Бадовский, Ян
| Ян Бадовский | |
| укр. Ян Бадовський | |
 Старейшая известная казацкая печать | |
| Род деятельности: |
гетман Войска Запорожского (1572—1575) |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Дата смерти: | |
Ян Бадовский (1539—1608) — польский шляхтич. Первый гетман реестрового казачества в 1572—1575 годах.
Происходил из старинного шляхетского рода Бадовских.
После Люблинской унии 1569 года развитие казачества в Речи Посполитой и на Украине пошло более быстрыми темпами. В этот процесс стало активно вмешиваться правительство польского государства. Первая королевская реформа состоялась в 1570 году.
Организатором казацкого войска стал коронный гетман Ежи Язловецкий, который назначил в 1572 году командовать Войском Запорожским Яна Бадовского.[1][2] В течение 1572—1575 годов он стоял во главе реестрового казачьего отряда из 300 человек.
Был старшим и судьей над низовыми казаками. Установление особого административного и судового производства для реестровых казаков имело целью организацию контроля над всем казачеством. Ян Бадовский с помощью принятых на службу казаков должен был удерживать остальных (нереестровых) казаков от действий, которые противоречили бы государственным интересам.
Напишите отзыв о статье "Бадовский, Ян"
Примечания
Ссылки
- [vodolatskiy.ru/ponjtie_kazachestvo_i_ih_objzannosti-5.html Понятие казачество и их обязанности]
Отрывок, характеризующий Бадовский, Ян
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
