Языковая реформа
Поделись знанием:
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.
Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.
Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
Языковая реформа — разновидность языкового планирования путём масштабных изменений в языке. Обычно языковая реформа направлена на его упрощение и очищение от непродуктивных пережитков.
Содержание
Упрощение
Наиболее распространённый вариант языковой реформы связан с упрощением правописания:
- испанский язык (XVIII век),
- португальский язык (1910, Португалия; 1943 и 1971, Бразилия),
- немецкий язык (1901/02, 1996/98),
- русский язык (1708/10, 1918).
В дополнение к этому могут произойти упрощения флексий, синтаксиса, лексики и словообразования. Например, в английском языке существует множество префиксов. обозначающих противоположное качество: un-, in-/im-, a(n)-, de-, и др. Языковая реформа могла бы предложить заменить все указанные префиксы каким-либо одним, например un-. Подобная реформа предлагалась в антиутопии Оруэлла «1984» (см. Новояз), но в действительности вряд ли возможна, поскольку большинство указанных префиксов обычно несут дополнительные значения. С другой стороны, даже в искусственном языке эсперанто с регулярной грамматикой, где от любого слова можно образовать антоним путём прибавления префикса mal- (значительно реже ne-), существуют антонимы, образованные не при помощи отрицательного префикса, а от разных корней.
Очищение
Политика лингвистического пуризма состоит в противостоянии любым изменениям языка. Чаще всего политика пуризма направлена против одного из двух (или обоих) видов изменений:
- влияние иностранных языков (мера: образование новых слов из «родных» морфем)
- проникновение в язык простонародной лексики или сленга (мера: попытка зафиксировать язык на уровне архаичного литературного языка).
Иногда пуризм невольно приводит к усложнению языка и возникновению ложных этимологий, как в английском языке:
- iland превратилось в island (от ошибочно «восстановленной» латинской этимологии — insula, хотя в действительности английское слово имеет общегерманские корни — ср. нем. Eiland)
- ile превратилось в aisle (также от insula)
Преимущества и недостатки
Как и для любой другой реформы, существуют соображения «за» и «против».
Издержкой языковой реформы является то, что вся литература, документы, дорожные знаки и карты должны быть переписаны в новой орфографии. Населению, особенно в случае крупной реформы, придётся учить родной язык заново. Наиболее распространённым аргументом критиков является «разрыв с традициями», хотя на деле, именно сложная старая орфография нередко является тормозом к изучению прежней письменной традиции и ведёт к её утрате (как это произошло с ирландским языком).
Примеры
Примеры крупных языковых реформ:
- Китайский
- (1920-е) — замена вэньяня на разговорный китайский путунхуа в качестве стандартного письменного языка.
- Путунхуа выбран специальным комитетом из ряда распространённых диалектов китайского языка.
- (1950-е, только КНР) — замена традиционных иероглифов на упрощённые; (позднее реформу приняли Сингапур и Малайзия, однако традиционные иероглифы сохраняются на Тайване, в Гонконге, Макао и в ряде китайских диаспор).
- Чешский (XIX век) — словарь Йозефа Юнгманна содействовал обновлению словаря. В 1840-х буква w заменена на v.
- Эстонский (1910-е/1920-е) — группа реформаторов-лингвистов во главе с Й. Аавиком и Й. Вески обновила словарь, образовав множество новых слов из корней финского и других уральских языков и даже изобретя ряд новых корней. Процесс создания новых слов в эстонском языке по инерции продолжался и в годы Советской власти.
- Немецкий — в 1901—1902 гг. унифицировано правописание во всех германоязычных странах, произошёл отказ от ряда архаичных элементов (например, диграфа th. В 1996 г. во всех германоязычных странах произошла новая реформа правописания, направленная на достижение большей последовательности в передаче отдельных звуков на письме.
- Греческий (1970-е/1980-е) — литературный язык Греции («кафаревуса», букв. «очищенный») вплоть до 1970-х гг. сохранял множество архаичных элементов древнегреческого языка, тогда как разговорный язык («димотики», букв. «народный») упросил большинство слов древнегреческого происхождения или изобрёл вместо них новые. В разговорном языке многие древние синтетические формы были вытеснены аналитическими. После падения хунты «чёрных полковников» был принят закон, который принял «димотики» как равноправную форму литературного языка. Например, на греческих монетах изменилась форма множественного числа от слова «драхма»: вместо drachmai (кафаревуса) стали писать drachmes (димотики) с 1982 г.
- Иврит (1920-е гг.) — современный иврит был создан Э. Бен-Иегудой на основе древнееврейского языка путём упрощения грамматики, в особенности синтаксиса, по индоевропейским моделям. Было изобретено несколько тысяч новых слов по традиционным словообразовательным моделям (процесс продолжается до настоящего времени), упрощены правила произношения (за основу взята сефардская норма).
- Венгерский (конец XVIII — начало XIX в.) — из венгерских корней, в основном путём калек из латинского и немецкого языков, создано более 10 000 слов[1], из которых до сих пор активно используются несколько тысяч.
- Ирландский (1940-е) — реформа правописания, приблизившая его к реальному произношению: напр., Gaedheal превратилось в Gael, Ó Séigheadh стало Ó Sé.
- Норвежский (XIX—XX вв.) — когда Норвегия была уступлена Данией Швеции (1814), начался процесс отдаления норвежского языка от датского. Наряду с риксмолом, в котором преобладали датские слова, был искусственно создан нюнорск на основе норвежских диалектов. Реформы 1907 и 1917 гг. сделали риксмол стандартным литературным языком, а в 1929 г. он был переименовал в букмол. В литературе и прессе продолжался процесс смешения букмола и нюнорска; официально их орфография была сближена реформой 1938 г. В настоящее время обе разновидности норвежского языка изучаются в школе и используются в официальном обиходе, а в бытовом общении они смешены в той или иной степени, хотя преобладают нормы букмола.
- Португальский (XX век) — традиционная орфография, где написание слов латинского и греческого происхождения сильно отличалось от их произношения, заменена упрощённой: asthma превратилось в asma, phthysica превратилось в tísica. В начале XXI в. в Португалии официально начат процесс сближения португальской орфографии с бразильской, поскольку бразильские нормы имеют существенно более широкое распространение и более близки к реальному произношению.
- Румынский (XIX век) — алфавит на основе кириллицы вытеснен алфавитом на основе латиницы, славянские заимствования вытесняются заимствованиями и неологизмами, образованными из корней романских языков. Неудачная попытка контрреформы с целью сближения румынского языка с русским имела место в бывшем СССР в 1920—1990 гг. (см. молдавский язык).
- Сомалийский (1970-е гг.) — при участии Б. Анджеевского, начавшего свою лингвистическую работу в Сомали в 1949 г., был разработан латинский алфавит, который был введён в стране в 1972 г. диктатором М. Сиад Барре. Был также обновлён словарь, новые слова образованы из сомалийских корней.
- Турецкий (1930-е гг.) — масштабная реформа языка и письма началась с 1920-х гг. Существовавший до того времени литературный язык получил иное наименование — Османский язык. Алфавит на основе арабского был заменён в 1928 г. новым алфавитом на основе латиницы. До настоящего времени продолжается процесс вытеснения заимствований из персидского и арабского языков; вместо них вводятся слова, образованные из тюркских корней, в том числе и заимствованных из других тюркских языков.
- Вьетнамский (XX век) — во время французского колониального правления классическое вьетнамское письмо на основе китайского было вытеснено новым алфавитом. В результате европейские заимствования стали приходить во вьетнамский язык не на основе поморфемного перевода, как ранее, а путём фонетической передачи.
- Языки Средней Азии (узбекский, таджикский, туркменский, киргизский, казахский — 1920-е — 1930-е гг.) — с приходом Советской власти произошёл форсированный переход с арабского письма на латиницу, позднее на кириллицу, сопровождался массовым вытеснением арабской лексики и замены её на лексику русского происхождения. Переход сопровождался массовым распространением грамотности и в то же время разрывом с прежними культурно-литературными традициями: таджикский язык стал развиваться отдельно от персидского, а в Узбекистане чагатайский язык был вытеснен в качестве литературного узбекским языком. В связи с национальным размежеванием произошли изменения в территориальном распространении литературных языков: сфера употребления таджикского языка сократилась, других среднеазиатских языков — расширилась. Подобные изменения, но в меньшем масштабе, произошли в языках других мусульманских народов СССР.
- Сербохорватский язык — пример неудачной языковой реформы. Был создан в конце XIX в. и вытеснил ряд диалектов, однако позднее распался на несколько языков (сербский, хорватский, боснийский). Языковые реформы в Хорватии (во время правления усташей, в годы хорватской весны и после образования независимой Хорватии) последовательно углубляли различие между сербским и хорватским языком (при том, что хорватский литературный язык был создан на основе сербских диалектов и вытеснил исконно хорватские диалекты — чакавский и кайкавский).
Примеры в культуре
- В романе Джорджа Оруэлла «1984» английский язык превратился в новояз, состоящий из небольшого количества корней, в основном политически окрашенных.
См. также
- Языковое планирование
- Языковая политика
- Плановый язык
- Международная фонетическая ассоциация
- Искусственный язык
- Санскрит
- Иврит
Напишите отзыв о статье "Языковая реформа"
Примечания
- ↑ Kálmán Szily presented approx. 10000 words in his book A magyar nyelvújítás szótára («Dictionary of Hungarian language reform», vol. 1-2: 1902 and 1908)
Литература
- Geoffrey Lewis (англ.). The Turkish Language Reform: A Catastrophic Success, Oxford University Press, 2002, ISBN 0-19-925669-1.
Отрывок, характеризующий Языковая реформа
Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.
Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.
Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
