Ян, Василий Григорьевич

Василий Ян
Имя при рождении:	Василий Григорьевич Янчевецкий
Дата рождения:	23 декабря 1874 (4 января 1875)(1875-01-04)
Место рождения:	Киев, Российская империя
Дата смерти:	5 августа 1954(1954-08-05) (79 лет)
Место смерти:	Звенигород, Московская область, СССР
Гражданство:	Российская империя Российская империя, СССР СССР
Род деятельности:	прозаик
Годы творчества:	1901—1954
Жанр:	проза на историческую тематику
Язык произведений:	русский
Премии:
Награды:

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Ян и Янчевецкий

Васи́лий Григо́рьевич Ян (настоящая фамилия — Янчеве́цкий; 23 декабря 1874 (4 января 1875), Киев — 5 августа 1954, Звенигород) — русский советский писатель, автор исторических романов. Лауреат Сталинской премии первой степени (1942).

Биография

Василий Янчевецкий родился в Киеве в семье Григория Андреевича Янчевецкого — учителя, преподававшего в киевской, а затем в рижской и ревельской гимназиях (где Василий и учился) латинский и греческий языки. Старший брат Василия, Дмитрий Янчевецкий, стал журналистом и востоковедом.

В 1897 году Василий Янчевецкий окончил Историко-филологический факультет Петербургского университета. Два года путешествовал по России, впечатления легли в основу первой книги «Записки пешехода» (1901), затем около года жил в Англии — работал в библиотеке Британского музея и путешествовал.

В 1901 году впервые приехал в Асхабад, на службу в канцелярию начальника Закаспийской области, куда был взят по рекомендации старшего брата. Активно изучал восточные языки и жизнь местного населения. В 1902 году ездил через пустыню с научно-статистическими целями в Хиву (проверял состояние колодцев на караванной тропе), был на приёме у хивинского хана и его наследника. Участвовал в исследовательской экспедиции вдоль персидско-афганской границы. В Среднюю Азию он возвращался потом не раз, а среднеазиатская тематика заняла центральное положение в его творчестве.

Во время Русско-японской войны в 1905—1906 годах был военным корреспондентом Санкт-Петербургского телеграфного агентства на Дальнем Востоке. В 1906—1907 годах работал в Ташкенте статистиком в Переселенческом управлении Туркестана.

В 1907—1912 годах служил в редакции газеты «Россия» (много ездил в дальние командировки), преподавал латынь в 1-й петербургской гимназии, среди его учеников были драматург В. В. Вишневский и поэт В. А. Рождественский. Последний вспоминал:

«Предмет свой (он) знал превосходно и все же никогда не мучил нас грамматикой и академической сушью. Страница учебника была для него только поводом к широкой, сверкающей остроумными замечаниями беседе… Об исторических лицах говорил он как о простых, давно знакомых ему людях, а в строфах поэтов, отошедших в вековое прошлое, открывал волнение и тревогу страстей, понятных и близких нашей жадной ко всему юности.»

Из числа гимназистов в 1910 году создал один из первых скаутских отрядов «Легион юных разведчиков». Как организатор скаутов 26 декабря 1910 года встречался с приезжавшим в Россию полковником Р. Баден-Пауэллом. С осени 1910 года по июль 1914 выпускал журнал «Ученик», в котором публиковал и свои небольшие произведения.

В 1913—1918 годах Янчевецкий вместе с семьей жил за границей, работая корреспондентом телеграфного агентства: в Турции, а с началом Первой мировой войны — в Румынии.

В 1918 году вернулся с детьми через белогвардейский Крым в Россию, оставив в Румынии жену, оперную певицу, а впоследствии известную югославскую исполнительницу русских романсов Ольгу Янчевецкую.

В 1918—1919 годах работал в походной типографии Русской армии адмирала Колчака в Сибири, в звании полковника, был редактором и издателем фронтовой ежедневной газеты «Вперед» (1919). Это издание стало выходить в первых числах (нов. ст.) марта 1919 г. Редакция не имела собственного здания — размещалась она в двух вагонах, стоявших на городской ветке. В одном из них помещались передвижная типография, в которой и печаталась газета. Девизом этого двухполосного издания (формата А-3) были слова «Верьте в Россию». Один номер в пределах города стоил 35 коп., а на станциях железной дороги на пять копеек дороже. Судя по всему, при подготовке номеров редакция придерживалась следующего правила: ввиду небольшого объёма газеты давать лишь минимум официальной информации (как правило, к ней относились известия о положении дел на фронте и оперативные сводки). Большая часть того или иного номера отводилась под последние новости, небольшие фельетоны, рассказы, а также под агитационные статьи, написанные простым языком, понятным каждому «разумеющему грамоте» солдату. Если верить «сводному каталогу периодики Западной Сибири», то выпуск этой газеты (№ 102 за 30 июля 1919 г.), хранящийся в библиотеке ГАОО, единственный дошедший до нас номер данного периодического издания. (Лебедева А. Н. (сост.) Указ. соч. — С.277).

После установления в Ачинске советской власти Ян работал учителем, директором школы в селе Уюк Урянхайского края, корреспондентом, а затем редактором и заведующим редакцией газеты «Власть труда» в Минусинске, в которой публиковал свои очерки; писал пьесы для городского театра (в том числе для детей). Именно тогда он впервые стал подписываться псевдонимом Ян. В 1923 году ненадолго приехал в Москву.

В 1925—1927 служил в Самарканде экономистом узбекских банков, публиковал в журнал «Всемирный следопыт» статьи и очерки о культуре Узбекистана. Его пьеса о переменах в жизни восточных женщин «Худжум» (с узбекского — раскрепощение) шла на многих сценах Средней Азии.

Вернувшись в 1928 году в Москву, приступил к написанию исторических рассказов и повестей. Первыми повестями были «Финикийский корабль» о плаваниях финикийцев (1931), «Огни на курганах» о сопротивлении скифов и согдов Александру Македонскому (1932), «Спартак» о восстании рабов в Риме (1933) и «Молотобойцы» о появлении мануфактур в России (1934).

В июне 1941 года Василий Ян просился на фронт, но не был мобилизован по старости. До 1944 года находился в эвакуации в Ташкенте. Главное сочинение писателя — историческая трилогия «Нашествие монголов», в которую входят романы «Чингиз-хан» о завоевании Центральной Азии (1939), «Батый» о завоевании Северо-Восточной Руси (1942) и «К „последнему морю“» о завоевании Южной Руси и походе дальше на запад до Адриатического моря (1955, после смерти писателя). Тема борьбы предков народов СССР с монгольскими завоевателями в XIII веке оказалась очень актуальной в годы Великой Отечественной войны. Книги получили множество положительных отзывов как от населения, так и от историков, востоковедов, критиков и литературоведов и стали популярны. Эта эпопея «основана на тщательном изучении источников и выполнена с большой добросовестностью; трилогия захватывает читателя увлекательностью действия».

Василий Ян как публицист был приглашён к сотрудничеству со средствами массовой информации, как среднеазиатскими, так и центральными, главы из ещё недописанной повести-сказки «На крыльях мужества» (с сюжетом, параллельным «Чингиз-хану») печатались на русском, узбекском и туркменском, передавались по радио, по мотивам книг планировалось поставить оперу «Джелаль-эд-Дин Неукротимый» и снять два фильма — «Чингиз-хан» и «Джелаль-эд-Дин».

Вернувшись из эвакуации, Ян дописывал начатые в Ташкенте «Рассказы „старого закаспийца“» и «На крыльях мужества», перерабатывает «Огни на курганах», последний год жил в подмосковном Звенигороде, строил новые планы, которым не суждено было сбыться из-за тяжёлой болезни и последующей кончины. Писатель умер 5 августа 1954 года. Был похоронен на Армянском кладбище в Москве, но недавно^{[когда?]} перезахоронен на Ваганьковском кладбище в Москве. Создавая свои произведения Ян, зачастую следовал убеждению, что героические личности «должны быть не такими, какими они были в действительности, а какими они должны быть, чтобы стать идеалом», должны возвышаться над остальными, показанными реалистично. Писателю удаётся показать сложность человеческой судьбы и отсутствие деления на своих и чужих. Интерес к его произведениям возник во время Великой Отечественной войны, но после неё он не уменьшился, а возрос. Так, к 1985 году число изданий превысило 230, общим тиражом более 20 млн экземпляров. Наиболее популярны к этому времени были «Чингиз-хан» (более 100 переизданий) и «Батый» (около 80), переведённые на 50 языков в 30 странах.

Награды и премии

• Сталинская премия первой степени (1942) — за роман «Чингиз-хан» (1939)
• медали

Адреса в Санкт-Петербурге

• 1907—1908 — Гродненский переулок, 3;
• 1908—1911 — Ивановская ( Социалистическая с 1918) улица, 7;
• 1911—1913 — доходный дом Лыткина — Набережная реки Фонтанки, 53.

Память

• На доме по адресу набережная реки Фонтанки 53 в 1990 году была открыта мемориальная доска (архитектор Т. Н. Милорадович ) с текстом: «В этом доме с 1909 года по 1912 год жил и работал писатель Василий Григорьевич Ян».

Сочинения

Повести (романы)

• «Афганский изумруд» (незаконченная повесть), 1912
• «Финикийский корабль», 1931
• «Огни на курганах», 1932—1952
• «Спартак», 1933
• «Молотобойцы» 1934
• «Нашествие монголов» (трилогия):
  • «Чингиз-хан» («Чингисхан») (1939)
  • «Батый», 1942 (сокращённый вариант для детей — «Нашествие Батыя», 1941)
  • «К „последнему“ морю», 1955
• «На крыльях мужества» (повесть-сказка), 1940-е
• «Юность полководца», 1952
• «Поход Ермака», ?

После фальсификации, сделанной в 2011 году "Ленинградским издательством", по интернету разошелся текст романа "Поход Ермака", якобы написанный Яном. На самом деле под видом сочинения Яна был издан роман Лидии Чарской "Грозная дружина", выпущенный в Санкт-Петербурге в 1909 году (переиздавался в 2006 и 2008 годах в собраниях сочинений Чарской). Хотя заявленный тираж подделки "Лениздата" составлял всего 7000 экз., фальсификация удалась, и на нее ссылаются как на реальное произведение Яна.

Пьесы и сценарии

• «Невеста красного партизана», 1921—1923
• «Колчаковщина», 1921—1923
• «Деревня, проснись», 1921—1923
• «Нота лорда Керзона», 1921—1923
• «Красноармейская звезда», 1921—1923
• комедия «Худжум», 1925—1927
• «Джелаль-эд-Дин Неукротимый» (либретто непоставленной оперы), 1944
• «Чингиз-хан» (либретто неснятого фильма), 1944
• «Джелаль-эд-Дин» (либретто неснятого фильма), 1944

Рассказы

• «Рассказы о необычайном»
  • «Что лучше?», 1944
  • «Голубая сойка Заратустры», 1945
  • «Овидий в изгнании», начало 1930-х
  • «Трюм и палуба», 1929
  • «Возвращение мечты», конец 1940-х
  • «В Орлином гнезде „Старца горы“», конец 1940-х
  • «Скоморошья потеха», конец 1940-х
  • «Партизанская выдержка (Валенки летом)», 1922
  • «Загадка озера Кара-нор», конец 1920-х
  • «В песках Каракума», конец 1920-х
  • «Плавильщики Ванджа», начало 1930-х
• «Рассказы „старого закаспийца“»
  • «Колокол пустыни», 1906
  • «Тач-Гюль (В горах Персии)», 1910
  • «Демон Горы», 1943—1944
  • «Ватан („Родина“)», 1936
  • «Письмо из скифского стана», конец 1920-х
  • «Афганские привидения», конец 1906
  • «Письмо из скифского стана», конец 1920-х
  • «Видения дурмана (Душа)», 1910
  • «Рогатая змейка (Рассказ капитана)», 1907
  • «Три счастливейших дня Бухары», 1944
• путевые заметки «Голубые дали Азии», 1947—1948

Очерки и статьи

• сборник очерков «Записки пешехода», 1901
• сборник статей «Воспитание сверхчеловека», 1908
• брошюра «Что нужно сделать для петербургских детей», 1911
• «В Чёрном море», 1907—1912
• «В Босфоре», 1907—1912
• «В Афинах», 1907—1912
• «Записки русского путешественника», 1907—1912
• «На русском Севере», 1907—1912
• «В защиту Приамурья», 1907—1912
• «Япония и Корея», 1907—1912
• «Неиспользованные богатства Сахалина», 1907—1912
• «Самарканд», 1925—1927
• «Пляски женщин Узбекистана», 1925—1927
• «Узбекский народный театр», 1925—1927
• «Узбекская драма», 1925—1927
• «О 1-й мастерской хореографии», 1925—1927
• «Александр и Спитамен», конец 1920-х — начало 1930-х
• «Как я работал над своими книгами», конец 1920-х — начало 1930-х
• «Историческая достоверность и творческая интуиция», конец 1920-х — начало 1930-х
• «Завоевание Средней Азии Александром Македонским», конец 1920-х — начало 1930-х
• «У горы Фархада», 1941—1944
• «Новый узбекский народный театр», 1941—1944
• «Муканна», 1941—1944
• «Проблема исторического романа», 1941—1944
• «Красноармеец», 1941—1944

Стихотворения

• В. Ян, военный корреспондент во время Русско-японской войны: «Колчак».

Литература

• Разгон Л. Э. В. Ян: критико-биографический очерк. — М., 1969;
• Русские советские писатели-прозаики. Биобиблиографич. указатель, т. 6, ч. 2. — М., 1969.
• Ян В. Г. Голубые дали Азии: путевые заметки // Огни на курганах: Повести, рассказы. — М.: Советский писатель, 1985. — С. 597—677.
• Янчевецкий М. В. В. Ян и Средняя Азия // В. Ян. Огни на курганах: Повести, рассказы. — М.: Советский писатель, 1985. — С. 677—702.

Ссылки

• [www.binetti.ru/studia/volodkovich_1.shtml Володкович А. Трое Ивановых — три судьбы] («Красные» авторы на страницах «белых» газет Сибири и Дальнего Востока) // Материалы третьей научной конференции преподавателей и студентов 14-15 марта 2002 г «Наука. Университет 2002» — Новосибирск, Новый сибирский университет, 2002. С. 96-99.)
• [web.archive.org/web/20070930210802/www.gzt.ru/culture/2003/04/03/110404.html Интервью с сыном писателя]
• [publ.lib.ru/ARCHIVES/YA/YAN_Vasiliy_Grigor%27evich/_Yan_V.G..html Василий Григорьевич Ян (Янчевецкий)]
• [lib.aldebaran.ru/author/yan_vasilii/ Библиотека Альдебаран: книги В. Яна]
• Позднякова М. [www.aif.ru/culture/person/12052 Ольга Янчевецкая. Нашу певицу в Югославии любили и короли и коммунисты] // Аргументы и факты. — 2009. — № 27 от 1 июля.

Отрывок, характеризующий Ян, Василий Григорьевич

– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..