Абрамович, Ян

Ян Абрамович
Герб Абрамовичей — вариант (одмяна) герба Ястребец
Имя при рождении:	Ян Абрамович
Род деятельности:	государственный деятель
Подданство:	Великое княжество Литовское
Дата смерти:	19 апреля 1602(1602-04-19)
Отец:	Станислав Абрамович
Супруга:	Анна Дорота
Дети:	Николай

Ян Абрамо́вич (ум. 19 апреля 1602) — государственный деятель Великого княжества Литовского, воевода минский (1593—1596) и смоленский (1596—1602). Представитель шляхетского рода Абрамовичей герба Ястребец. Отец Николая Абрамовича.

Воспитывался при дворе Николая Радзивилла Рыжего. Поддерживал кальвинистскую ветвь Радзивиллов и их политику, направленную против Польши. Участвовал в Ливонской войне. В 1570 году занимал должность войского виленского, в 1572—1589 — подвоеводы, в 1589—1601 — президента дорпатского. С 1579 года староста лидский, с 1589 — венденский. С 1593 по 1596 год — воевода минский, с 1596 года — воевода смоленский. Должности воеводы Абрамович получил благодаря поддержке со стороны Христофора Радзивилла Перуна. В 1596 году Ян выступил против возглавления виленского диоцеза поляком Бернардом Мацеёвским.

Ян Абрамович был одним из лидеров кальвинистского движения в Великом княжестве Литовском. Также имел хорошие отношения с православными князьями, в том числе Константином Острожским. Его жена Анна Дорота из рода Воловичей была опекуном виленского православного Святодухового братства. В 1581 году Ян вступил в конфликт с виленским епископом Юрием Радзивиллом относительно юрисдикции епископа в делах веры. Участвовал в диспутах с иезуитами в Вильне в 1585 и 1599 годах, в съездах диссидентов в Торуне в 1595 году и в Вильне в 1599 году.

В своем поместье Ворняны в Виленском повете, которым владел с 1587 года, построил кальвинистский сбор (церковь), школу и госпиталь. Написал книгу «Мнение литвина о покупке дешёвого зерна и более дорогой его продаже» (польск. Zdanie Litwina, o kupczy taniej zboża a drogiej sprzedaży; 1595). Опекал Андрея Волана и Яна Радвана. Считается, что по его заказу последний создал свою знаменитую поэму «Радзивиллиада». За собственный счёт издал кальвинистский катехизис виленского проповедника Суровского (Вильна, 1598).

Владел имениями Дубники и Язов в Виленском повете, а также Свираны, Сураж и Кобыльник в Ошмянском. После его смерти кальвинистами была опубликована «Орация на прискорбную кончину и погребение великого патрона Сбора Божьего и мудрого Сенатора» (польск. Oracya na żałobną śmierć i pogrzeb wielkiego patrona Zboru Bożego i mądrego Senatora).

Литература

• Пазднякоў В. Абрамовічы // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: БелЭн, 2005. — Т. 1: Абаленскі — Кадэнцыя. — С. 198. — 684 с. — ISBN 985-11-0314-4.

Отрывок, характеризующий Абрамович, Ян

Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.