Якуб Колас
Поделись знанием:
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.
Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
| Якуб Колас | |||||||||
| белор. Канстанцін Міхайлавіч Міцкевіч | |||||||||
 | |||||||||
| Имя при рождении: |
Константин Михайлович Мицкевич | ||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Место рождения: |
деревня Окинчицы, | ||||||||
| Место смерти: | |||||||||
| Гражданство: |
Российская империя, СССР | ||||||||
| Род деятельности: |
прозаик, поэт, переводчик, общественный деятель | ||||||||
| Годы творчества: |
1906—1956 | ||||||||
| Направление: | |||||||||
| Язык произведений: |
белорусский, русский | ||||||||
| Дебют: |
1898 (на рус. яз.), 1906 (на бел. яз.) | ||||||||
| Премии: |
| ||||||||
| Награды: |
| ||||||||
Яку́б Ко́лас (настоящее имя и фамилия Константи́н Миха́йлович Мицке́вич, белор. Канстанцін Міхайлавіч Міцкевіч) (1882—1956) — белорусский советский писатель, поэт, переводчик. Один из классиков и основоположников новой белорусской литературы. Общественный деятель. Народный поэт Белорусской ССР (1926). Академик АН Белорусской ССР (1928). Член СП СССР (1934). Заслуженный деятель науки Белорусской ССР (1944). Член ВКП(б) с 1945 года.
Содержание
Биография
Родился 22 октября (3 ноября) 1882 года в деревне Акинчицы (теперь территория города Столбцы Столбцовского района Минской области Белоруссии), в семье лесника Михаила (Михася) Мицкевича.
Окончил народную школу, в 1902 году — Несвижскую учительскую семинарию. Работал учителем на Пинщине (1902—1906). В 1906 году первая публикация — стихотворение «Край родимый» в белорусской газете «Наша доля». За участие в организации нелегального учительского съезда был приговорён к заключению, которое отбывал в минской тюрьме (1908—1911). В 1912—1914 годах учительствовал в Пинске, здесь у него родился его старший сын Даниил, который впоследствии стал создателем и первым директором музея своего отца. В 1915 году эвакуировался вместе с семьёй в Подмосковье, работал учителем в Дмитровском уезде. В этом же году мобилизован в армию. После демобилизации (1918) работал учителем в городе Обоянь Курской губернии.
В мае 1921 года переехал в Минск. В дальнейшем занимался творческой и научной деятельностью (являлся одним из редакторов академического «Русско-белорусского словаря» (1953)).
Академик (1928), с 1929 года — вице-президент Академии наук БССР, депутат ВС БССР (1938—1956) и ВС СССР (1946—1956), председатель Белорусского республиканского комитета защиты мира.
Якуб Колас умер 13 августа 1956 года. Похоронен на Военном кладбище в Минске[1].
Награды и премии
- Сталинская премия первой степени (1946) — за стихотворения «Салар», «Голос земли», «На запад», «Моему другу», «Родной путь», «В майские дни», «Дорогой победы»
- Сталинская премия второй степени (1949) — за поэму «Хата рыбака» (1947)
- пять орденов Ленина (1939)
- орден Красного Знамени
- орден Трудового Красного Знамени (11.11.1946)
- медаль «Партизану Отечественной войны» I степени[2].
Творчество
До Октябрьской революции вышли сборники стихов «Песни неволи» (1908), «Песни печали» (1910), отдельные главы эпической поэмы «Новая земля»[3], а также сборники прозы «Рассказы» (1912), «Родные образы» (1914).
В двадцатых годах ХХ века были опубликованы поэмы «Новая Земля» (1923), «Сымон-музыкант» (1925), повести «В полесской глуши» (1922), «В глубине Полесья» (1928), «На просторах жизни» (1926), отдельные лирические стихотворения, пьесы. В тридцатых годах написаны циклы стихов «Колхозное» (1930), «Осеннее» (1935), повесть «Отщепенец» (1930—1931). События революции и гражданской войны отражены в повести «Трясина» («Дрыгва», 1933).
Для творчества Коласа характерно мастерское изображение родной природы, глубокое знание психологии белорусского крестьянства.
Колас нигде не дает почувствовать, что он поднялся над своим народом. Он знает, что нет высоты более высокой, чем сам народ с его разумением самой обыденной своей жизни. Он как бы разделяет все, чем озабочены, чем озадачены, о чем чают его герои, он сам в них, они в нем. Может, только еще у Шолохова, в другой народной стихии, казачьей, есть такая же сермяжная правда крестьянской души.[4]
В сборниках стихотворений «Отомстим» (1942) и «Голос земли» (1943), в поэмах «Суд в лесу» (1943) и «Возмездие» (1945) поэт прославляет стойкость белорусского народа, подвиги партизан, выражает уверенность в победе над фашистскими захватчиками. Поэма «Рыбакова хата» (1947) посвящена борьбе белорусского народа за воссоединение Западной Белоруссии с Белорусской ССР.
Трилогия «На росстанях» («В полесской глуши» (1923); «В глубине Полесья» (1927); «На перепутье», (1954)), работа над которой была начата в 1921 году, повествует о дореволюционной жизни белорусского крестьянства и народной интеллигенции.
Многие поэтические произведения Я. Коласа положены на музыку.
Библиография
Поэзия, проза, публицистика
- белор. «Песні-жальбы» (1910, Вильня)
- белор. «Апавяданні» (1912, Вильня)
- белор. «Родныя з'явы» (1914, Вильня)
- белор. «Тоўстае палена» (1913, Санкт-Петербург)
- белор. «Нёманаў дар» (1913, Санкт-Петербург)
- белор. «Прапаў чалавек. Паслушная жонка. Грушы сапяжанкі» (1913, Санкт-Петербург)
- белор. «Батрак. Як Юрка збагацеў» (1913, Санкт-Петербург)
- белор. «Казкі жыцця» (1921, Ковно)
- белор. «Водгулле» (1922)
- белор. «Новая зямля» (1923)
- белор. «У палескай глушы» (1923)
- белор. «Крок за крокам» (1925)
- белор. «На рубяжы» (1925)
- белор. «Першыя крокі» (1925)
- белор. «У ціхай вадзе» (1925)
- белор. «Сымон-музыка» (1925)
- белор. «На прасторах жыцця» (1926)
- белор. «У глыбі Палесся» (1927)
- белор. «Адшчапенец» (1932)
- белор. «Дрыгва» (1934)
- белор. «Нашыя дні» (1937)
- белор. «Адпомсцім» (1942)
- белор. «Голас зямлі» (1943)
- белор. «Суд у лесе» (1943)
- белор. «Адплата» (1946)
- белор. «Мой дом» (1946)
- белор. «Рыбакова хата» (1947)
- белор. «На ростанях» (1955)
- белор. «Жыве між нас геній» (1952)
- белор. «Публіцыстычныя і крытычныя артыкулы» (1957)
Произведения для детей
- белор. «Міхасёвы прыгоды» (1935)
- белор. «Рак-вусач» (1938)
- белор. «На рэчцы зімой» (1941)
- белор. «Вершы для дзяцей» (1945)
- белор. «У старых дубах» (1941)
- белор. «Раніца жыцця» (1950)
Издавал учебную литературу:
Пьесы
- белор. «Антось Лата» (1917)
- белор. «На дарозе жыцця» (1917)
- белор. «Забастоўшчыкі» (1925)
- белор. «Вайна вайне» (1927)
- белор. «У пушчах Палесся» (1938)
Переводы
Перевёл на белорусский язык поэму «Полтава» А. С. Пушкина, отдельные произведения Т. Шевченко, П. Тычины, А. Мицкевича, Рабиндраната Тагора.
В переводе на русский язык
- Колас, Я. На росстанях : Трилогия / Якуб Колас; Пер. с бел. Е. Мозолькова. — М. : Советский писатель, 1956. — 610, [2] с.
- Колас, Я. Собрание сочинений : в 3 т. / Якуб Колас; подготовка текста и примечания Г. Корабельникова, Е. Мозолькова; вступительная статья Е. Мозолькова. — Москва : Известия, 1958.
Экранизации
- 1929 — Песня весны (по мотивам повести «На просторах жизни») (реж. Владимир Гардин, «Белгоскино»)
- 1960 — Первые испытания (по мотивам трилогии «На росстанях») (реж. Владимир Корш-Саблин, 2 серии, «Беларусьфильм»)
- 1976 — Сымон-музыкант (фильм-спектакль по мотивам поэмы «Сымон-музыка») (реж. Валерий Мазынский, «Белтелефильм»)
- 1982 — Новая земля (по мотивам поэмы «Новая земля») (реж. Владимир Третьяков, 2 серии, «Белтелефильм»)
- 2012 — Талаш (экранизация повести «Дрыгва») (реж. Сергей Шульга, 4 серии, УП «Национальная киностудия „Беларусьфильм“»)
Память
В Минске (ул. Академическая, 5) действует Государственный литературно-мемориальный музей Якуба Коласа[5]. На родине поэта открыт филиал музея «Николаевщина» («Мікалаеўшчына»), который объединяет четыре мемориальные усадьбы — Смольню, Окинчицы, Альбуть и Ласток.
За произведения прозы, работы в области литературоведения и критики в Республике Беларусь присуждается Государственная премия имени Якуба Коласа[6].
Образ поэта воплощён в ряде памятников.
В 1957 году была выпущена почтовая марка СССР с изображением Якуба Коласа. В 1992 году Центральный банк Российской Федерации выпустил памятную монету в память поэта. В 2002 году в Белоруссии были выпущены монета и марка, посвященные 120-летнему юбилею со дня рождения Я. Коласа.
В 2002 году в деревне Люсино Ганцевичского района к 120-летнему юбилею Якуба Коласа на месте школы, где работал классик, установлен памятный знак.
В городе Ганцевичи 4 сентября 2011 года во время празднования Дня белорусской письменности установлен памятник Якубу Коласу.
В Пушкинском заповеднике «Михайловское» в 2012 году проведена выставка «Янка Купала и Якуб Колас — белорусские песняры»[7] в честь юбилея писателей.
В городе Пинске, отображённом автором в трилогии «На росстанях», имеется памятная доска на бывшем доме, в котором проживал Якуб Колас, когда работал здесь преподавателем.
Объекты, названные в честь Якуба Коласа
См. также Категория:Объекты, названные в честь Якуба Коласа
- Площадь Якуба Коласа (Минск) (здесь же находится памятник Якубу Коласу и станция минского метро Площадь Якуба Коласа)
- Национальный академический драматический театр им. Якуба Коласа (Витебск)
- Центральная научная библиотека им. Я. Коласа НАН Беларуси (Минск)
- Улицы: см. Улица Якуба Коласа
Напишите отзыв о статье "Якуб Колас"
Примечания
- ↑ Якуб Колас // Беларускія пісьменнікі (1917—1990) : Даведнік / Склад. А. К. Гардзіцкі; нав. рэд. А. Л. Верабей. — Мн.: Мастацкая літаратура, 1994. — С. 291—293.
- ↑ [csl.bas-net.by/anews1.asp?id=29907 Имя в белорусской науке: 130 лет со дня рождения Якуба Коласа] // База данных «История белорусской науки в лицах» Центральной научной библиотеки им. Я. Коласа НАН Беларуси.
- ↑ [www.kamunikat.net/audyjoknihi.html?pubid=11535 Новая земля]
- ↑ [www.kovalevdmitrij.narod.ru/sorokin.files/kolos.htm Колос белорусской нивы. Статья о творчестве Я.Коласа написанная поэтом Дмитрием Ковалёвым]
- ↑ [yakubkolas.by/ Государственный литературно-мемориальный музей Якуба Коласа]
- ↑ [president.gov.by/press28036.html Государственные премии Республики Беларусь].
- ↑ Сычёва Л. [www.naslednick.ru/articles/culture/culture_2738.html Якуб и Янка по-прежнему с нами]. Журнал "Наследник" (naslednick.ru). Проверено 9 января 2013. [www.webcitation.org/6DeuNyYPT Архивировано из первоисточника 14 января 2013].
Литература
- Александровіч, С. Х. Ад роднае зямлi : Аповесць пра маленства і юнацтва Я. Коласа / С. Х. Александровіч. — Мінск : Дзяржвыд БССР, 1962. — 236 с.
- Александровіч, С. Х. На шырокі прастор : Старонкі жыцця Якуба Коласа / С. Х. Александровіч. — Мінск : Мастацкая літаратура, 1972. — 429 с.
- Александровіч, С. Х. Крыжавыя дарогі : Аповесць пра Якуба Коласа / С. Х. Александровіч. — Мінск : Мастацкая літаратура, 1985. — 333 с.
- Лужанин, М. Якуб Колас рассказывает / М. Лужанин; авторизован. перевод с бел. Е. Мозолькова. — Москва : Советский писатель, 1964. — 398 с.
- Навуменка, І. Я. З глыбінь жыцця : Крытычныя эцюды аб творчасці Якуба Коласа / І. Я. Навуменка. — Мінск : Дзяржвыдат, 1960. — 110 с.
- Навуменка, І. Я. Якуб Колас : Духоўны воблік героя / І. Я. Навуменка. — 2-е выданне, дапоўненае. — Мінск : Выдавецтва БДУ, 1981. — 240 с.
- Навуменка, І. Я. Якуб Колас : Нарыс жыцця і творчасці / І. Я. Навуменка. — 2-е выданне, са змяненнямі. — Мінск : Народная асвета, 2003. — 205 с.
- Пшыркоў, Ю. С. Якуб Колас : Жыццё і творчасць / Ю. С. Пшыркоў. — Мінск : Выдавецтва Акадэміі навук БССР, 1951. — 167 с.
- Пшыркоў, Ю. С. Трылогія Якуба Коласа «На ростанях» / Ю. С. Пшыркоў. — Мінск : Выдавецтва Акадэміі навук БССР, 1956. — 226 с.
- Пшыркоў, Ю. С. Эпас рэвалюцыі : паэмы Я. Коласа «Новая зямля» і «Сымон-музыка», трылогія «На ростанях» / Ю. С. Пшыркоў. — Мінск : Вышэйшая школа, 1975. — 238 с.
- Пшыркоў, Ю. С. Летапісец свайго народа : Жыццёвы і творчы шлях Якуба Коласа / Ю. С. Пшыркоў. — Мінск : Навука і тэхніка, 1982. — 367 с.
Статьи
- Трафімчык, А. Хто чужаніцы? Якуб Колас пра падзел Беларусі 1921 года / А. Трафімчык // Дзеяслоў. — 2012. — № 5 (60). — C. 279—292. ([www.gants-region.info/publ/khto_chuzhanicy_jakub_kolas_pra_padzel_belarusi_1921_goda/3-1-0-233 Ч. 1]; [www.gants-region.info/publ/khto_chuzhanicy_jakub_kolas_pra_padzel_belarusi_1921_goda/3-1-0-234 Ч. 2])
Ссылки
- [yakubkolas.by/ Государственный литературно-мемориальный музей Якуба Коласа]
- [www.yakubkolas.ru/ Сайт, посвящённый творчеству Якуба Коласа] (белор.)
| ||||||||||||
Отрывок, характеризующий Якуб Колас
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.
Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Минской губернии
- Родившиеся в Столбцах
- Умершие в Минске
- Писатели по алфавиту
- Писатели СССР
- Писатели Белоруссии
- Писатели XX века
- Поэты по алфавиту
- Поэты СССР
- Поэты Белоруссии
- Поэты XX века
- Переводчики по алфавиту
- Переводчики СССР
- Переводчики Белоруссии
- Переводчики XX века
- Лауреаты Сталинской премии
- Кавалеры ордена Ленина
- Кавалеры ордена Красного Знамени
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Награждённые медалью «Партизану Отечественной войны»
- Академики АН Белорусской ССР
- Члены Союза писателей СССР
- Народные поэты Белорусской ССР
- Заслуженные деятели науки Белорусской ССР
- Лауреаты Государственной премии СССР
- Детские писатели по алфавиту
- Детские писатели Белоруссии
- Драматурги Белоруссии
- Литературные критики Белоруссии
- Депутаты Верховного Совета СССР 4 созыва
- Депутаты Верховного Совета СССР 3 созыва
- Литераторы, известные под псевдонимами
- Писатели-соцреалисты
- Члены КПСС
- Похороненные на Военном кладбище (Минск)
- Якуб Колас
