Ян Лехонь

Ян Лехонь (польск. Jan Lechoń псевдоним; настоящее имя Лешек Серафинович, польск. Leszek Serafinowicz; 13 марта 1899, Варшава — 8 июня 1956, Нью-Йорк) — польский поэт, литературный и театральный критик.

Биография

В 1916—1920 учился на философском факультете Варшавского университета. В печати дебютировал в 14 лет. Был одним из основателей литературной группы «Скамандр», в которую входили Юлиан Тувим, Антоний Слонимский, Ярослав Ивашкевич.

В 1921 пытался совершить самоубийство.

В 1930—1939 был культурным атташе посольства Польши в Париже. Во время Второй мировой войны, после разгрома Франции, выехал через Испанию и Португалию в Бразилию, позднее переехал в США и обосновался в Нью-Йорке. Сотрудничал и был редактором польских эмигрантских периодических изданий.

Покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна нью-йоркского небоскреба. В 1991 прах был перезахоронен в Польше на Лесном кладбище в селе Ляски.

Творчество

Первые произведения опубликовал в 14 лет. Первый сборник стихотворений издал в 1912. Известность принёс сборник стихов «Karmazynowy poemat» («Пурпурная поэма», 1920), прославлявший борьбу за независимость Польши. В сборнике «Srebrne i czarne» («Серебряное и чёрное», 1924) отразилось разочарование действительностью и восхищение смертью. Считается одной из самых пессимистичных книг в польской литературе. После этой книги надолго прервал литературную деятельность.

Поэзию характеризуют приподнятость стиля и строгость поэтической формы.

Некоторые стихотворения Лехоня на русский язык переводились К. Д. Бальмонтом, А. М. Гелескулом.

Ссылки

• [www.culture.pl/pl/culture/artykuly/os_lechon_jan Биография] (польск.)

Отрывок, характеризующий Ян Лехонь

– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.