Якоб ван Годдис
| Якоб ван Годдис | |
| нем. Jakob van Hoddis | |
 Фото 1910 г. | |
| Имя при рождении: |
Hans Davidsohn |
|---|---|
| Псевдонимы: |
Якоб ван Годдис |
| Место смерти: |
Собибор |
| Род деятельности: | |
| Годы творчества: | |
| Направление: | |
Я́коб ван Го́ддис, также употребляется ван Хо́ддис (нем. Jakob van Hoddis; настоящее имя Ганс Да́видсон, нем. Hans Davidsohn; 16 мая 1887, Берлин — май или июнь 1942) — немецкий поэт-экспрессионист еврейского происхождения. Прославился прежде всего своим стихотворением «Конец света» (нем. «Weltende»).
Биография
Ганс Давидсон, позднее ставшим знаменитым под псевдонимом «Якоб ван Годдис», родился 16 мая 1887 года в семье берлинского врача Германа Давидсона и его жены Дорис, урождённой Кемпнер. Его брат-близнец умер при родах. Позднее родились его сёстры Анна и Мария и братья Людвиг и Эрнст. Его двоюродной бабушкой по материнской линии была поэтесса Фредерика Кемпнер. С 1893 года он посещал Гимназию Фридриха-Вильгельма, из которой ему в 1905 году пришлось уйти добровольно, дабы избежать отчисления. К гимназическим временам относятся его первые стихотворные опыты. В 1906 году он становится абитуриентом, а затем и поступает в Берлинский технический университет на отделение классической филологии.
Вскоре он переводится в Университет Фридриха-Вильгельма и вступает в «Вольное научное объединение» (нем. «Freie wissenschaftliche Vereinigung»), в котором знакомится со студентами-юристами и одним из своих будущих друзей и соратников Куртом Хиллером. Там в 1908 году он и дебютировал со своими стихами, а вскоре вместе со своим другом Эрвином Лёвенсоном, писавшим под псевдонимом «Голо Ганги», и Куртом Хиллером основал «Новый клуб»: литературно-музыкальное объединение, проводившее с 1910 года вечера под общим названием «Неопатетическое кабаре». На этих вечерах собирались те, кого позже литературоведы назовут первыми экспрессионистами. В 1909 году, после смерти отца, он берёт себе псевдоним «van Hoddis», который является анаграммой их фамилии «Davidsohn».
Его главное и самое знаменитое произведение, стихотворение «Конец света» (нем. «Weltende»), было напечатано в 1911 году в берлинской газете «Демократ».
У бюргера сдувает котелок,
Повсюду вопли в воздухе плывут.
Сорвавшись, трубочисты с крыш ползут.
На берег — пишут — движется поток.Там буря, скачет дикая вода
Об землю, толщу дамбы сокрушая.
Столпились люди, насморком страдая.
Летят с мостов железных поезда.(пер. А. В. Чёрного)
Оригинальный текст (нем.)Dem Bürger fliegt vom spitzen Kopf der Hut,
In allen Lüften hallt es wie Geschrei.
Dachdecker stürzen ab und gehn entzwei
Und an den Küsten — liest man — steigt die Flut.Der Sturm ist da, die wilden Meere hupfen
An Land, um dicke Dämme zu zerdrücken.
Die meisten Menschen haben einen Schnupfen.
Die Eisenbahnen fallen von den Brücken.
Позже его стихи выходили в основном в журнале «Die Aktion». К этому времени относится начало его близкой дружбы с поэтом Георгом Геймом. Он активно участвует в литературой жизни Берлина, что в конце концов приводит к его отчислению из университета.
В 1912 году после внезапной гибели своего друга Гейма на реке Хафель, поэт впал в глубокую депрессию; он становится чрезвычайно набожным, но для окружающих всё более очевидными становятся симптомы его душевного расстройства. В конце октября 1912 он был насильно помещён в психиатрический санаторий, из которого бежал в начале декабря. Ездил по разным странам и городам, в 1914 году даже выступил в «Новом клубе». В то время как он жил на попечении своих друзей, его стихотворение «Конец света» на глазах становилось классикой: его читали и публиковали по всей Европе. Двадцатые годы прошли для него в разных психбольницах, с 1927 он находился на постоянном лечении в Университетской клинике Тюбингена.
С приходом к власти нацистов семья ван Годдиса эмигрировала в Палестину, он же с 1933 года находился в «Израильской психиатрической лечебнице» Бендорф-Зайн под Кобленцем, куда до 1940 помещали всех душевнобольных еврейской национальности. 30 апреля 1942 он был вывезен вместе с другими больными и медперсоналом в Люблин. Казнён в концлагере (предположительно в Собиборе).
Напишите отзыв о статье "Якоб ван Годдис"
Литература
- Hornbogen H. Jakob van Hoddis: die Odyssee eines Verschollenen. München: Allitera, 2001
| ||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Якоб ван Годдис
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.
– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
