Хуньяди, Янош

Я́нош Ху́ньяди (лат. Ioannes Corvinus, венг. Hunyadi János, рум. Ioan de Hunedoara, серб. Сибињанин Јанко, Sibinjanin Janko, 1387 — 11 августа 1456, Земун) — венгерский военный и политический деятель, воевода Трансильвании, генерал и регент Венгерского королевства (1446—1453). Его сын Матьяш Корвин был коронован венгерским королём.

Биография

Янош родился на территории современной румынской области Олтения, в дворянской семье предположительно кунского (куманского), валашского или сербского происхождения. Данный вопрос представляется весьма спорным, ибо дед Яноша носил имя «Серб», но был уроженцем Валахии. Родители Яноша — Ласло-Вайк, или Ласло-Войк (сын Серба), и Эржебет Морчинаи (Morzsinai Erzsébet). В 1409 году Ласло-Вайку был пожалован замок Хуньяди (ныне — Хунедоара в Румынии), по которому отныне супруги и их сын получили соответствующую фамилию.

Янош Хуньяди поступил на службу к императору Священной Римской империи и королю Венгрии Сигизмунду. В 1437 году отличился в войне с чешскими гуситами, от которых позаимствовал практику использования боевых возов с установленными на них орудиями. За военные заслуги император даровал ему владения в пограничной с Турцией провинции.

После смерти Сигизмунда и его наследника Альбрехта Габсбурга, Янош Хуньяди оказал поддержку польскому королю Владиславу III Ягеллону против малолетнего сына Альбрехта Ладислава Постума, помог ему занять венгерский трон и сделаться Владиславом (Уласло) I (по венгерскому счёту). В благодарность Владислав сделал Яноша неофициальным правителем Венгрии. В 1441—1442 годах Янош Хуньяди нанёс крупные поражения туркам на землях Венгрии и Болгарии. Когда весной 1443 года Хуньяди освободил от турок город Ниш, — он приобрёл ценного союзника в лице албанского князя Скандербега. Уже готовившийся к боевым действиям Скандербег незамедлительно отрёкся от ислама, вновь принял христианство и поднял антиосманское восстание в Албании…

В 1444 году турки запросили мира возле Сегеда. Хуньяди согласился, но узнав, что венецианские корабли овладели проливами Босфор и Дарданеллы и тем самым перекрыли отступление для султана, решил начать новое наступление на турок. Когда возле Варны обнаружилось, что турецкая армия превышает венгерскую в четыре раза, а венецианцы так и не могут помочь, — Хуньяди и королю ничего не оставалось делать, как принять неравный бой, в котором пал король Владислав. Хуньяди с остатками армии бежал назад в Венгрию.

В 1445 году на сейме представителей высшей венгерской аристократии Хуньяди был избран князем Трансильвании. В конце лета 1445 года крестоносцы организуют новое нападение на османов. Бургундский флот вошёл в Дунайские Гирла и с валашской помощью взял Тутракан, Джюрджево и Русе, после чего соединился с войсками Яноша Хуньяди под Никополем. Однако, подошедшие к городу османские подкрепления вынудили союзников отступить.

В 1446 году Хуньяди был избран надором (регентом) Венгрии, от имени малолетнего короля Ладислава Постума фон Габсбурга. В 1448 году, получив золотую цепочку от папы, Янош Хуньяди возвращается на поле битвы, свергает с валашского престола Влада III Дракулу (также известного как Цепеш), а вскоре проигрывает в сражении на Косовом поле из-за измены сербского князя Георгия Бранковича.

Венгерский сейм 1449 года постановил разгромить гуситскую армию Яна Искры, хозяйничавшую в комитатах Сепеш (Szepes) и Шарош (Sáros) на севере страны и притеснявшую католическое духовенство. Хуньяди выступил против Искры, боевые действия велись с переменным успехом — и в марте 1450 года завершились перемирием в Мезекёвешде (Mezőkövesd). Искра сохранил за собой Кашшу (Kassa), Лёче (Lőcse), Эперьеш (Eperjes), Бартфу (Bártfa), Кёрмёцбанью (Körmöcbánya), Селмецбанью (Selmecbánya) и Жольём (Zólyom), но был вынужден вывести из Венгрии наиболее одиозные чешские банды. Вскоре же после перемирия гуситы захватили в свои руки и хорошо укрепили монастырь Лошонц (Losonc, Lucenec), а затем занялись планомерным грабежом окрестностей…

В 1450 году Хуньяди прибыл в Пожонь и начал вести переговоры с императором Фридрихом III об освобождении короля Ласло, которого тот содержал у себя пленником, — однако, переговоры оказались безрезультатными. В 1451 году Янош Хуньяди деблокировал Турнянский замок, с 1448 года осаждаемый армией Яна Искры, и принудил Искру присягнуть на верность короне.

В 1452 году Хуньяди сложил с себя должность надора, — но был произведён королём Ласло в генерал-капитаны и наследные графы Бистрицкие. В 1453 году пал Константинополь и стало ясно, что следующую кампанию турки проведут против Венгрии. Хуньяди тогда собрал армию чтобы остановить турок. В 1454 году он вынудил султана Мехмеда II снять осаду дунайской крепости Смедерево, а в 1456 году под Белградом временно остановил продвижение врага, разгромив турецкий флот. Папа Каликст III, получив известие об этой победе, приказал звонить во все колокола.

Однако, вскоре Хуньяди умер в Земуне (или в Илоке), в результате вспыхнувшей эпидемии чумы. Влад III Цепеш торжественно «отпраздновал» смерть своего врага, пригласив епископов и бояр (с жёнами и слугами) на пир в городе Тырговиште, а затем пересажав гостей на колья.

Могила Яноша Хуньяди находится в католическом кафедральном соборе Святого Михаила в Алба-Юлии, рядом с усыпальницей его старшего брата, сложившего голову в битве за Венгрию в 1440 году.

Образ Яноша Хуньяди в кино

• «Князь Дракула» / «Dark Prince: The True Story of Dracula» (США; 2000) режиссёр Джо Чаппелль, в роли венгерского регента Яноша — Роджер Долтри.

Отрывок, характеризующий Хуньяди, Янош

– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.