Янки

Я́нки (англ. yankee) — уничижительное или оскорбительное название жителей Новой Англии; позднее, в более широком смысле, — жителей США в целом.

Термин получил распространение с XVIII века. В одном из наиболее ранних смыслов этого слова — прозвище американцев — уроженцев и жителей Новой Англии (северо-восточных штатов США). Во время Войны за независимость в Северной Америке 1775—1783 «янки» — прозвище, употреблявшееся английскими солдатами по отношению к восставшим колонистам. В южных штатах со времён Гражданской войны 1861—1865 — прозвище жителей северных штатов. За пределами США в настоящее время чаще употребляется как прозвище всех американцев — уроженцев США. Несмотря на множество значений, в которых может применяться это слово, в контексте оно всегда имеет отношение к жителям Соединённых Штатов.

Начало распространения

По поводу происхождения слова нет единого мнения. В 1758 году британский генерал Джеймс Вульф употребил это слово по отношению к своим солдатам — уроженцам Новой Англии. С этого времени и берёт своё условное начало слово «янки», постепенно начиная распространяться именно в этом значении. Причём очевидно, что сначала это слово носило пренебрежительный, неуважительный оттенок и применялось преимущественно британцами, не коренными жителями колоний. Об этом можно судить по карикатуре, высмеивающей солдат — борцов за независимость США. Важную роль в распространении данного слова сыграла популярная песенка времён Войны за Независимость «Yankee Doodle», которая теперь является официальной песней штата Коннектикут.

Этимология

Индейское происхождение

Оксфордский словарь английского языка указывает на одно из самых ранних происхождений этого слова от «eankke», применявшегося индейцами-чероки по отношению к колонистам Новой Англии, и обозначавшего их как трусливых людей(недоступная ссылка — история). Существует другая версия, что это слово происходит от «yinglees» (или «yingee») — прозвища, данного бледнолицым индейцами после войны короля Филиппа и происходившем, вероятно, от самоназвания колонистов — Anglais или English. Однако лингвисты не поддерживают версии индейского происхождения.

Европейское происхождение

В том же словаре есть также версия о происхождении от сочетания слов Jan и Kees — распространённых именах среди голландских колонистов, населявших в XVII веке территорию от современного Нью-Йорка до Олбани. И тоже использовалось как неуважительное прозвище, применявшееся поначалу к голландским колонистам, а затем и к английским (сродни фрицам). Другая «голландская» версия была озвучена Мишелем Куиньоном, где это слово связывалось с голландской фамилией Janke (в английской транслитерации: «Yanke») и применялось по отношению к жителям тех мест, говоривших по-английски с характерным голландским акцентом, позднее вообще по отношению к носителям североамериканского говора. По другой версии Janke является уменьшительным производным от нижне-немецкого имени Jan, а вовсе не от фамилии.

Применение

Первоначально слово применялось лоялистами и британскими солдатами по отношению к коренным жителям восставшей Новой Англии, преимущественно по отношению к революционным солдатам. И служило для противопоставления двух сторон в конфликте. В дальнейшем слово распространилось и на жителей других штатов и уже в Англо-американской войне (1812—1815 годы) применялось и к солдатам, сражавшимся на территории Огайо, не все из которых были выходцами из шести северных штатов. Однако прежде всего слово относилось к уроженцам Новой Англии, как к вполне конкретной этно-культурной группе (доминировавшей в том регионе), характеризовавшейся как общим диалектом (говором), так и общей религией и образом жизни.

Во время Гражданской Войны в США оно употреблялось южанами для обозначения противоборствующей стороны (по отношению уже ко всем северянам, прежде всего солдатам) и носило пренебрежительный оттенок. После войны по традиции слово применяли к уроженцам Новой Англии, однако южане иногда использовали его для противопоставления себя северянам, в особенности мигрантам из северных штатов. В начале XIX века, вплоть до Второй мировой войны, слово употреблялось жителями других англоязычных стран (Новой Зеландии, Канады, Австралии и других) для противопоставления себя американцам, но чаще в обрезанном варианте (Jank), хотя уже было распространено и в остальном мире. В настоящее время всё чаще это слово употребляется как насмешливо-ироническое прозвище для всех белых граждан США. Также есть Нью-Йоркская бейсбольная команда New York Yankees [Нью-Йорк Янкиз].

См. также

• Янки-дудл
• Янки (фильм)
• Дядя Сэм
• Джон Булль
• Кокни
• Белые англосаксонские протестанты
• Янки из Коннектикута при дворе короля Артура
• Пиндос

Литература

• Янки // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Mathews, Mitford M. A Dictionary of Americanisms on Historical Principles. — издательство =, 1951. — С. 1896.
• С.И.Ожегов и Н.Ю.Шведова. «Толковый словарь русского языка».
• И.Е.Андреевский, К.К.Арсеньев, О.О.Петрушевский. Энциклопедический Словарь Брокгауза и Ефрона. — издательство = «Вехи», 2007.
• Фред и Лилиан Функен. «Войны на американском континенте XVII—XIX века» = «L`Uniforme et les Armes des Soldats des Étets-Unis». — Балашиха: «Астрель», 2003. — С. 156. — ISBN 5-271-04111-5.
• Вашингтон Ирвинг. «История Нью-Йорка».

Отрывок, характеризующий Янки

– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.