Орон, Яир
Поделись знанием:
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
(перенаправлено с «Яир Орон»)
| Яир Орон | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Страна: | |
| Научная сфера: | |
| Учёная степень: | |
| Альма-матер: | |
Яир Орон (Yair Auron, род. 30 апреля, 1945) — израильский учёный-историк, специалист по истории Катастрофы европейского еврейства, расизма и современного еврейства, профессор и заведующий кафедрой Открытого университета Израиля.
Орон учился социологии и истории в университетах Израиля — Тель-Авивском (бакалавр) и Еврейском университете в Иерусалиме (магистр) и Франции — Сорбонне, где защитил степень доктора философии. Является членом ряда международных ассоциаций историков и специалистов по геноциду.
Содержание
Работы
Александр Локшин в своей рецензии на книгу Яира Орона «Скорбь познания. Вопросы преподавания Катастрофы и геноцида» пишет, что книга полна «интеллектуальной глубины и достоинства»[1]. В книге, в частности, отмечается, что между тем, что произошло с евреями, и тем, что произошло с другими народами, «нет противопоставления», и «фундаментальный принцип… состоит в том, что жизнь всех людей равноценна»[2].
В 2000 г. за работу «Банальность безразличия» Орон был номинирован на канадскую премию «Лионал Гелбер».
Книги
- Jewish-Israeli Identity , Sifriat Poalim (with Kibutzim College of Education), Tel-Aviv, 1993, 204 pp. (Hebrew).
- We are all German Jews: Jewish Radicals in France During the Sixties and Seventies , Am Oved (with Tel-Aviv University and Ben-Gurion University), Tel-Aviv, 1999, 288 pp. (Hebrew, translation of the French edition, with revisions).
- Yair Auron. The Banality of Denial: Israel and the Armenian Genocide. — Transaction Publishers, 2004. — 338 p. — ISBN 076580834X, ISBN 9780765808349.
- Hrayr S. Karagueuzian, Yair Auron. A perfect injustice: genocide and theft of Armenian wealth. — Transaction Publishers, 2009. — 160 p. — ISBN 1412810019, ISBN 9781412810012.
Источники
- [www.openu.ac.il/Personal_sites/yair-auronE.html Prof. Yair Auron]
- [hedir.openu.ac.il/kurs/skorb-poznanuya/lokshin.html О книге Яира Орона «Скорбь познания. Вопросы преподавания Катастрофы и геноцида», Александр Локшин, Журнал «Лехаим» МАЙ 2006 ИЯР 5766 — 5 (169)]
Напишите отзыв о статье "Орон, Яир"
Примечания
- ↑ [hedir.openu.ac.il/kurs/skorb-poznanuya/lokshin.html Александр Локшин. О книге Яира Орона «Скорбь познания. Вопросы преподавания Катастрофы и геноцида». Журнал «Лехаим», май 2006 И 5 (169)]
- ↑ [www.iimes.ru/rus/stat/2007/11-04-07.htm/ Израиль и проблема признания геноцида армян, Р. Р. Сулейманов, Институт Ближнего Востока, 2007]
|
Это заготовка статьи об учёном-историке. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
|
Это заготовка статьи об учёном Израиля. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Орон, Яир
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
