Яковлева, Варвара Николаевна

Варвара Николаевна Яковлева
народный комиссар финансов РСФСР
Дата рождения:	1885(1885)
Место рождения:	Москва, Россия
Дата смерти:	11 сентября 1941(1941-09-11)
Место смерти:	центральная тюрьма города Орёл, СССР

О православной преподобномученице см. Варвара (Яковлева)

Варвара Николаевна Яковлева (1884 или 1885 — 11 сентября 1941) — деятель российского революционного движения, нарком финансов РСФСР в 1929—1937.

Биография

Родилась в еврейской семье купца, в Москве в 1885 году. Сестра большевистского революционера Н.Н. Яковлева.

По окончании гимназии поступила на физико-математический факультет Высших женских курсов (готовилась стать астрономом); участвовала в студенческом движении.

В 1904 году вступила в организацию РСДРП, примкнув к большевикам. Работала в Москве в качестве пропагандиста и организатора.

В 1905 году принимала участие в московском вооружённом восстании. Была арестована весной 1906 года; будучи выслана, перешла на нелегальное положение и продолжала работу в Москве до осени 1910 года, когда была арестована и сослана в Нарым, откуда бежала за границу. По возвращении осенью 1912 года в Россию работала в качестве агента ЦК и члена Московского областного бюро ЦК.

В 1913 году — новый арест, ссылка в Нарым и новый побег, после которого Яковлева вскоре была арестована и выслана в Астраханскую губернию, где пробыла до 1916 года. Отбыв ссылку, вернулась в Москву, где работала в Московском областном бюро ЦК в качестве секретаря.

На VI Съезде избрана кандидатом в члены ЦК. Вела протокол заседания Центрального комитета РСДРП(б) 10 октября 1917 года, принявшего решение о вооружённом восстании. В Октябрьские дни в Москве входила в состав партийного боевого центра. В декабре 1917 года была избрана членом Учредительного собрания, работала в Петрограде в НКВД и затем в ВСНХ. Во время брестских переговоров примкнула к «левым коммунистам» и вышла в отставку в знак протеста против заключения Брестского мира.

С мая 1918 года — член коллегии ВЧК, заместитель начальника отдела по борьбе с контрреволюцией, начальник отдела по борьбе с преступлениями по должности. После убийства М. С. Урицкого в августе 1918 была направлена в Петроградскую ЧК, исполняла обязанности заместителя председателя Чрезвычайной Комиссии, со второй половины ноября до конца 1918 возглавляла её. По утверждению нидерландского дипломата Виллема Аудендейка (Willem Oudendijk), Яковлева-чекистка отличалась нечеловеческой жестокостью.

В январе 1919 отозвана на работу в Москву: работала в ЦК РКП(б), в Наркомпроде РСФСР, управляющей делами ВСНХ. Во время профсоюзной дискуссии 1921 года примкнула к «буферу», объединившемуся затем с Л. Д. Троцким. В 1920 — член Сиббюро ЦК РКП(б), в 1920—1921 — секретарь Московского комитета РКП(б). С 1922 по 1929 годы работала в Наркомпросе, сначала заведующей Главпрофобром, затем замнаркома. В 1929—1937 наркомфин РСФСР.

Член ВЦИК с 4 состава, член ЦИК СССР. Написала ряд статей и брошюр по вопросам советской и партийной работы. В 1923 она подписала «письмо 46» в поддержку реформ в коммунистической партии.

После Третьего московского процесса, на котором Яковлева выступала свидетелем обвинения против Николая Бухарина, в 1937 была арестована и в 1938 осуждена на 20 лет тюремного заключения. 8 сентября 1941 года заочно приговорена ВКВС СССР к расстрелу (по постановлению ГКО СССР от 6 сентября, подписанному И. В. Сталиным). Расстреляна вместе с другими заключёнными центральной тюрьмы города Орла 11 сентября 1941 года.

Реабилитирована в 1958 году.

Семья

Муж — Штернберг, Павел Карлович (1865—1920) — российский астроном, революционер-большевик, участник Гражданской войны.

Литература

• Энциклопедия секретных служб России. — Москва: АСТ, 2004. — ISBN 5-17-018975-3.

Отрывок, характеризующий Яковлева, Варвара Николаевна

– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.