Ямасита, Томоюки

Томоюки Ямасита
Прозвище	Малайский тигр
Принадлежность	Японская империя
Род войск	сухопутные войска
Годы службы	1905—1945
Звание	Генерал
Командовал	40-я пехотная бригада, 25-я армия, 1-я армия, 14-я армия
Сражения/войны	Японо-китайская война (1937—1945) Вторая мировая война
Награды и премии

Томоюки Ямасита (яп. 山下 奉文 Ямасита Томоюки, 8 ноября 1885 — 23 февраля 1946) — генерал японской армии во время Второй мировой войны.

Родился 8 ноября 1885 года в селе Осуги (大杉村, в настоящее время посёлок Отоё) префектуры Коти на острове Сикоку, в семье сельского врача. В 1905 году окончил Военную академию Императорской армии. Служил в японской армии в звании лейтенанта. В 1913—1916 годах обучался в Высшей военной академии в Токио. В 1919—1922 годах служил в качестве военного атташе в Германии. Затем в течение недолгого времени занимал ту же должность в Австрии и Венгрии. С августа 1931 года работал в военном министерстве Японии.

После неудачной попытки военного переворота в феврале 1936 года Ямасита был заподозрен в причастности к заговору и отправлен в Корею командовать 40-й пехотной бригадой. Через год он получил звание генерал-лейтенанта и был переведен в Манчжурию на должность начальника штаба Квантунской армии.

Став военным министром, Хидэки Тодзио снова отправил Ямаситу в Германию. Вернувшись, Ямасита доложил о своих наблюдениях. По его мнению, для укрепления своей военной мощи Япония должна была усилить авиацию и сформировать мобильные танковые и воздушно-десантные части. Кроме того, Ямасита предостерегал против вступления в войну против США или СССР, пока не будет завершена модернизация японской армии.

В июле 1941 года Ямасита был назначен командующим 25-й армией. После начала войны Ямасита руководил вторжением в Малайю и Сингапур. За два месяца его армия прошла весь полуостров Малакка и 15 февраля 1942 года захватила Сингапур. В плену оказалось 130 000 индийских, австралийских и британских солдат — самая крупная сдача в плен в истории британской армии. После этого Ямасита получил своё прозвище «Малайский тигр».

Однако вскоре Ямасита, ставший после Малайской кампании национальным героем, был снова отправлен в Манчжурию (предположительно, по инициативе премьер-министра Тодзио) и долгое время оставался в тени. В 1943 году Ямасита получил звание генерала.

В 1944 году, после падения кабинета Тодзио, Ямасита был назначен командующим 14-й армией, готовившейся к обороне Филиппин. Американские войска высадились в заливе Лейте всего через десять дней после прибытия Ямаситы в Манилу. Ямасита был вынужден ограничиться обороной северной части о. Лусон. 2 сентября 1945 года после капитуляции Японии он сдался в плен.

Американский военный суд приговорил Ямаситу к смертной казни. 23 февраля 1946 года он был повешен. Процесс продолжался 32 дня. Обвинение было предъявлено по 123 пунктам.

Легенда о Золоте Ямаситы

По мнению ряда исследователей, при участии генерала Ямасита во время военных компаний в Юго-Восточной Азии японской армией были разграблены и изъяты ценности из банков, депозитариев, других коммерческих помещений, музеев, частных домов и культовых сооружений, которые впоследствии были спрятаны в пещерах, тоннелях и подземных комплексах на Филиппинах.

См. также

• Правило Ямаситы

Ссылки

• [www.supremecourthistory.org/myweb/81journal/guy81.htm The Defense of General Yamashita] «Защита генерала Ямаситы» — книга Джорджа Гая, одного из адвокатов генерала Ямаситы
• ЯМАСИТА Томоюки // Япония от А до Я. Популярная иллюстрированная энциклопедия. (CD-ROM). — М.: Directmedia Publishing, «Япония сегодня», 2008. — ISBN 978-5-94865-190-3.

Отрывок, характеризующий Ямасита, Томоюки

Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?