Бобетко, Янко

Янко Бобетко
Janko Bobetko
Дата рождения	10 января 1919(1919-01-10)
Место рождения	с. Црнац близ Сисака, Королевство сербов, хорватов и словенцев
Дата смерти	29 апреля 2003(2003-04-29) (84 года)
Место смерти	Загреб, Хорватия
Принадлежность	СФРЮ Хорватия
Род войск	сухопутные войска
Годы службы	1945—1971 1992—1995
Звание	генерал-лейтенант генерал армии
Командовал	Штаб 5-го военного округа ЮНА Генеральный штаб ВС Хорватии
Сражения/войны	Вторая мировая война Боснийская война операция «Июньские зори» Война за независимость Хорватии операция «Тигр» операция «Конавле» операция «Влаштица» операция «Масленица» операция «Медакский карман» операция «Молния»
Награды и премии
В отставке	депутат парламента Хорватии от ХДС

Я́нко Бобе́тко (хорв. Janko Bobetko; 10 января 1919, с. Црнац близ Сисака, Королевство сербов, хорватов и словенцев — 29 апреля 2003, Загреб, Хорватия) — югославский, позднее — хорватский военный деятель, генерал армии. Во время войны в Хорватии занимал должность начальника Генерального штаба Вооружённых сил Хорватии. После отставки был депутатом парламента Хорватии от ХДС. В отношении Бобетко были выдвинуты обвинения МТБЮ, однако он скончался до вынесения окончательного решения о его экстрадиции в Гаагу.

Биография

Ранние годы

Янко Бобетко родился 10 января 1919 года в селе Црнац, недалеко от Сисака, в Королевстве сербов, хорватов и словенцев. После окончания гимназии в Сисаке, поступил на ветеринарный факультет Загребского университета. В 1938 году стал членом Коммунистической партии Югославии. Был отчислен из университета за свои коммунистические и антифашистские убеждения (на тот момент Загреб являлся столицей Независимого государства Хорватии, союзника Третьего рейха).

Участие в партизанском движении

11 июля 1941 года, когда Янко Бобетко было 22 года, усташами были убиты его отец и трое братьев (вероятно, тоже коммунистов), после чего Янко вступил в партизанский отряд, сформированный в Жабенском лесу из жителей Сисака и окрестных сёл. Сисакский партизанский отряд был самым первым из созданных в Югославии в годы Второй мировой войны. До 1945 года Бобетко принимал активное участие в партизанском движении. Занимал должности политических комиссаров, в том числе в 32-й Загорской дивизии, где одним из его предшественников на этой должности был будущий президент Хорватии Франьо Туджман.

Служба в Югославской народной армии

После окончания войны, несмотря на несколько полученных тяжёлых ранений, решил продолжить военную карьеру, поступив в Военную академию Югославской народной армии, по окончании которой в 1954 году ему было присвоено звание генерал-майора.

В 1953—1960 гг. командовал силами морской пехоты ВМС СФРЮ в Кумборе (Которский залив). В 1960—1966 гг. являлся помощником начальника Тыла ЮНА. В 1966 году Янко Бобетко было присвоено звание генерал-лейтенанта, после чего он был назначен начальником штаба 5-го военного округа ЮНА, включавшего в себя территории Хорватии и Словении.

Впоследствии генерал Бобетко разочаровался в коммунистической идеологии. И в 1971 году, во время «Хорватской весны» поддержал требования предоставить Хорватии бо́льшую автономию от СФРЮ, за что 2 декабря 1971 года был отправлен в отставку вместе с ещё 19-ю генералами Югославской народной армии.

Служба в Вооружённых силах Хорватии

После победы Хорватского демократического содружества на парламентских выборах весной 1990 года оставному генералу было предложено стать министром обороны Хорватии, от чего он отказался. Однако после начала войны, 10 апреля 1992 года, он согласился стать командующим Южным фронтом. Тогда же указом президента Туджмана Янко Бобетко было присвоено звание генерал-полковника.

С 7 по 26 июня 1992 года командует операцией «Июньские зори» (хорв. Lipanjske zore), в ходе которой хорватская армия и Хорватский совет обороны освобождают от войск ЮНА долину реки Неретвы. В результате операции была установлена сегодняшняя граница между поселениями хорватов в Федерации Боснии и Герцеговины, и сербов в Республике Сербской.

Далее под командованием Бобетко осуществляется несколько операций в окрестностях Дубровника:

• С 4 по 13 июня — операция «Тигр» (хорв. Tigar) — снятие блокады Дубровника, проводимой войсками Республики Сербской.
• С 20 по 24 октября — операция «Конавле» (хорв. Konavle) — освобождение Конавле от войск ЮНА.
• С 22 по 26 октября — операция «Влаштица» (хорв. Vlaštica) — занятие одноимённой горы для прекращения обстрелов Дубровника войсками Республики Сербской.

20 ноября 1992 года назначается начальником Генерального штаба Вооружённых сил Хорватии вместо ранее занимавшего эту должность генерала Антона Туса.

С 22 по 27 января 1993 года под командованием Бобетко проводится операция «Масленица» (хорв. Maslenica) в районе Задара, с 9 по 17 сентября — операция «Медакский карман» (хорв. Medački džep).

Последней проведённой под командованием Бобетко стала операция «Молния» (хорв. Bljesak) с 1 по 3 мая 1995 года. 15 июля 1995 года, менее, чем за месяц до начала операции «Буря» (хорв. Oluja), президент Туджман отправил Янко Бобетко в отставку. Новым начальником Генерального штаба Вооружённых сил Хорватии был назначен генерал Звонимир Червенко.

С того момента по 1999 год Янко Бобетко являлся депутатом парламента Хорватии от ХДС.

Скончался 29 апреля 2003 года в Загребе в возрасте 84 лет. Похоронен на кладбище в Сисаке.

Обвинения в военных преступлениях

23 августа 2002 года прокурором Международного трибунала по бывшей Югославии Карлой дель Понте в отношении Янко Бобетко были выдвинуты обвинения в связи с его командованием хорватской армией во время проведения операции «Медакский карман» с 9 по 17 сентября 1993 года.

Ранее, 21 мая 2001 года дель Понте были выдвинуты обвинения в отношении одного из подчинённых Бобетко во время операции в Медаке — генерала Рахима Адеми. 29 апреля 2004 года обвинения были выдвинуты в отношении генерала Мирко Нораца, так же подчинявшемуся Бобетко в сентябре 1993 года. Впоследствии их дела были переданы в суды Хорватии, где Адеми был полностью оправдан, а Норац приговорён в общей сложности к 19 годам лишения свободы.

Суть обвинений сводилась к тому, что Бобетко, Адеми и Норац не пресекли бесчинства подчинявшихся им солдат и офицеров в отношении мирного сербского населения (т. н. «командная ответственность»).

Бобетко отрицал все обвинения и отказывался добровольно предстать перед судом, заявляя, что Трибунал должен стыдиться выдвигать обвинения против одного из старейших живущих антифашистов Европы. Обсуждение возможной экстрадиции Бобетко вызвало резонанс в хорватском обществе. В частности, на защиту отставного генерала армии встал тогдашний премьер-министр Хорватии Ивица Рачан. На тот момент Янко Бобетко был уже серьёзно болен. 29 апреля 2003 года он скончался в своём доме в Загребе до вынесения окончательного решения о его экстрадиции.

В приговоре военному и политическому руководству боснийских хорватов 29 мая 2013 года Гаагский трибунал указал, что Бобетко был участником совместного преступного сговора, целью которого было изгнание нехорватского населения с территорий, которые должны были стать частью хорватского государства на территории Боснии и Герцеговины.

Награды

СФРЮ

• Орден Военного флага
• Золотая звезда ордена «За заслуги перед народом»

Хорватия

• Орден Короля Петара Крешимира IV с лентой и звездой (28 мая 1995)
• Орден Князя Домагоя с большой лентой (26 мая 1995)
• Орден Бана Елачича (26 мая 1995)
• Орден Хорватского трилистника (26 мая 1995)
• Медаль Благодарности Родины (20 мая 1996)
• Медаль за участие в операции «Буря» (8 января 1998)
• Орден Анте Старчевича (26 мая 1998)

Сочинения

• «Все мои битвы» (хорв. Sve moje bitke). Загреб, «Vlastita naklada», 1996, ISBN 953-97002-0-5
• «Сава всё равно потекла в Загреб» (хорв. Sava je ipak potekla prema Zagrebu). Загреб, «Vlastita naklada», 2002, ISBN 953-97002-1-3

Ссылки

• [www.domovinskirat.hr/content/view/8535/1570/ Domovinski rat On Line: Bobetko Janko]  (хорв.)
• [www.vojska.net/hrv/zivotopis/b/bobetko/janko/ Vojska.net: Janko Bobetko]  (хорв.)  (англ.)

Отрывок, характеризующий Бобетко, Янко

Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.