Смэтс, Ян Христиан

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ян Христиан Смэтс»)
Перейти к: навигация, поиск
Ян Кристиан Смэтс
африк. Jan Christiaan Smuts<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
премьер-министр ЮАС
3 сентября 1919 года30 июня 1924 года
Монарх: Георг V
Предшественник: Луис Бота
Преемник: Барри Херцог
премьер-министр ЮАС
5 сентября 1939 года4 июня 1948 года
Монарх: Георг VI
Предшественник: Барри Херцог
Преемник: Даниэль Франсуа Малан
 
Рождение: 24 мая 1870(1870-05-24)
Бовенплатс, возле Малмсбери, Капская колония
Смерть: 11 сентября 1950(1950-09-11) (80 лет)
Дорнклоф, Ирене, ЮАС
 
Награды:

Медаль Альберта (Королевское общество искусств) (1942)

Ян Христиан Смэтс (африк. Jan Christiaan Smuts; 24 мая 1870 — 11 сентября 1950) — южноафриканский государственный и военный деятель, премьер-министр Южно-Африканского Союза с 3 сентября 1919 по 30 июня 1924 и с 5 сентября 1939 по 4 июня 1948 года. Фельдмаршал (24 мая 1941 года). Принимал участие в создании Устава Лиги Наций — в частности, предложил мандатную систему. Философ, один из основателей философского течения современного холизма.

На протяжении большей части своей общественно-политической жизни Смэтс, как и многие другие африканеры, выступал за расовую сегрегацию, а также противостоял освобождению и предоставлению равных прав коренным жителям Южной Африки, опасаясь, что это приведёт к потере власти белых над этими народами. Однако в 1948 году правительство Смэтса выступило с докладом, в котором заявило что расовая сегрегация в Южной Африке не имела практической пользы, а ограничение на африканскую миграцию в городские районы должно быть отменено. При этом правительство выступило против большинства африканеров под политическим руководством Национальной партии, желавшей углубления сегрегации и оформления её в систему апартеида. Это привело к потере его рейтинга в 1948 году на всеобщих выборах.

Командовал отрядами во время Англо-бурской войны (1899—1902) в Трансваале, был её активным участником, командовал крупным партизанским соединением буров. Во время Первой мировой войны он руководил армией Южной Африки против Германии, захватив Германскую Юго-Западную Африку. Также Смэтс был командующим британской армии в Восточной Африке.

После образования ЮАС до Первой мировой войны 19141918 годов занимал ряд министерских постов в правительстве Союза:

  • Военный министр (19101912, 1913),
  • Министр внутренних дел (19101912),
  • Военный министр и министр финансов (19121915).

Во время Первой мировой войны 19141918 занимал должность Военного министра ЮАС и Главнокомандующего Британскими Восточноафриканскими экспедиционными силами. С 1917 по 1919 годы он также был одним из членов британского военного кабинета, помогая создавать военно-воздушные силы. После Первой мировой войны — Военный министр (до 3 сентября 1919 года), министр юстиции (19331939).

Он стал фельдмаршалом британской армии в 1941 году и служил в Имперском военном кабинете под руководством Уинстона Черчилля. Он был единственным человеком, который принимал участие в подписании мирных договоров, которые заканчивали и Первую, и Вторую мировую войну. Одним из величайших международных его достижений стало создание Лиги Наций, точная разработка и утверждение устава которой возлагались на Смэтса. Позднее он призвал к формированию новой международной организации для мира — Организации Объединённых Наций. Смэтс написал преамбулу к Уставу Организации Объединённых Наций и был единственным, кто подписал уставы и Лиги Наций, и ООН. Он стремился перестроить отношения между Соединённым Королевством и его колониями, оказал помощь в создании Британского Содружества наций. Однако в 1946 году правительство Смэтса был решительно осуждено большинством Генеральной Ассамблеи Организации Объединённых Наций за его дискриминационную расовую политику.

В 2004 году он был выдвинут на конкурс «10 величайших южноафриканцев», который проводился южноафриканской вещательной корпорацией. Заключительные позиции десятки должны были решаться во втором туре голосования, но программа была снята с эфира из-за политических разногласий, и Нельсон Мандела был провозглашен первым в первом туре голосования. В первом туре Ян Смэтс занял шестое место.





Детство и молодые годы

Ян Смэтс родился 24 мая 1870 года в традиционной африканерской очень уважаемой семье на семейной ферме Боффенплатц, у Малмесбери, в Капской колонии. В детстве он часто гулял один, исследуя окрестности. Так проснулась его страсть к природе, которую он сохранил на всю жизнь. После смерти старшего брата стал посещать школу неподалёку от города Рибек-Вест. В школе он был очень способным, поэтому быстро наверстал упущенное. В 1886 году в возрасте 16 лет поступил в Викторианский колледж, в Стелленбош, где изучал нидерландский, немецкий и древнегреческий языки. В последние годы жизни в Стелленбоше Смэтс лишился своей застенчивости и сдержанности и именно в это время встретил Айзиме Криге, на которой впоследствии женился. После окончания колледжа Смэтс выиграл Эбденскую стипендию на обучение и отправился в Великобританию изучать право в христианском колледже в Кембридже.

Будучи студентом, он переживал большие трудности с деньгами, но с помощью учителя решил их. Во время учёбы Смэтс отличался обособленностью своей позиции. Он написал книгу «Эволюция личности», хотя она не была опубликована. Её идеи были положены в дополненную им философскую концепцию холизма. Смэтс закончил обучение в 1893 году. За последние два года он был награждён многочисленными премиями и академическими наградами, в том числе премией Джорджа Лонга в области римского права и юриспруденции. Один из его преподавателей, профессор Мейтленд, ведущая фигура среди английских правовых историков, описал Смэтса как блестящего студента, подобного которому он никогда не встречал. Лорд Тодд, преподаватель христианского колледжа, сказал в 1970 году, что «за 500-летнюю историю колледжа из всех его членов прошлого и настоящего, трое были действительно выдающимися: Джон Мильтон, Чарльз Дарвин и Ян Смэтс».

Продвижение по карьерной лестнице

Смэтс начал заниматься юридической практикой в Кейптауне, но из-за его откровенного и резкого характера он имел мало друзей. Найдя малую финансовую выгоду в праве, он стал уделять всё больше и больше своего времени политике и журналистике, публикуясь в газете Cape Times. Смэтс был заинтригован перспективой создания единой Южной Африки и присоединился к африканерскому Бонду. К счастью, отец Смэтса знал лидера группы Яна Гофмаера; Гофмаер рекомендовал Яна Сесилю Родсу, который владел добывающей компанией «De Beers». В 1895 году Родс нанял Смэтса своим личным юрисконсультом.

Когда Родс инициировал Рейд Джеймсона в 1895-96 годах, Смэтс был возмущён. После предательства своего работодателя, друга и политического союзника он уволился из «De Beers» и исчез из общественной жизни. Видя, что в Кейптауне нет будущего для него, в августе 1896 года он решил переехать в Йоханнесбург. Однако он был разочарован, что не мог заработать достаточное количество денег. Смэтс нашел убежище в Претории.

С 1896 года политические взгляды Смэтса перевернулись с ног на голову. Он превратится из горячего сторонника Родса в наиболее непримиримого противника британской экспансии. В конце 1896 — начале 1897 годов Смэтс совершил турне по Южной Африке, яростно осуждая Соединённое Королевство, Родса и каждого, кто выступает против президента Трансвааля Пауля Крюгера.

Против Крюгера было настроено много либеральных элементов в Южной Африке, и когда в июне 1898 года Крюгер уволил Верховного судью Трансвааля, его давнего политического соперника Джона Гилберта Котке, большинство юристов взбунтовались. Уловив возможность, Смэтс пишет диссертацию, в которой с правовой точки зрения поддерживает Крюгера, который затем назначил Смэтса Генеральным прокурором. Вступив в должность, он уволил тех, кого считал невежественными, старомодными или испорченными. Его усилия по омоложению республики поляризовали африканеров.

После Рейда Джеймсона отношения между англичанами и африканерами ухудшились. В 1898 году война казалась неизбежной. Президент Оранжевого свободного государства Мартинус Стейн созвал мирную конференцию в Блумфонтейне по урегулированию жалоб каждой стороны. Ввиду своего глубокого знания английского Смэтс взял под свой контроль делегацию Трансвааля. Сэр Альфред Милнер, глава британской делегации, возразил против его руководства, и конфликт между ними двумя привёл к фиаско конференции и вступлению Южной Африки на путь войны.

Участие во Второй англо-бурской войне

11 октября 1899 года бурские республики вторглись в британские владения в Южной Африке, начав Вторую англо-бурскую войну. На ранних стадиях конфликта Смэтс был «глазами и ушами» Крюгера, заведуя пропагандой, логистикой, отношениями с генералами и дипломатами и всем остальным, что было необходимым.

На втором этапе войны Смэтс служил под командованием Кооса Де ла Рая, который руководил отрядом из 500 солдат в Западном Трансваале. Смэтс был очень успешным в молниеносной войне, и его отряд ушел от преследования британской армии, превышающей размеры отряда в 40 раз. Президент Крюгер и депутации в Европе считали, что есть веские надежды на захват Капской колонии. Они решили послать генерала Де ла Рая и взять на себя верховное командование, но потом решили действовать более осторожно, когда поняли, что генерал Де ла Рай вряд ли сможет удержаться в западном Трансваале. Как следствие, Смэтс отправился с небольшим отрядом (300 человек), а ещё 100 человек последовали за ним. До этого момента в ходе войны британцы использовали тактику выжженной земли, чем оставили буров без пастбищ. Одна сотня кавалерии, которая присоединилась к Смэтсу, была очень слабой, чтобы продолжать войну, и Смэтс был вынужден оставить этих людей с генералом Критцингером. За некоторыми исключениями, Смэтс встретил все отряды в Капской колонии и нашёл около 1400—1500 человек, вооружённых ружьями, а не 3000 мужчин, как предполагалось. Ко времени проведения мирной конференции в мае 1902 года в Капской колонии действовало 3300 партизан. Хотя люди с энтузиазмом воспринимали идею всеобщего восстания, был большой недостаток лошадей, поскольку они были забраны британцами. Не было фуража, зерна, а это означало, что Смэтс был вынужден отказаться от 9/10 тех, кто вызвался присоединиться к нему. Бурские силы провели рейд по линиям обеспечения и фермерским хозяйствам, распространяли африканерскую пропаганду и запугивали тех, кто выступает против них, но им так и не удалось вызвать всеобщее восстание против правительства. Этот рейд был одной из самых крупных военных авантюр ХХ века и имел непосредственное влияние на создание британских коммандос и сил специального назначения. С помощью этих практических разработок последовало развитие военной доктрины глубоких рейдов в тыл врага, асимметричной войны, а совсем недавно — элементов четвёртого поколения ведения войны.

Чтобы положить конец конфликту, Смэтс стремился взять основную цель — медную шахту в городе Окоп. При практической невозможности открытого нападения Смэтс собрал поезд со взрывчаткой и пытался протолкнуть его вниз, в город, где был вражеский гарнизон, который должен был погибнуть. Хотя это не удалось, Смэтс доказал, что он не остановится ни перед чем, чтобы победить своих врагов. Из-за неспособности обуздать Трансвааль и неуспеха в боевых действиях Смэтс решил, что нет другого выбора, кроме как предложить перемирие и провести мирную конференцию, которая состоялась в Фериинихинзе.

Перед конференцией Смэтс встретился с лордом Китченером на станции Кронштадт, где они обсудили предлагаемые условия капитуляции. Смэтс взял на себя ведущую роль в переговорах между представителями всех партизан Оранжевого Свободного государства и Южно-Африканской Республики (15 — 31 мая 1902 года). Хотя он признал, что с чисто военной точки зрения война может продолжаться, он подчеркнул, что важно не жертвовать при этом африканерским народом ради независимости. Он хорошо понимал, что более 20000 женщин и детей умерли в концентрационных лагерях врага. Он чувствовал, что было бы преступлением продолжать войну без гарантии помощи от других городов, и объявил: «Товарищи, мы решили стоять до конца. Перейдём теперь, как мужчины, к пониманию, что пришёл конец для нас, прийти к горчайшей мысли, что когда-нибудь была». Его мнение поддержали большинство представителей конференции, которые затем проголосовали 54 голосами в пользу мира против 6. Представители правительства встретились с лордом Китченером и в 11:15 31 мая 1902 года исполняющий обязанности президента Бургер подписал мирный договор, а после него члены его правительства, исполняющий обязанности президента де Вет и члены его правительства.

Смэтс как политик и военный

Во время Первой мировой войны Смэтс сформировал южноафриканские силы обороны. Его первое задание заключалось в подавлении восстания Маритца, которое началось в ноябре 1914 года. Потом он и Луис Бота повели южноафриканскую армию в Германскую Юго-Западную Африку и захватили её. В 1916 году генерал Смэтс был назначен правителем завоёванной Германской Восточной Африки. Хотя Восточно-Африканская кампания шла достаточно хорошо, немецкие войска не были уничтожены. Смэтс подвергся критике со стороны начальника разведки полковника Ричарда Майнертцагена, который считал, что лобовые атаки могли бы быть менее дорогостоящим, чем обходные манёвры, во время которых погибло много солдат. Майнертцаген писал о Смэтсе: «Смэтс стоил Англии сотни тысяч человеческих жизней и много миллионов фунтов за его осторожность… Смэтс НЕ умелый воин, он — блестящий государственный деятель и политик, но только не воин». Однако в начале 1917 года он был приглашён в Имперский Военный кабинет Дэвида Ллойд-Джорджа, покинув район боевых действий, и отправился в Лондон. В 1918 году Смэтс помог создать военно-воздушные силы, независимые от армии. Смэтс и Бота были ключевыми персонажами в ходе переговоров на Парижской мирной конференции. Оба они были в пользу примирения с Германией и ограничения репараций. Смэтс оправдывал необходимость мощи Лиги Наций, которая не оправдала ожидания. Версальский мирный договор дал Южной Африке мандат класса C над Германской Юго-Западной Африкой (которая позже стала Намибией), которая оставалась в её составе с 1919 по 1990 годы. В то же время Австралия получила аналогичный мандат над немецкой Новой Гвинеей, которую занимала до 1975 года. Когда бывшая Германская Восточная Африка была разделена на две мандатные территории (Руанда-Урунди и Танганьика), «Смэтсленд» стало одной из предлагаемых названий для Танганьики.

Смэтс вернулся в южноафриканскую политику после конференции. Когда Бота скончался в 1919 году, Смэтс был избран премьер-министром, которым и работал до шокирующего поражения от Национальной партии в 1924 году.

Во время Второй мировой войны

После девяти лет пребывания в оппозиции и занятий научной деятельностью Смэтс вернулся к политике в качестве заместителя премьер-министра в «большой коалиции» правительства во главе с Герцогом. Когда Герцог выступил за нейтралитет в войне с нацистской Германией в 1939 году, он был смещён с должности, а Смэтс стал премьер-министром во второй раз. Он служил с Уинстоном Черчиллем во время Первой мировой войны, и между ними сложились хорошие личные и профессиональные отношения. Смэтс был приглашён в Имперский Военный кабинет в 1939 году как уважаемый южноафриканский деятель, выступавший в пользу войны. 28 мая 1941 года Смэтс был назначен фельдмаршалом британской армии, став первым южноафриканским деятелем такого ранга.

Значение Смэтса в Имперском Военном кабинете было настолько большим, что был сформирован план, предложенный ещё в 1940 году, по которому Смэтса могли назначить премьер-министром Соединённого Королевства, если Черчилль умрёт или станет нетрудоспособным во время войны. Эта идея была введена сэром Джоном Колвиллом, личным секретарем Черчилля. Близость к британской политике, к королю и Черчиллю сделала Смэтса очень непопулярным среди африканеров, что привело к его падению.

В мае 1945 года он представлял Южную Африку в Сан-Франциско и принимал непосредственное участие в разработке Устава Организации Объединённых Наций, равно как и Устава Лиги Наций в 1919 году Смэтс призвал делегатов создать мощную международную организацию, призванную для сохранения мира. Он был уверен, что, в отличие от Лиги Наций, Организация Объединённых Наций будет иметь более действенный характер. Смэтс подписал Парижский мирный договор, положивший мир в Европе, став единственным участником обоих договоров, окончивших и Первую, и Вторую мировую войну.

В 1945 году он номинировался Хальвданом Котом на Нобелевскую премию мира, на которую претендовали 7 кандидатур. Однако он явно не был главным претендентом. Лауреатом стал Корделл Халл.

После Второй мировой

Его занятость войной имела серьёзные политические последствия в Южной Африке. Поддержка войны и Комиссии Фагана со стороны Смэтса сделала его непопулярным среди африканеров, и проапартеидская оппозиция во главе с Даниэлем Франсуа Маланом одержала победу в лице Национальной партии в 1948 году на всеобщих выборах. Этот результат был прогнозируем. Хотя Смэтс, который был уверен в победе, потерял своё место в Палате собрания и ушел из политики, он всё ещё надеялся, что ещё слабая Национальная партия и её правительство потерпят крах, но всё же она осталась у власти до 1994 года, когда после почти пяти десятилетий апартеида было сформировано переходное правительство национального единства.

17 сентября 1948 года он был назначен главным полковником полка провинции Вестерлайк.

Присуждение Смэтсу звания профессора Кембриджского университета вскоре после выборов восстановило его моральный дух, но внезапная и неожиданная смерть его старшего сына, Япи, в октябре 1948 года вызвала его глубокое отчаяние. В последние два года своей жизни, в уже очень пожилом возрасте, Смэтс продолжал оказывать влияние на мировую политику. Европа и Содружество остались его основными проблемами. Он выразил сожаление по поводу выхода Ирландии из Содружества, также был недоволен провозглашением независимости Индии, опасаясь активизации националистов в Южной Африке. Его выдающийся вклад как государственного деятеля мирового масштаба был отмечен многочисленными наградами и медалями. На родине его репутация была более неоднозначной. Однако, несмотря на плохое состояние здоровья, он продолжал публичную жизнь.

29 мая 1950 года, через неделю после публичного празднования своего восьмидесятилетия в Йоханнесбурге и Претории, он перенёс инфаркт, от которого скончался на семейной ферме Дурнкуфи неподалеку от Претории 11 сентября 1950 года. Похоронен в Претории 16 сентября.

Труды

  • Holism and Evolution. London: Macmillan, 1926.
  • Africa and Some World Problems. Oxford: Clarendon Press, 1930.
  • Greater South Africa: Plans for a Better World: The Speeches of General the Right Honorable J. C. Smuts. Johannesburg: Truth Legion, 1940.
  • Selections from the Smuts Papers, vols. 1-4, edited by William Keith Hancock and Jean van der Poel. Cambridge, U.K.: Cambridge University Press, 1966.
  • Selections from the Smuts Papers, vols. 5-7, edited by Jean van der Poel. Cambridge, U.K.: Cambridge University Press, 1973.
  • Walt Whitman: A Study in the Evolution of Personality. Detroit: Wayne State University Press, 1973.

Напишите отзыв о статье "Смэтс, Ян Христиан"

Ссылки

  • [www.encyclopedia.com/topic/Jan_Christian_Smuts.aspx Smuts, Jan Christian (Christiaan)] // Complete Dictionary of Scientific Biography.


Отрывок, характеризующий Смэтс, Ян Христиан

– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.