Языков, Николай Львович

Николай Львович Языков
Период жизни	умер в 1817 году (по другим данным — в 1824 году)
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Флот
Годы службы	1765—1816
Звание	вице-адмирал
Командовал	Черномоским флотом
Сражения/войны	Керченское сражение, Сражение у мыса Тендра
Награды и премии

Николай Львович Языков (умер в 1817 году, по другим данным — в 1824 году) — русский вице-адмирал (1805), Главный командир Черноморского флота и портов, Николаевский и Севастопольский военный губернатор в 1811—1816 годах.

Биография

Сын Льва Харитоновича Языкова.

В 1765 году поступил в Морской кадетский корпус.

В 1771 году выпущен из Морского корпуса гардемарином и плавал в Финском заливе.

В 1773 году в чине мичмана плавал в Балтийском море и затем в эскадре контр-адмирала Грейга отправился на корабле «Дмитрий Донской» в Средиземное море.

В 1775 году вернулся в Кронштадт и до 1778 года плавал в Финском заливе.

В 1779 году в чине лейтенанта на корабле «Вячеслав» совершил переход от Кронштадта в Северный океан до Нордкапа и обратно.

В 1781 году, на корабле «Не тронь меня» плавал до Ливорно и обратно.

В 1783 году он был переведен из Балтийского в Черноморский флот.

В 1784 году в чине капитан-лейтенанта находился при описи Днепра, от Херсона до Кременчуга.

В 1786 году был назначен советником по казначейской экспедиции в Николаеве и командовал штурманской ротой.

В 1787 году в чине капитана II ранга управлял шлюпкою при переезде Екатерины II из Бреславля на Таврический берег и обратно. За этот переход был награждён золотой табакеркой.

В том же году, командуя фрегатом «Св. Александр Невский», участвовал в сражении с турецким флотом на Лимане, где пробыл до 1789 года, и по возвращении был награждён орденом св. Владимира IV степени за «Лиманские компании».

В 1789 году участвовал в сражениях с турецким флотом при Керченском проливе и у Гаджибея.

В 1791 году, в чине капитана I ранга был награждён орденом св. Георгия IV класса за отличие.

С 1792 по 1798 годы состоял в должности обер-шпер-кригскомиссара при Черноморском Адмиралтейском управлении.

С 1798 по 1802 годы состоял при конторе Главного командира Черноморского флота в должности советника по Комиссариатскому департаменту.

В 1799 году в чине капитан-командора находился при проводке корабля «Мария Магдалина» от Херсона до Лимана.

14 марта 1801 года был произведен в чин контр-адмирала и 1802 году командовал эскадрой из 5 кораблей, 2 фрегатов и 2 авизо в Черном море и был назначен присутствовать в конторе Главного командира Черноморских портов.

В 1805 году был произведен в вице-адмиралы белого флага Черноморского флота и назначен Директором Черноморского штурманского училища.

В 1808 году назначен начальником флотских команд в Севастополе.

В 1809 году, за отсутствием Главного командира Черноморского флота, управлял Черноморским департаментом.

В 1811 году назначен Главным командиром Черноморского флота и портов, Николаевским и Севастопольским военным губернатором.

В 1816 году сдал эту должность вице-адмиралу Грейгу.

Умер в 1817 году (по другим данным — в 1824 году)

Семья

Был женат на Евдокии, умершей до 1815 года. Имел с нею детей:

• Николая (22.4.1794 г.) — управляющего Комиссариатской экспедицией Черноморского флота (1833 – 1849), статского советника (1836).
• Льва (1805 г.) — капитан-лейтенант Морского экипажа кадетского корпуса.
• Надежду (1797 г.)
• Елизавету (1799 г.)
• Софию (1811 г.).

Источники

• «Общий морской список», т.5
• «Русский Биографический словарь», СПб.,1913
• Брокгауз и Эфрон (СПб.,1904). 27.

Отрывок, характеризующий Языков, Николай Львович

Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.