Яни, Ахмад

Ахмад Яни индон. Achmad Yani, Ahmad Yani<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Начальник штаба Сухопутных войск Индонезии
23 июня 1962 года — 1 октября 1965 года
Президент:	Сукарно
Предшественник:	Абдул Харис Насутион
Преемник:	Праното Рексосамодра (и.о.), Сухарто
Вероисповедание:	Ислам
Рождение:	19 июня 1922(1922-06-19) Дженар, округ Пурвореджо, Центральная Ява, Голландская Ост-Индия
Смерть:	1 октября 1965(1965-10-01) (43 года) Джакарта, Индонезия
Место погребения:	Кладбище Героев Калибата
Отец:	Сарджо бин Сухарьо
Мать:	Муртини
Супруга:	Яю Рулия Сутовирьо Ахмад Яни
Дети:	8 детей, в том числе дочь Амелия Ахмад Яни
Образование:	командно-штабной колледж Форт Ливенворт (1955)
Военная служба
Годы службы:	1940—1965
Род войск:	Сухопутные войска Индонезии
Звание:	генерал-лейтенант (при жизни), генерал (посмертно)
Командовал:	Сухопутные войска Индонезии
Сражения:	Война за независимость Индонезии (1945—1949) Военные действия против Даруль Ислам (1952—1955) Военные действия против Революционного правительства Республики Индонезии (1958)
Награды:	Национальный герой Индонезии

Ахмад Яни (индон. Ahmad Yani, в старой орфографии — Achmad Yani; 19 июня 1922 года, Дженар — 1 октября 1965 года, Джакарта) — индонезийский военный деятель. Генерал-лейтенант; посмертно повышен в звании до генерала. Национальный герой Индонезии. С 1963 по 1965 годы — начальник штаба сухопутных войск Национальной армии Индонезии. Во время попытки государственного переворота, совершённой левой группировкой «Движение 30 сентября», убит мятежниками в собственном доме.

Ранние годы жизни

Ахмад Яни родился 19 июня 1922 года в центральнояванской деревне Дженар, в семье Сарджо бин Сухарьо (индон. Sarjo bin Suharyo) и Муртини (индон. Murtini); на момент рождения Ахмада его отец был рабочим сахарной фабрики в Вонгсореджо. В 1927 году семья Яни переехала в Батавию (ныне Джакарта), где Вонгсореджо устроился на работу слугой генерала Королевской голландской ост-индской армии (КНИЛ; нидерл. Koninklijk Nederlands Indisch Leger, KNIL). Проживая в Батавии, Яни получал образование в соседнем городе Бейтензорг (ныне Богор), окончив там начальную (1935) и среднюю (1938) школы и поступив в старшую.

В 1940 году ему пришлось уйти из второго класса старшей школы, так как он был призван в ряды КНИЛ. На военной службе Яни изучал военную топографию в Маланге и Богоре, ему было присвоено звание сержанта. Однако его обучение было прервано вторжением в Индонезию японских войск.

Во время японской оккупации Индонезии семья Яни вернулась в Центральную Яву. В 1943 году Яни вступил в ополчение ПЕТА (индон. PETA, от индон. Pembela Tanah Air — «Защитники Отечества»), созданное японской администрацией из числа индонезийцев. Вместе с другими военнослужащими ПЕТА, проходил обучение в военном училище Магеланге. После окончания училища Яни выразил желание продолжать учёбу, после чего был направлен сначала в Богор, где прошёл обучение на командира взвода, а затем вновь в Магеланг — на этот раз в качестве преподавателя.

Карьера в индонезийской армии

После того, как в 1945 году была провозглашена независимость Индонезии, Ахмад Яни поступил на службу в армию молодого государства, став командующим войсками в Пурвокерто. В первые месяцы войны за независимость он отличился в боях под Магелангом; батальон, которым он командовал, участвовал в освобождении города от британских войск. Позже Яни командовал индонезийскими войсками, успешно защищавшими Магеланг от голландцев. В начале 1949 года под руководством Яни было произведено несколько успешных партизанских операций против голландцев: они создали благоприятные условия для проведения одной из самых масштабных войсковых операций войны за независимость — возвращения Джокьякарты, временной столицы Индонезии, занятой голландскими войсками.

После окончания войны за независимость, Яни был направлен на службу в центральнояванский город Тегал. В 1952 году он возглавил группу войск специального назначения, получившую название «Бантенг рейдерс» (англ. Banteng Raiders): эта группа была создана с целью борьбы с повстанцами группировки Даруль Ислам, стремившейся к построению в Индонезии исламского государства. В последующие три года «Бантенг рейдерс» удалось полностью разгромить силы Даруль Ислам.

В декабре 1955 года Яни был командирован за рубеж, где обучался в командно-штабном колледже Форт Ливенворт (штат Канзас, США); также он прошёл военное обучение в Великобритании. После возвращения в Индонезию в 1956 году он был назначен членом Генерального штаба Национальной армии Индонезии, а затем стал заместителем начальника штаба сухопутных войск Абдула Хариса Насутиона по логистике.

В августе 1958 года Яни командовал операцией по разгрому войск Революционного правительства Республики Индонезии (РПРИ) на Западной Суматре, известной как «Операция 17 августа» (англ. Operation August 17). Под его командованием правительственная армия сумела разгромить повстанцев. 23 июня 1962 года Яни сменил Насутиона на посту начальника штаба сухопутных войск; заняв эту должность, он автоматически вошёл в состав кабинета.

В начале 1960-х годов Яни был фигурой, приближённой к президенту Сукарно, и испытывал к последнему большую личную преданность. По свидетельствам очевидцев, ему принадлежит следующее высказывание: «Тот, кто осмелится наступить на тень Бунга Карно, должен будет сначала переступить через мой труп» (индон. Siapa yang berani menginjak bayang-bayang Bung Karno, harus terlebih dahulu melangkahi mayat saya). При этом, как и большинство высших армейских офицеров, Яни выступал против роста влияния Коммунистической партии Индонезии, пользовавшейся определённой поддержкой президента. 31 мая 1965 года Яни и Насутион получили от Сукарно приказ о приведении армии в боевую готовность, но намеренно затягивали его выполнение.

Смерть

В ночь с 30 сентября на 1 октября 1965 года левая военная группировка, известная как «Движение 30 сентября» и состоящая в основном из младших офицеров, предприняла попытку государственного переворота. По приказу руководителей Движения, было организовано похищение представителей высшего армейского командования, в том числе и Ахмада Яни.

Дом Яни располагался в джакартском пригороде Ментенг (ныне — в черте Джакарты), на улице Джалан Латухахари, 6 (индон. Jalan Latuhahary, 6). Согласно воспоминанием Яю Рулии Сутовирьо Ахмад Яни (индон. Yayu Rulia Sutowiryo Ahmad Yani), жены генерала, обычно их дом охраняли одиннадцать военнослужащих, однако за неделю до попытки переворота охрана была усилена — для защиты семьи начальника штаба было дополнительно выделено ещё шестеро солдат. Позже выяснилось, что эти солдаты служили в полку полковника Латифа, одного из руководителей «Движения 30 сентября», и, по словам жены Яни, в ночь на 1 октября их не было на своих постах. Около 21 часа 30 сентября в доме семьи Яни начали раздаваться телефонные звонки; голос на другом конце провода либо молчал, либо спрашивал, сколько сейчас времени. Звонки продолжались до часу ночи. Около 23 часов жена Яни уехала праздновать свой день рождения в кругу друзей и родственников, оставил дома мужа и детей; позже она рассказывала, что, уезжая из дома, заметила в близлежащих кустах силуэты людей: это навело её на мысль, что за домом установлено наружное наблюдение. К этому времени дом генерала действительно был под наблюдением группы мятежников численностью около 200 человек, окруживших его.

Войдя в дом, мятежники объявили генералу, что он должен немедленно явиться к президенту Сукарно, в ответ на что Яни попросил дать ему помыться и переодеться. Получив отказ, Яни вышел из себя, ударив одного из солдат, и потребовал от мятежников немедленно покинуть его дом. После этого мятежники открыли огонь, в результате чего генерал был убит на месте.

Тело Яни, вместе с телами других военных, похищенных и убитых по приказу лидеров «Движения 30 сентября», было отвезено мятежниками в предместье Джакарты Лубанг Буайя (индон. Lubang Buaya — буквально «крокодилья яма»). Там вместе с телами других жертв заговорщиков оно было брошено в пересохший колодец. Из колодца тела убитых были извлечены только 4 октября, после поражения мятежа.

Память

Тело Яни, вместе с телами других убитых военных, 5 октября было перезахоронено с государственными почестями на Кладбище Героев Калибата в одноимённом районе Джакарты. В тот же день Яни и его сослуживцам, убитым повстанцами, президентским декретом под номером 111/KOTI/1965 было посмертно присуждено почётное звание Героев индонезийской революции; этим же декретом Яни был посмертно повышен в звании до четырёхзвездочного генерала. В 2009 году звание Героя индонезийской революции было приравнено к высшему почётному званию страны — Национальный герой Индонезии.

Дом, в котором жил и был убит Ахмад Яни, был превращён в музей под названием «Сасмита Лока Ахмад Яни». Именем Яни названы улицы в нескольких городах Индонезии, аэропорт города Семаранга, фрегат ВМС Индонезии (по имени последнего — также тип фрегатов, бывший нидерландский «Ван Спейк»), а также один из университетов Джакарты.

Дочь генерала, Амелия Ахмад Яни (индон. Amelia Achmad Yani), ставшая впоследствии предпринимателем и политиком, написала биографию отца «Ахмад Яни: жертва ради революции» (индон. Achmad Yani: Tumbal Revolusi).

Награды

Государственные награды Индонезии:

• Орден «Звезда Республики Индонезии» 2-й степени (индон. Bintang Republuk Indonesia Kelas II, 1965);
• Орден «Звезда Республики Индонезии» 3-й степени (индон. Bintang Republuk Indonesia Kelas III, 1963)
• Орден «Священная звезда» (индон. Bintang Sakti);
• Орден «Партизанская звезда» (индон. Bintang Gerilya);
• Орден «8 лет независимости» 1-й и 2-й степени (индон. Bintang Sewindu Kemerdekaan I dan II);
• Медаль «За верную службу» (индон. Satyalancana Kesetiaan);
• Медаль «За службу в военных операциях» 1-й и 6-й степени (индон. Satyalancana Gerakan Operasi Militer I dan VI);
• Медаль «Сапта Марга» (индон. Satyalancana Sapta Marga; за подавление восстания под руководством РПРИ);
• Медаль Западного Ириана (индон. Satyalancana Irian Barat; за освобождение Западного Ириана).

Иностранные государственные награды:

• Орден Югославской Народной Армии с золотой звездой (1958).

Литература

• 30 Tahun Indonesia Merdeka: Jilid 3 (1965-1973). — Jakarta: Sekretariat Negara Republik Indonesia, 1975.
• Ahmad Yani. — Bandung: Dinas Sejarah Angkatan Darat, 2013.
• Album Pahlawan Bangsa. — Jakarta: Mutiara Sumber Widya, 1999.
• Bachtiar, Harsja W. Siapa Dia?: Perwira Tinggi Tentara Nasional Indonesia Angkatan Darat (Who is S/He?: Senior Officers of the Indonesian Army). — Jakarta: Penerbit Djambatan, 1988. — ISBN 979-428-100-X.
• Dinas Sejarah Angkatan Darat. Profil Kepala Staf Angkatan Darat. — Bandung, 2011.
• Hughes, John. The End of Sukarno – A Coup that Misfired: A Purge that Ran Wild. — New-York: Archipelago Press, 2002. — ISBN 981-4068-65-9.
• Pour Julius. Gerakan 30 September Pelaku, Pahlawan dan Petualang. — Jakarta: Kompas Media Nusantara, 2010.
• Gerakan 30 September Pemberontakan Partai Komunis Indonesia: Latar Belakang, Aksi dan Penumpasannya. — Jakarta: Sekretariat Negara Republik Indonesia, 1994.
• Ricklefs, M.C. A History of Modern Indonesia since c.1300. 2nd Edition. — Stanford: Stanford University Press, 1991. — ISBN 0-333-57690-X.
• Simanjuntak, P.H.H. Kabinet-Kabinet Republik Indonesia: Dari Awal Kemerdekaan Sampai Reformasi. — Jakarta: Penerbit Djambatan, 2003. — ISBN 979-428-499-8.
• Sudarmanto, Y.B. Jejak-Jejak Pahlawan dari Sultan Agung hingga Syekh Yusuf. — Jakarta: Penerbit Grasindo, 1996. — ISBN 979-553-111-5.
• Yani, Amelia. Achmad Yani: Tumbal Revolusi. — Jakarta: Galang Press, 2007. — ISBN ISBN 978-979-23-9992-9.

Отрывок, характеризующий Яни, Ахмад

– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.