Ямагути, Тамон

Тамон Ямагути
山口 多聞
Дата рождения	17 августа 1892(1892-08-17)
Место рождения	г. Токио, Япония
Дата смерти	5 июня 1942(1942-06-05) (49 лет)
Место смерти	Тихий океан, в районе атолла Мидуэй
Принадлежность	Японская империя Японская империя
Род войск	Военно-морской Флот Японской империи
Годы службы	1912—1942
Звание	Вице-адмирал
Командовал	Крейсер «Исудзу» Линкор «Исэ» 2-я дивизия авианосцев
Сражения/войны	Вторая мировая война Гавайская операция Рейд в Индийский океан Мидуэйское сражение
Награды и премии

Тамон Ямагути (яп. 山口 多聞 Ямагути Тамон, 17 августа 1892, Токио — 5 июня 1942, рядом с атоллом Мидуэй) — японский флотоводец, в начале Второй мировой войны командовавший 2-й дивизией авианосцев ЯИФ и погибший вместе со своим кораблём в Мидуэйском сражении.

Биография

Родился в Токио (район Коисикава) 17 августа 1892 года. В 1912 году закончил военную академию Императорского флота в Этадзиме, служил в звании мичмана на крейсере «Соя» и линкоре «Сэтцу». 1 декабря 1913 повышен до младшего лейтенанта. В 1913-1915 годах проходил службу на крейсере «Тикума» и линкоре «Аки», затем в 1915-1916 был слушателем курсов морской артиллерии и торпедного дела в Этадзиме. После их окончания Ямагути до середины 1918 года служил в штабе 3-го дивизиона подводных лодок, а с июля по декабрь на эсминце «Каси». Наконец, 1 декабря 1918 он был повышен до лейтенанта и назначен во временный подводный дивизион, сформированный из полученных по репарациям германских субмарин. Затем до 1921 года служил на плавбазе «Канто» и в штабах баз в Йокосуке, Курэ и Сасэбо.

В 1921-1923 годах Ямагути обучался в США в Принстонском университете, после возвращения в Японию назначен командиром одной из боевых частей линкора «Нагато». 1 декабря 1924 он получил звание капитана 3-го ранга, позже служил в 1-м дивизионе подводных лодок и Морском Генеральном Штабе. 10 декабря 1928 года его повысили до капитана 2-го ранга. В сентябре-ноябре 1929 года он совершил поездку в США, а с ноября по середину следующего года находился в Великобритании, участвуя в составе японской делегации в международной конференции, завершившейся подписанием Лондонского договора. Во второй половине 1930 года Ямагути был старшим офицером на крейсере «Юра», затем до осени 1932 года работал в Генеральном штабе. 1 декабря 1932 он был повышен до капитана 1-го ранга, и следующие полтора года преподавал в Морской Академии. 1 июня 1934 года его назначили на должность морского атташе в США.

В августе 1936 он вернулся в Японию. В 1936-1937 годах Ямагути командовал крейсером «Исудзу», а в 1937—1938 линкором «Исэ». Затем 15 ноября 1938 его повысили до контр-адмирала и назначили начальником штаба 5-го флота. С конца 1939 года он был помощником начальника штаба 1-го флота, с января по ноябрь 1940 года—командующим 1-й объединённой учебной авиагруппой.

1 ноября 1940 Ямагути был назначен командиром 2-й дивизии авианосцев, включающей в себя «Сорю» и «Хирю». Под его командование это соединение участвовало в ударе по Пёрл-Харбору 7 декабря 1941, захвате Уэйка и рейде в Индийский океан в марте-апреле 1942. В ходе Мидуэйского сражения вечером 4 июня во многом из-за его нерешительности «Хирю» не успел поднять свою авиагруппу до налёта американцев, получив 4 бомбовых попадания и разделив судьбы 3 авианосцев, погибших утром. После безуспешной борьбы за живучесть в ночь на 5 июня Ямагути распорядился покинуть корабль и добить его торпедами. Сам он вместе с командиром авианосца капитаном 1-го ранга Каку остался на борту, желая своей смертью искупить вину за потерю вверенного ему соединения. По распространённой в ЯИФ традиции посмертно ему присвоили звание вице-адмирала.

Киновоплощения

• Тосиро Мифунэ — «Шторм над Тихим океаном» (1960)
• Сусумэ Фудзита — «Тора! Тора! Тора!» (1970)
• Джон Фудзиока — «Мидуэй» (1976)
• Хироси Абэ — «Атака на Пёрл-Харбор» (2011)

Источники

• Nishida, Hiroshi [homepage2.nifty.com/nishidah/e/px40.htm#v030 Yamaguchi, Tamon]. Imperial Japanese Navy. Проверено 31 декабря 2013.

Отрывок, характеризующий Ямагути, Тамон

Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.