юг Западного Судана: от юга Кот-д'Ивуара до юга Бенина) включает более 70 языков, некоторые из которых насчитывают несколько миллионов носителей: эве, группа народов акан. Ранее в группу (семью) ква входили также в полном составе языки семьи кру, ижбо, йорубоидные и игбоидные языки (включая языки бини, или эдо, игала, нупе и другие) бенуэ-конголезской семьи. Сейчас народы этой подгруппы образуют около 2/3 населения Ганы (58,1 %) и Бенина (16,3 %), 1/2 населения Того (9,3 %) и 1/3 — Кот-д’Ивуара (16,8 %). В середине 1980-х годов насчитывалось 15 млн человек народов (начало 2000-х — 21 млн чел.), принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 2,9 % от всего населения Африки (и 5,2 % численности нигеро-кордофанской макросемьи). Крупнейшими народами этой семьи являются ашанти — 3,1 млн чел. (20,7 %), эве, или бубутуби (вместе с родственными уачи и аджа) — 2,78 (18,5 %), фон, или дагомейцы (вместе с родственными аизо, махи, ге) — 2,44 (16,3 %), фанти — 1,51 (10 %), аньи, или чокосси — 1,45 (9,7 %), бауле — 1,1 (7,3 %), адангме — 0,6 (4 %), тви, или аквапим — 0,5 (3,3 %), гуанг, или гонжа — 0,46 (3 %), племена Того — 0,2 (1,3 %), квейя — 0,11 (0,7 %). Семья включает 5 основные группы (гбе, акан, адангме, на-того и ка-того).
- Бенуэ-конголезская семья — самая крупная в Африке как по числу языков (более 900) и говорящих на них, так и по охватываемой территории (от Бенина до Сомали и на юг до ЮАР). В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 207 млн человек народов (начало 2000-х — 270 млн чел.), принадлежащих к этой языковой семье (включая йорубоидные и игбоидные языки, ранее относящиеся к семье ква), что составляло 40 % от всего населения Африки (и 72,1 % численности нигеро-кордофанской макросемьи). Также около 260 тыс. человек этой семьи проживало в других частях света: 150 тыс. чел. — в Азии и 110 тыс. чел. — в Европе. Классификация бенуэ-конголезских языков довольно сложная (см.: состав небантоидных и бантоидных языков), включает 13 ветвей, подгруппой одной из которых являются языки банту (более 3/4 от общей численности всей Бенуэ-конголезской семьи). Крупнейшими народами семьи являются йоруба — 19,59 млн чел. (9,5 %), игбо, или ибо — 16,05 (7,75 %) и руанда, или ньяруанда — 9,54 (4,6 %). Крупнейшие языки банту: 30 самых многочисленных языков банту.
- Семья кру (или клао, крави) распространены на юго-востоке Либерии (24,6 % от численности семьи) и юге Кот-д'Ивуара (74,8 %). В середине 1980-х годов насчитывалось 3,5 млн человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 0,7 % от всего населения Африки (и 1,2 % численности нигеро-кордофанской макросемьи). Крупнейшими народами этой семьи являются бете — 1800 тыс. чел. (51,4 %), бакве — 640 (18,3 %), гере, или ве — 400 (11,4 %), кру, или клао — 180 (5,1 %) и гребо, или жабо — 160 (4,6 %). Семья состоит из 5 ветвей и около 40 языков:
Нило-сахарские языки
Распространены в регионе Судан (природная область — северная часть центральной Африки, к югу от Сахары до 5 параллели к северу от экватора. От Сенегала с запада до Эфиопии на востоке и Кении на юге): государства Судан (26,6 %), Кения (18,3 %), Уганда (15,9 %), Нигерия (13,1 %), Чад (9,1 %), Нигер (6,3 %), Конго (Заир) (4,8 %), Мали (1,8 %), Танзания (1,8 %), Эфиопия (1,1 %), ЦАР (0,8 %), Камерун, Бенин и другие. В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 29,365 млн человек народов, принадлежащих к этой языковой макросемье, что составляло 5,6 % от всего населения Африки. Крупнейшими народами этой макросемьи являются канури — 3,89 млн чел. (13,3 %), луо, или джолуо — 2,62 (9 %) и динка — 2,35 (8 %). Согласно нило-сахарской гипотезе вместе объединяются 11 семей и 4 изолированных языка, распространенных между языками афразийской и нигеро-конголезской макросемей и не вошедших ни в одну из них. Если родство этих семей когда-либо окажется доказанным, то оно окажется существенно более далеким, чем это можно предполагать для нигеро-конголезских языков. Так, согласно одной из гипотез, нигеро-кордофанские языки включаются в нило-сахарскую гиперсемью (называемую тогда нигеро-сахарской) наряду с другими (макро)семьями. Семьи перечисляются примерно с запада на восток:
- Сонгайская семья (сонгай-зарма). Народы заселяют долину среднего течения реки Нигер: государства Мали (24,8 %), Нигер (60,6 %), Буркина-Фасо (4,6 %) и Нигерия (5,5 %). В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 2,18 млн человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 0,4 % от всего населения Африки (и 7,5 % численности нило-сахарской макросемьи). Крупнейшими народами этой семьи являются сонгаи — 1,2 млн чел. (55 %), денди и дьерма — 0,975 (45 %). Семья включает около 10 языков.
- Сахарская семья. Распространена в южных присахарских территориях у озера Чад: Нигер (12 %), Нигерия (74,7 %), Чад (11,4 %), Камерун (0,7 %), Судан (0,35 %). В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 4,31 млн человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 0,8 % от всего населения Африки (и 14,7 % численности нило-сахарской макросемьи). Крупнейшими народами этой семьи являются канури — 3,89 млн чел. (90,3 %), тубу, или даза — 0,38 (8,8 %) и загава — 0,04 (0,9 %). Семья включает около 10 языков.
- Мабанская семья. В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 350 тыс. человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 0,07 % от всего населения Африки (и 1,2 % численности нило-сахарской макросемьи). Семья включает 5-9 языков в юго-восточном Чаде (85,7 % от всей численности семьи) на границе с Суданом (14,3 % — преимущественно за счёт народа масалит). Крупнейшими народами этой семьи являются маба, масалит, или вадаи, мими и родственные им каранга и фала.
- В фурскую семью (фор). В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 425 тыс. человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 0,08 % от всего населения Африки (и 1,45 % численности нило-сахарской макросемьи). Семья включает всего 2 языка на западе Судана (98,8 %) и востоке Чада (1,2 %). Ранее народы фур составляли этническую основу Дарфурского султаната, живя смешанно с арабами, фур подверглись их сильному влиянию, приняли ислам и арабский язык.
- Все остальные семьи нило-сахарских языков ранее объединялись в шари-нильскую группу (семью) языков (кроме семей кома и куду), численность шаро-нильской группы в середине 1980-х годов насчитывала 21,94 млн человек народов, что составляло 4,2 % от всего населения Африки (и 75,1 % численности нило-сахарской макросемьи), распространены в бассейнах Верхнего Нила и озёр Виктория и Рудольф: Республика Судан, Уганда и Кения. Выделявшаяся ранее шари-нильская группировка ныне отвергнута, а входившие в неё языки относятся к семьям центрально- и восточно-суданской, берта и кунама:
- Центральносуданская семья состоит из 6 ветвей, географически разделенных на западную (юг Чада и север ЦАР) и восточную (юг Судана и северо-восток ДРК) части, и включает более 60 языков:
- группа мангбету (языки мангбету, асуа, ломби, или румли), 450 тыс. чел. в Уганде и Конго (Заир);
- группа мангбуту-эфе (языки мангбуту, эфе, лесе, мамву, мвуба, ндо, или окебу), 300 тыс. чел. в Конго (Заир) и Уганде;
- группа ленду (языки ленду, бенди, нгити), 580 тыс. чел. в Конго (Заир);
- группа мору-мади (языки мору, мади, южный мади, олубо, аринга, авукайя, калико, лого, лугбара, оми), 1,12 млн чел. в Судане, Чаде, Конго (Заире), ЦАР;
- группа бонго-багирми (языки сара, багирми, бонго, йулу, синьяр, кара) — крупнейшая группа, 1,525 млн чел. в Судане, Чаде, Конго (Заир), ЦАР;
- группа креш (языки креш, или крейш, аджа), 40 тыс. чел. в Судане. Последние 2 группы относятся к западной ветви, все остальные — к восточной.
- Восточносуданские (Восточносахельские) языки — условное объединение (надсемья) языков, включают около 80 языков, объединяемых в 3 семьи и 1 изолированный язык, родство между которыми окончательно не доказано. В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 18 млн человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 3,5 % от всего населения Африки (и 61,6 % численности нило-сахарской макросемьи).
- тама-нубийская семья. Включает нубийские языки (Судан и южный Египет; 990 тыс. чел.) — древненубийский язык и несколько современных языков и языки тама (собственно тама, сунгор и марарит: на границе Чада и Судана, 214 тыс.);
- ньиманская семья включает 2 языка — ама и диник в области Кордофан (Судан; 83 тыс. чел.);
- кир-аббайская семья (название предложено К. Эретом, Л. Бендер называет её ядерно-восточно-суданской) включает 5 групп:
- джебельская группа (языки ака, кело, моло и гаам в междуречье Белого и Голубого Нила — Судан; 70 тыс. чел.);
- группа даджу (языки саронг, монго-сила, ньяла, вымерший бейго, лагова-ньолге, лигури и шатт — разбросаны от центрального Чада до Кордофана; 378 тыс. чел.);
- темейнская группа (языки ронге, дони и десе — в Кордофане; 20 тыс. чел.);
- сурмийская группа (языки маджанг, мурле, тенет, дидинга, бале, мекан, сури-мурси и квегу -распространены по южной границе Судана и Эфиопии; 348 тыс. чел.);
- нилотская группа — самая крупная как по числу языков — около 45, так и по числу носителей — 23,7 млн чел. и территории распространения — Южный Судан и юг Эфиопии, Кения, Уганда, Танзания. Представлена языками: на востоке — туркана (260 тыс. чел.), масайский, или маасаи (500 тыс.), южносуданский ланго (вместе с угандийским ланго — 880 тыс.), на юге — календжин (2,31 млн чел.), датуга, или дагу (190 тыс.), на западе — динка (2,35 млн чел.), луо или джолуо (2,63 млн.), угандийский ланго и другие;
- язык нара (нера), или бареа — 25 тыс. человек на западе Эритреи (около 100 %).
- Семья каду (кадугли или тумтум) ранее включалась в кордофанскую семью. В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 150 тыс. человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 0,03 % от всего населения Африки (и 0,5 % численности нило-сахарской макросемьи). Состоит из 7 языков в центре Республики Судан.
- Кульякская семья (руб) включает всего 3 небольших языка в Уганде.
- Берта — изолят в Эфиопии (около 2/3) и Судане (около 1/3). В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 130 тыс. человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 0,025 % от всего населения Африки (и 0,44 % численности нило-сахарской макросемьи)
- Команская семья. В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 20 тыс. человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 0,004 % от всего населения Африки (и 0,07 % численности нило-сахарской макросемьи). Включает 5 языков на границе Судана (75 %) и Эфиопии (25 %). Крупнейшие языки: кома, урук, гуле.
- Гумуз — изолят в Эфиопии (ранее входил в состав команской семьи языков).
- Кунама — изолят в Эритрее (около 100 %). В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 60 тыс. человек народов, принадлежащих к этой языковой семье, что составляло 0,01 % от всего населения Африки (и 0,2 % численности нило-сахарской макросемьи).
Под сомнением остаётся отнесение к данной семье вымершего мероитского языка.
Койсанские языки
Наиболее противоречивой является койсанская гипотеза, согласно которой в одну макросемью объединяются все не-банту языки юга Африки, проживают в государствах: Намибия (62,1 %), Ботсвана (19,6 %), Танзания (13,4 %), Ангола (2,6 %), ЮАР (1 %), Зимбабве. Их общим признаком является наличие особых щёлкающих согласных. По этому же признаку к койсанским языкам добавляются два изолированных языка с востока Африки: сандаве и хадза. Койсанские языки изучены очень слабо, причем около половины из примерно 30 языков уже вымерло, а большинство остальных находится на грани вымирания. Все это значительно затрудняет их исследование. В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 306 тыс. человек народов, принадлежащих к этой языковой макросемье, что составляло 0,06 % от всего населения Африки. Крупнейшими народами этой макросемьи являются готтентоты — 110 тыс. чел. (36 %), горные дамара — 80 (26 %), бушмены — 75 (24,5 %) и сандаве — 40 (13 %). Ранее по этнографическому принципу эти языки делились на бушменские и готтентотские. Ныне известные койсанские языки делятся на 2 семьи, родство между которыми вполне вероятно, и 3 изолированных языка, которые могут быть и не родственны остальным:
- Семья кхой (центрально-койсанская; Намибия, Ботсвана, ЮАР) включает 2 ветви:
- Семья жу-къви (периферийно-бушменская; Ботсвана, Ангола, Намибия, ЮАР) включает две ветви:
- Три из потенциально койсанских языков являются изолированными:
- сандаве,
- хадза, или хадзапи — около 1 тыс. носителей (оба языка в Танзании)
- вымерший квади (юго-западная Ангола).
Неклассифицированные языки Африки
Ещё 9 языков Африки считаются неклассифицированными: древний мероитский язык и живые:
- мпре, джалаа, лаал и бангери, которые находятся в ареале нигеро-конголезской макросемьи и соответственно условно включались в её состав;
- шабо (микеир), относимый к нило-сахарской макросемье;
- бирале (онгота), иногда относимый к афразийским языкам в качестве изолята (традиционно рассматривается в числе кушитских языков), и вейто, считаемый кушитским или восточносуданским языком.
- оропом † — вымерший и практически неизученный язык Уганды и Кении; есть схождения с кульякскими языками и хадза, однако скудость данных не позволяет сделать определённых выводов.
Для многих причиной является отсутствие надёжных данных. Все эти языки являются вымершими или находятся на грани исчезновения, поэтому надежд на появление новых данных, необходимых для уточнения их классификации, немного.
Пигмейские языки
Пигмеи, особая субрасовая и группа негроидных африканских народов, ещё до недавнего времени сохранявшая в быту пережитки мезолита, в настоящее время говорят на языках или диалектах языков соседних с ними народов, по отношению к которым они находятся на более низкой социальной ступени. Тем не менее, среди лингвистов существует гипотеза о существовании в доисторическую эпоху пигмейских языков, исчезнувших позднее в ходе ассимиляции, что может подтверждаться наличием в пигмейских диалектах субстратной лексики, связанной с охотой и собирательством (например, лесного мёда) и необъяснимой из исторической реконструкции данных языков.
Другие языки
Наконец, две семьи появились в Африке в историческое время.
Из индоевропейской семьи первым стал древнегреческий язык колоний в Египте и Ливии в 1 тыс. до н. э. Греческая община и поныне сохраняется в Египте. После присоединения Карфагена к Риму по магрибскому побережью распространился латинский язык, начавший развиваться в самостоятельный романский язык, который был вытеснен арабским к концу 1 тыс. н. э. В XV—XVII вв. в Северной Африке появился другой романский язык — сефардский, на котором говорили евреи, бежавшие из Испании и Португалии. С XVII же века начинается освоение Африки европейскими державами и распространение европейских языков — голландского, испанского, португальского, позднее — французского, немецкого и английского. Во многих местах на основе этих языков развились пиджины и креольские языки. Однако лишь на некоторых островах и на юге Африки (африкаанс) носители индоевропейских языков занимают ныне компактные территории. В середине 1980-х годов на африканском континенте насчитывалось 11,48 млн человек народов, принадлежащих к индоевропейской языковой макросемье, что составляло 2,22 % от всего населения Африки. Крупнейшими народами этой макросемьи являются африканеры, или буры — 2,83 млн чел. (25 %), метисы — 2,75 (24 %), англоафриканцы — 1,61 (14 %) и индопакистанцы — 1,17 (10 %). Большинство из представителей африканских индоевропейцев расселены в ЮАР (71 %), Зимбабве (1,4 %), Кении (1,2 %), Танзании (1,1 %), Намибии (0,7 %).
Носители одного из австронезийских языков, родственного калимантанским языкам, начали селиться на Мадагаскаре с конца 1 тыс. до н. э., и сейчас всё его население говорит на малагасийском языке. В середине 1980-х годов в Африке насчитывалось 9,48 млн человек народов, принадлежащих к австронезийской языковой макросемье, что составляло 1,8 % от всего населения Африки. Крупнейшими народами этой макросемьи являются малагасийцы — 9,31 млн чел. (98,2 %). Большинство из представителей африканских австронезийцев расселены на Мадагаскаре (98,6 %).
См. также
Напишите отзыв о статье "Языки Африки"
Ссылки
- [goto.glocalnet.net/maho/webresources/general.html Web resources for African languages]
- [www.africanlanguages.com/ AfricanLanguages.com], сведения о суахили, луба и языках ЮАР
Литература
- Blench R. Language, archaeology and the African past. Altamira Press, в печати, 2005. ["Рукопись" доступна на странице Р. Бленча]
- Childs G.T. An Introduction to African Languages. Amsterdam: John Benjamin, 2003
- Chimhundu H. Language Policies in Africa. (Final report of the Intergovernmental conference on language policies in Africa) Revised version. UNESCO, 2002.
- Ellis S. (ed.) Africa Now. People — Policies — Institutions. The Hague: Ministry of Foreign Affairs (DGIS), 1996.
- Greenberg J.H. The Languages of Africa. Bloomington: Indiana University, 1966.
- Heine B. & Nurse D. (eds.) African Languages: An Introduction. Cambridge, 2000
- Webb V., Kembo-Sure (eds.) African Voices. An introduction to the languages and linguistics of Africa. Cape Town: Oxford University Press Southern Africa, 1998.
Примечания
- ↑ [www.ethnologue.com/show_language.asp?code=som Ethnologue — Somalia].
| ||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Языки Африки
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.
Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.
Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
