Язык цветов

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Язы́к цвето́в (Флориография) — символика, значение, придаваемое различным цветам для выражения тех или иных настроений, чувств и идей. В Викторианскую эпоху язык цветов использовали для тайного выражения чувств, в тех случаях, когда о них нельзя было говорить открыто.

Язык цветов может быть реализован как с помощью использования разноцветных предметов, раскраски объектов, так и путём создания цветочных композиций из живых растений — букетов, венков и т. п.





История

Хоть нельзя говорить, хоть и взор мой поник,
У дыханья цветов есть понятный язык:
Если ночь унесла много грёз, много слёз,
Окружусь я тогда горькой сладостью роз!
Если тихо у нас и не веет грозой,
Я безмолвно о том намекну резедой;
Если нежно ко мне приласкалася мать,
Я с утра уже буду фиалкой дышать;
Если ж скажет отец «не грусти, — я готов», —
С благовоньем войду апельсинных цветов.[1]

Язык цветов родился на Востоке, создали его женщины. Лишённые общения, не смеющие часто открывать лица, они перенесли на цветы все оттенки своего настроения и чувства. Возникшие однажды ассоциации постепенно превращались в стойкие символы, благодаря которым можно было вести разговор.

В восточной традиции считается важным:

  • когда поднесены цветы;
  • как дарящий держит букет:
    • соцветиями вверх или вниз;
    • в левой или правой руке.
  • украшен ли букет листьями и убраны ли шипы у розы.

Вот неподдельный вам рассказ,
Что родило Селам восточный; —
Из древней хартии нарочно
Его я выписал для вас.
Как сладостны цветы Востока
Невыразимою красой!
Но для поклонницы Пророка
Приятней их язык немой!..
У нас гаремы неизвестны;
Наш Север холоден! Для дам
Селамы будут бесполезны:
Они так преданы мужьям.
Но вы, чьи очи голубые
Так робко вниз опущены,
Для вас, девицы молодые,
Блестят в полях цветы весны!
От строгой маменьки украдкой,
От прозорливых няни глаз,
Селам свивайте, в неге сладкой:
Любовь легко научит вас.

Дмитрий Ознобишин «Селам или язык цветов»

Знания о языке цветов попали в Европу благодаря заметкам двух персон: Обри де ля Моттрея (фр. Aubry de la Mottraye) и леди Мэри Уортли Монтегю[2].

Обри де ля Моттре описал своё пребывание при дворе короля Швеции Карла XII в Турции в двухтомнике «Путешествие… по Европе, Азии и Африке» в 1727 году.

Жена британского посла в Стамбуле в 1717 году Мэри Уортли Монтегю описала тайный язык любовной переписки «селам», именуемый также «языком предметов и цветов», в своих письмах, опубликованных в 1763 году, вскоре после её смерти, и сделавших её знаменитой.

«Нет такой краски, цветов, сорной травы, фруктов, травы, камня, птичьего пера, которые не имели бы соответствующего им стиха, и вы можете ссориться, браниться, слать письма страсти, дружбы, любезности, или обмениваться новостями, при этом не испачкав свои пальцы».

— леди Мэри Уортли Монтегю[3]

Цветочные словари публиковались в течение всего XVIII столетия, рассказывая о значении того или иного растения. Очень популярен был язык цветов и во Франции и в Англии времен королевы Виктории.

В 1830 году в Петербурге была издана книга «Селам, или Язык цветов» русского поэта Д. П. Ознобишина, где описывалось около 400 значений растений. В основном, символы и значения цветов отображали общепринятые ассоциации, часто надуманные и вымышленные. Книга была очень популярна среди молодежи. Ознобишиным также была введена в обиход игра в фанты, известная в наши дни и начинающая словами «Я садовником родился…».

Символика

На протяжении многих лет люди пытались разгадать тайну символики цветов, изучая сложившиеся о них мифы и легенды. Как правило, цветы ассоциируются с определенными качествами человека.

Цвет

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Язык живых цветов — растений

Символические значения живых цветков растений широко использовались при составлении букетов, когда каждому из элементов композиции придавался дополнительный, эмоциональный смысл.

Цветок Значение[4]
Абецедарий разговорчивость
Акация тайная любовь
Акант (Медвежья лапа) искусство
Азалия сдержанность
Аконит мизантропия
Амброзия возвращение чувств
Репейник благодарность
Алоэ горечь; траур
Миндаль обещание
Василёк изящество
Амарант неумирающая любовь
Анемон отречение, болезнь
Ангрекум величие
Цветок яблони предпочтение
Туя восточная вечная дружба
Мелисса взаимопонимание или симпатия
Бальзамин нетерпение
Лавровый венок торжество
Орхидея усердие
Колокольчик думаю о тебе
Ирландские колокольчики удача
Лядвенец месть
Самшит верность
Ракитник скромность или покорность
Камыш покорность
Лютик богатство
Капуста полезность
Японская камелия скромное превосходство
Колокольчик средний благодарность
Гвоздика розовая женская любовь, невинная любовь (первая).
белая презрение
пурпурная своенравие; непредсказуемая непостоянность
красная мое сердце страстно стремится к тебе, страсть, одержимость любовью
жёлтая ты разочаровала меня; отказ; пренебрежение
полосатая непринятие
Чистотел радость
Цветок Сакуры хорошее образование
быстротечность жизни (в Японии)
женская красота (в Китае)
Каштан рассуди меня
Астра разнообразие любви
Хризантема красная я люблю
белая правда
жёлтая отвергнутая любовь
Кореопсис бодрость и веселье
Примула побеждающая благодать
Клевер красный усердие
белый клятва
Кориандр жгучее желание
Бледно-жёлтый нарцисс кротость, смирение, благородство, уважение или безответную любовь
Георгин утончённость, чувство собственного достоинства
Маргаритка невинность, непорочность, скромность, верность, преданную любовь
Красная маргаритка красота неизвестного обладателя
Одуванчик кокетство
Цветок шиповника залечить раны
Бузина сочувствие
Фенхель неприступность, сопротивляемость
Незабудка истинная любовь
Герань знатность
Утёсник терпеливая привязанность, любовь в любое время года
Трава подчинение, покорность
Гелиотроп преданность, увлечение
Гибискус редкая, изящная красота
Штокроза розовая амбиции
Жимолость узы любви, верность любимому
Молодило экономность, хозяйственность
Гортензия холодность, безразличие, бессердечность
Плющ зависимость, доверие
Нарцисс возобновление чувств
Калина вечнозелёная символ, знак, отличие
Лаванда набожность, сомнения
Лимон-цветы свобода, благоразумие
Салат «ледяное сердце»
Лишайник одиночество
Цветок Значение
Сирень пурпурная первая любовь
белая дружба
Лилия белая чистота, непорочность
алая возвышенные намерения
жёлтая 1) веселье и благодарность, 2)ложь и легкомыслие.
оранжевая ненависть и отвращение
Тигровая изобилие, процветание, самонадеянность, гордость
Ландыш надёжность, достоверность
цветы Лайма блуд, измена
Лобелия злоба, недоброжелательность
Лотос чистота, целомудрие, красноречие
Амарант безнадёжность
Магнолия любовь к природе
Мальва «истерзан любовью»
Ноготки отчаяние
Эпигея ползучая наилучшие пожелания
Миньонет ценность
Мята подозрение
Утреннее сияние безответная любовь
Коровяк добродушие
Настурция (Капуцин) патриотизм
Дуб листья сила
Овёс музыкальность
Олива мир
Нивяник (Маргаритка) терпение
Персик цветы долголетие
Груша цветы крепкая дружба
Смолистая сосна цветы философия
Мак обыкновенный вечный сон, забвение, фантазия
красный удовольствие
белый утешение мечтами; современная версия: мир
жёлтый богатство, успех
Роза чайная красота всегда нова
красная настоящая любовь
синяя таинство, достижение невозможного
белая вечная любовь, молчание или невиновность, тоска, добродетель, чистота, скрытность, благоговение и смирение
чёрная смерть, ненависть, прощание, разлука смертью
жёлтая дружба, счастье, радость[5].
розовая вежливость, учтивость, любезность
тёмно-розовая благодарность, признательность
светло-розовая желание, страсть, радость жизни, молодость, энергия
бордовая нечаянная красота
коралловая желание, страсть
бледно-лиловая любовь с первого взгляда
бело-красная единство, совместный интерес
красно-жёлтая восторг, счастье и волнение
без шипов любовь с первого взгляда
Каллы Высшая степень преклонения, уважения, восхищения; даритель склоняет перед Вами колено; Вы великолепны!
Розмарин память (воспоминания)
Рута горе, раскаяние
Мимоза стыдливая чуткость
Подснежник утешение, надежда
Птицемлечник арабский надежда
Солома единство
Подсолнечник возвышенные, чистые помыслы
Шиповник красно-бурый простота
Дурман обман
Чертополох благородство
Тимьян (Чабрец) экономность
Тюльпанное дерево слава
Тюльпан красный признание в любви
жёлтый восхищение улыбкой любимого человека / безнадёжная любовь
Фиалка голубая лояльность, верность
белая скромность
Плакучая Ива отвергнутая любовь
Любые семена растений, распространяемые ветром посланники
Гамамелис заговор
Пшеница богатство и процветание
Иссоп очищение, смирение
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Флирт цветов

Флирт цветов — салонная карточная игра, популярная в XIX веке.

На картах присутствует набор названий цветов, и каждому названию соответствует некоторая фраза. Названия цветов на всех картах одинаковые, но им соответствуют разные фразы. Играющие говорят вслух название цветка и передают карту собеседнику. Собеседник по этой карте и озвученному названию узнаёт, что ему хотели сказать. Таким образом только два человека знают истинное содержание разговора, для остальных же это — просто названия цветов.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

См. также

Напишите отзыв о статье "Язык цветов"

Примечания

  1. А.А. Фет. Стихотворения и поэмы. — Третье издание. — Л.: Советский писатель, 1986.
  2. [vestnik.tspu.ru/files/PDF/articles/sharafadina_k._i._21_26_1_33_2003.pdf К. И. Шарафадина «Флористическая символика в её этикетно-бытовом преломлении в прозе С.-Ф. Жанлиз»]
  3. Letters of Lady Mary Wortley Montagu, written during her travels in Europe, Asis and Africa. London. 1763.
  4. Большинство значений взято из книги: The Complete Guide to Calligraphy: the Essential Reference for all Calligraphers. — Oceana, Quantum Publishing. — ISBN 0681288647.
  5. Жёлтая роза — цветок, выражающий самые позитивные эмоции. Согласно языку цветов, жёлтые розы не имеют никакого отношения к измене и ревности (хотя такое толкование их символического значения очень распространено)

Литература

  • [bibliogid.lcb.lv/index.php?rub=2&cat=1&id=108 Анна Саксе]. Сказки о цветах = Pasakas par ziediem / пер. с латыш. Д. Глезер. — Рига: Лиесма, 1969. — 296 с.
  • Басманова Э. Б. Старинный цветочный этикет. Цветочные традиции и цветочный этикет в частной и общественной жизни России XVIII — начала ХХ века / Редактор: О. Еремина. — Белый город, 2011. — 416 с. — (Обо всем на свете). — ISBN 978-5-7793-2164-8.
  • При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Язык цветов

Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.