Языков, Дмитрий Иванович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Дмитрий Иванович Языков
Дата рождения:

14 (25) октября 1773(1773-10-25)

Место рождения:

Москва

Дата смерти:

13 (25) ноября 1845(1845-11-25) (72 года)

Место смерти:

Санкт-Петербург

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Языков.

Дми́трий Ива́нович Язы́ков (14 октября (25 октября) 1773, Москва — 13 ноября (25 ноября) 1845, Санкт-Петербург) — российский историк, переводчик, действительный член и непременный секретарь Российской академии; почётный член Санкт-Петербургской академии наук; президент Вольного общества любителей словесности, наук и художеств; директор департамента министерства Народного Просвещения; первым пытался упразднить буквы ъ, Ѣ и ь, печатая некоторые книги без этих букв.





Биография

Лишившись на 8-м году матери, Языков жил в доме родной сестры отца, женщины богобоязненной и благочестивой, которая с любовью заменила ему родную мать. По существовавшему тогда у предков Языкова обычаю, его семи лет стали обучать азбуке, чтению часослова и псалтири, причём учение каждый день начиналось и оканчивалось молитвой. Такой церковный характер обучения, пишет в своих «Записках» Языков,

был весьма хорош, ибо научал отрока бегло читать церковные книги и вселял в него охоту читать их, питаться душеспасительными наставлениями и восхищаться красотами... по крайней мере, для меня сей способ учения был весьма полезен

Тетка Языкова, видя, что он хорошо уже читает церковные книги, сделала его своим собеседником, и с наступлением глубокой осени, во всю зиму и до весны каждый вечер заставляла его перед собой читать библию, четьи минеи, пролог и патерик; в промежутках иногда он читал ей и произведения тогдашней светской словесности. Так протекло его отрочество. Наняли француза, который преподавал ему французский язык, историю, географию и начальные правила арифметики, а потом отдали юношу в московский пансион Бартолия, где он, между прочим, усвоил немецкий язык. Не окончив курса наук, Языков был записан, по существовавшему тогда обычаю, в Семёновский полк сержантом и на тринадцатом году от рождения (1785 г.) поступил на действительную службу. В Петербурге Языков имел в числе друзей Вельяминова, Писарева, Княжнина и Крылова. Быстро протекли первые годы неопытной юности в разнообразных увеселениях, часто отвлекавших его от полезных занятий. В 1797 г. Языков вышел в отставку с чином прапорщика и отправился в Тамбовскую губернию к себе в имение. Через три года Шацкое дворянство избрало его в помощь уездному предводителю для устройства сельских магазинов, а в 1802 г. он переехал в Петербург и определился на службу в департамент Министерства народного просвещения. Служба по ученой части сблизила Языкова с любимыми занятиями, и в том же году он перевел с французского языка сочинение Беккария «О преступлениях и наказаниях», с приложением примечаний Дидро и переписки сочинителя с французским переводчиком Мореллетом, причём этот труд был посвящён императору Александру I и напечатан на счет Кабинета, в пользу Языкова. Перевод был встречен публикой сочувственно и в непродолжительное время был весь раскуплен. В 1803 г. Языков был избран в действительные члены Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. В это время появилось «Рассуждение о старом и новом слоге Российского языка» А. С. Шишкова, направленное против Карамзина. Языков написал едкую критику на сочинителя, поместив её в «Северном Вестнике» за 1804 г.; в ней он осмеял, среди прочего, требование Шишкова о том, чтобы русские бросили чтение новых отечественных книг и иностранных, принялись бы за старину и начали объяснять мысли свои на языке славянском. Одновременно с переводом с французского «О существе законов» Монтескье Языков вел перевод с немецкого «Нестора» и тогда же перевел с французского комедию в одном действии Александра Дюваля: «Влюбленный Шекспир», вскоре поставленную в театре и имевшую большой успех. В 1807 г. Языков перешел из департамента министерства Народного Просвещения экспедитором в канцелярию главного управления училищ и в следующем году за усердную службу был награждён бриллиантовым перстнем. В том же 1808 г. Языков закончил и напечатал другой свой перевод с немецкого: «Сравнения, замечания и мечтания, писанные в 1804 г. во время путешествия одним русским», и вслед за тем вышла в свет первая часть его перевода «О существе законов» Монтескье, последняя, четвертая, часть которого издана в 1814 г. В 1809 г. Языков кончил перевод своей первой части «Нестора», и она поднесена была государю, который приказал:

издать на счет Кабинета перевод Языкова, с предоставлением в пользу его всех экземпляров, но с тем, чтобы эта книга, писанная переводчиком без буквы ъ, была напечатана с употреблением сей буквы

Нужно иметь в виду, что Языков в то время силился вытеснить из русской азбуки буквы ъ и ять. Вторая часть «Нестора» была издана в 1816 и третья в 1819 г. В 1812 г. Языков перевел и напечатал сочинение Фрейербаха: «Философическо-юридическое исследование государственной измены и преступления против Величества, с кратким начертанием истории законодательства о сем преступлении».

В 1817 г. Языков был назначен начальником отделения департамента народного просвещения, а в следующем году, с сохранением этой должности, назначен управляющим типографией департамента. В 1819 г. им был издан перевод сочинения Лерберга: «Исследования, служащие к объяснению древней русской истории», а в следующем году напечатал сочинение Кильбургера: «Краткое известие о русской торговле, каким образом оная производилась чрез всю Россию в 1674 году». В 1822—1825 гг. Языков издал книжку: «Спутник в Царство Польское и в республику Краковскую» (с франц. яз.) и «Собрание путешествий к татарам и другим восточным народам в XIII, XIV и XV столетиях Карпини и Асцелина» (с латин. яз.), за которые он получил царские подарки — два бриллиантовых перстня. В 1825 г. Языков был утвержден в должности директора департамента.

Расстроенное здоровье его от сидячей жизни и разнообразных трудов заставило его оставить гражданскую службу, тем более для него трудную, что он не мог расстаться с любимыми своими занятиями по литературе, и он, согласно прошению, был уволен в 1833 г. от службы. Однако неутомимый труженик не думал отдыхать. Окруженный книгами, он до наступления раннего утра деятельно занимался в своем уединенном кабинете составлением «Церковного Словаря»; собирал материалы для другого «Словаря истории и древностей русских»; перевел с немецкого, по поручению Общества для поощрения сельского хозяйства, «Сельское хозяйство» (соч. Шварца, 1833 г.) и «Основание лесоводства» (соч. Котты, 1835 г.). Последний перевод замечателен по техническим терминам, из которых некоторые вошли в «Словарь», составлявшийся Академией Наук. Сверх того, Языков перевел с немецкого «Сербскую грамматику», составил «Указатель к журналам Российской Академии» (с 1782 по 1835 г.) и собрал для «Академического Словаря» до 1500 слов, выписывая из старинных и новых книг слова, не внесенные в прежние словари или оставленные без примеров и надлежащих объяснений. В начале 1835 г. Языков занял почетное место непременного секретаря Российской Академии, сделавшееся вакантным за смертью П. И. Соколова. С этого времени несколько улучшилось его стеснённое материальное положение: он переехал в академический дом и начал получать сверх пенсии 2000 руб. жалованья ассигнациями. Более всего его утешал находящийся при доме садик, где он продолжал свои учёные занятия. За свои труды по отечественной истории Языкову в 1837 г. Академией Наук была выдана единовременная премия в 4000 руб. ассигнациями. Тогда же по его совету Шишков предложил Российской Академии перевести на русский язык и издать в России на академический счет всех западных писателей. Языков взялся перевести «Гелмондову Хронику». В следующем году Российская Академия напечатала на свой счет, в пользу Языкова (и купила у него 1000 экземпляров для рассылки по учебным заведениям) «Книгу большому чертежу, или Древнюю карту Российского государства, пополненную в разряде и списанную в книгу 1627 года». Она в первый раз была издана в 1792 г. и составляла библиографическую редкость. К ней Языков присоединил «Древнюю идрографию», объясняющую географическое положение России с конца XVI по конец XVII ст., а равно и свои замечания в самом тексте и в азбучном указателе. Сделанные им в это время переводы с немецкого: «Баварского странника (XIV в.) Шилдбергера» (заключающего в себе много любопытных сведений о быте нашего духовенства и об обрядах греко-российской церкви), а равно и "Выписки из путешествий по России", не могли быть напечатаны. В 1839 г. скончался редактор «Русского Инвалида» Воейков, и у Языкова явилась мысль искать его места, но неудачно: редактором был назначен Помиан-Пезаровиус. В 1840 г. Российская Академия издала в пользу Языкова «Записки Желябужского, с 1682 г. по 2-е июля 1709 г.». Они были напечатаны в первый раз Туманским в 1787 г. с неисправной рукописи. Языков достал несколько списков этого любопытного сочинения, сверил их с журналами барона Гизена, Петра Великого и другими современными повествованиями, заметил в выносках важнейшие ошибки первого издателя и приложил к своему списку некоторые замечания и объяснения, а также и алфавит. Около этого времени Языков намеревался продолжать издание «Энциклопедического Лексикона» (в составлении которого он принимал деятельное участие), прекращенного Плюшаром, и уже отыскал много сотрудников, но предприятию его не суждено было осуществиться. К этой неудаче присоединилось другое горе: за смертью председателя Российской Академии А. С. Шишкова Российская Академия была присоединена к Академии Наук, в виде II отделения русского языка и словесности, причём Языкову, сохранившему звание ординарного академика, поручено было составление протоколов заседаний. В 1842 г. Языков издал «Записки Нащокина», к которым прибавил любопытные объяснения и замечания, а также и алфавит. Последним трудом Языкова было издание в свет в 1845 г. переведенных им с французского языка «Записок Дюка Лирийского и Бервикского во время пребывания его при Императорском Российском дворе в звании посла короля Испанского, 1727— 1730 годов». Эти записки снабжены им особыми примечаниями, свидетельствующими о начитанности его и глубоких сведениях в отечественной истории. Тогда же им была открыта и подписка на «Церковный словарь, исторический, географический и археологический», доведенный им до буквы П.

Достоинство многочисленных трудов Языкова снискали ему уважение многих российских учёных обществ и университетов, избравших его в действительные и почётные члены:

В числе этих лестных знаков внимания Языков особенно к сердцу принял честь, оказанную ему Академией Наук, избравшей его в 1830 г. в свои почётные члены, и Российской Академией, почтившей его званием действительного члена.

Умер Языков от нервического удара 13 (25) ноября 1845 г. и похоронен на Волковском кладбище.

Список работ

Переводы
Прочее

Кроме вышеперечисленных работ, Языкову также принадлежит множество статей, анонимно помещенных им в разных периодических изданиях, и не меньшее количество любопытных выписок исторического характера; им же велись с 1839 по 1844 г. «Записки», в которые он включал события каждого дня и слышанные им разные анекдоты.

Источники

  • Языков, Дмитрий Иванович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
    • Бантыш-Каменский, «Словарь достопамятных людей русской земли», СПб., 1847 г., ч. III, стр. 574—603.
    • «Отчет Имп. Академии Наук по отделению русского языка и словесности, читанный 29-го декабря 1845 г. академиком П. А. Плетневым» («Журнал Мин. Народного Просвещения», 1846 г., февраль, стр. 34—40).
    • Милюков А. [www.memoirs.ru/rarhtml/1136Milukov.htm Воспоминание о Д. И. Языкове // Исторический вестник, 1884. – Т. 16. - № 4. – С. 96-106.]
    • М. И. Сухомлинов, «История Российской Академии», т. I, стр. 357, 358; т. IV, стр. 241, 468, 469; т. V, стр. 108, 376; т. VII, стр. 154—156, 229, 512; т. VIII, стр. 239, 333, 363, 364, 478.
    • «Иллюстрация», 1845, т. I, № 33.
    • «Московские Ведомости», 1845, № 139.
    • «С.-Петербургские Ведомости», 1815 г., № 265.
    • «Иллюстрированная Газета», 1866, № 29.
    • «Семейные вечера», 1865 г., № 7.
    • «Русский Архив», 1868 г., № 7; 1873 г., №№ 6, 8.
    • «Русская Старина», 1874 г., т. XI, стр. 685; 1883 г., июль, стр. 27; 1888 г., декабрь, стр. 577.
    • «Исторический Вестник», 1886 г., № 4.
    • Пыпин, «История русской литературы», т. IV, стр. 179, 186.

Напишите отзыв о статье "Языков, Дмитрий Иванович"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Языков, Дмитрий Иванович

– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Языков,_Дмитрий_Иванович&oldid=81408153»