Магомет Якуб бек Бадаулет
| Эмир Мухаммад Якуб хан ياقۇب بەگ بەدۆلەت خان<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Бадаулет Якуб бек, Аталык Кашгарский, портрет из одноимённой книги Н. Веселовского</td></tr> | ||
| ||
|---|---|---|
| около 1865 — около 1877 | ||
| Предшественник: | Кашгарские ходжи | |
| Преемник: | Бек-кули бек | |
| Вероисповедание: | Ислам, суннитского толка | |
| Рождение: | около 1820 Ташкентская область Пскент | |
| Смерть: | 31 мая 1877 Кашгария Китай | |
| Место погребения: | Кашгар | |
| Отец: | Латиф | |
| Дети: | Бек-кули бек, Хайдар-Бек, Худай-Кул-Бек, Хакк-Кули-Бек | |
Магомет Якуб бек Бадаулет (узб. Yoqub bek; уйг. Яқуб-Бәг Бәдөләт Хан/ياقۇب بەگ بەدۆلەت خان — Якуб-Бек «Счастливый» Хан; р. около 1820, Пскент под Ташкентом по другим данным в местности Капа под Андижаном — 1877) — правитель государства Йеттишар («Семиградье») в Восточном Туркестане, и Кашгара, в 1860-70-х годах.
Содержание
Ранняя жизнь
Сведения о происхождении и ранних годах жизни Якуб-бека разрозненны и противоречивы. Даже год его рождения точно неизвестен. Так, по сведениям генерала Куропаткина, посетившего Кашгар в 1876-77 гг, хотя Якубу в это время было с виду лет 50, люди из его окружения утверждали, что ему от 58 до 64 лет, то есть помещая год его рождения в интервал 1812—1818 гг.[1] С другой стороны, Муса Сайрами (кашгарский историк, современный Якубу) писал, что ему было всего лишь 22, когда его назначили комендантом Ак-мечети, что помещает его год рождения в 1827-28 г. Современные историки считают мнение британских дипломатов, беседовавших с Якубом в Кашгаре, и утверждавших что он родился в 1820 г, наиболее достоверным.[1]
Его национальная принадлежность столь же темна: по сообщениям тех же британских дипломатов, его предки жили в местности Каратегин (в нынешнем Таджикистане), потом под Самаркандом. Там родился отец Якуба, Пур Мухаммад, учившийся в Ходженте и впоследствии служивший кадием в Пскенте.[1] Автор наиболее известной биографии Якуба, D.C. Boulger, называет его таджиком, а британский дипломат H.Bellew полагал что он «монгольской» или «татарской» (то есть тюркской — крови), и величал его «Emir Muhammad Yakúb Khan Uzbak of Kashgár». Нужно отметить, впрочем, что в XIX в. понятие национальной принадлежности в среднеазиатском регионе сильно отличалось от современного: так, помощник Якуб-бека Мирза Ахмад причислял своего руководителя к сартам — тогдашнее название для оседлых жителей Средней Азии. По свидетельству современников, Якуб свободно говорил на «персидском»; имеются его указы написанные как по-персидски, так и по-тюркски.[1]
Карьера в Кокандском ханстве
Якуб-бек был назначен Ташкентским беком, женатым на его сводной сестре, правителем района Чиназа, а примерно в 1851 году стал беком Ак-мечети. В дальнейшем быстро продвигался по службе. После неудачного заговора, организованного им против правителя Коканда Худояр-хана в 1853 г., бежал в Бухару. После свержения Худояр-хана в 1858 вернулся в Коканд.
Правление в Кашгаре
В 1865 году был послан в Кашгар военным помощником Бурзук-ходжи — ставленника кокандского хана, который возглавил повстанческие силы в районе Кашгара, поднявшиеся на борьбу против маньчжуро-китайского господства в Восточном Туркестане в 1864 году. Вскоре Якуб-бек узурпировал власть в Кашгаре, после чего начал завоевание других городов Восточного Туркестана. В 1872 он завоевал горную страну Сарич-куль и г. Урумчи, после чего провозгласил создание государства Йеттишар и стал его правителем. В состав этого государства входили Восточный Туркестан и Джунгария, то есть вся территория современного Синьцзяна, за исключением Илийского края. Якуб-бек не имел твёрдой внешнеполитической линии, лавируя между Турцией, Россией и Англией. Урумчи в 1876 был отнят у него китайцами вместе с восточными частями его владений. 31 мая 1877 его убили его же придворные.
С 1870 он именовался «Аталык Гази Бадаулет», то есть «защитник веры и счастливец»[2].
После смерти Якуб-бека началась борьба между претендентами за престол. Воспользовавшись этим, цинский Китай в 1878 году уничтожил государство Йеттишар. Китайцы, по взятии Кашгара, достали труп Якуб-Бека и сожгли его.
Напишите отзыв о статье "Магомет Якуб бек Бадаулет"
Примечания
Ссылки
- Магомет-Якуб-бек-Бадаулет // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- [new.hist.asu.ru/biblio/vost/4.pdf С. В. Моисеев, «Исламский фактор в русскокашгарских отношениях в 60-70е гг. XIX в.»]
- Н. Веселовский. «[www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/M.Asien/XIX/1860-1880/Yakubbek/text.htm Бадаулет Якуб-бек, Аталык Кашгарский]», в «Записки Восточного отделения Русского археологического общества», No. 11 (1899). СПб. ([netelo.livejournal.com/53357.html Фрагмент]). [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/M.Asien/XIX/1860-1880/Yakubbek/karten.htm Портрет] Якуб бека из этого издания также воспроизведен в Kim Hodong (2004).
- [zerrspiegel.orientphil.uni-halle.de/t196.html «Наша среднеазиатская граница. Кашгар»] Источник: НИВА, Год издания: 1879, Номер: 12, Страницы: 217—219 (с.217-221, 224).
- [zerrspiegel.orientphil.uni-halle.de/t197.html «Наша среднеазиатская граница. Кашгар (Окончание)»] Источник: НИВА, Год издания: 1879, Номер: 15, Страницы: 281—285.
- Kim Hodong, «Holy War in China: The Muslim Rebellion and State in Chinese Central Asia, 1864—1877». Stanford University Press (March 2004). ISBN 0-8047-4884-5. (Поиск в тексте возможен на Amazon.com и на Google Books) (англ.)
- Boulger Demetrius Charles. The Life of Yakoob Beg, Athalik Ghazi and Badaulet, Ameer of Kashgar. — London: W. H. Allen, 1878. (Полный текст на Google Books) (англ.)
- [www.wdl.org/ru/item/3243 Евангелие монастыря Верин Нораванк] начиная с 1487 г. включает в себя редкие упоминания Якуб Бег
Отрывок, характеризующий Магомет Якуб бек Бадаулет
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
