Япония в эпоху модернизации

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Япония в эпоху модернизации представляла собой государство, в короткие сроки переходящее от феодализма к современному индустриальному обществу.





Предыстория

Первыми европейцами, с которыми познакомились японцы, были португальцы, принёсшие сюда христианскую веру, нашедшую здесь среди некоторых представителей знати своих сторонников. Однако после восстания 1637 года Япония полностью изолировала себя от европейского влияния. Единственными европейцами, через которых поддерживалась связь с Европой, была небольшая группа голландских купцов, которым было разрешено раз в год вести торговлю на небольшом острове в гавани Нагасаки. Эта политика «закрытых дверей» носила название «сакоку», в соответствии с которой жителям Японии под страхом смерти запрещалось покидать страну.

Попытки начать с Японией деловые отношения интенсифицировались в конце 18 в. Так, купец из Якутска Павел Лебедев-Ласточкин в 1778 году тщетно пытался начать торговлю на Хоккайдо.

Затем неудачные попытки делали американцы.

В 1804 году в Нагасаки прибыла русская кругосветная экспедиция под командованием Крузенштерна. Русский посланник Николай Резанов сделал попытку организовать взаимную торговлю, но безуспешно. В последующие три года русские самовольно в отместку за неудачу нападали на Сахалин и Курильские острова, что заставило Японию построить на севере страны оборонительные сооружения.

В 1811 на острове Кунашир высадился лейтенант Василий Головнин. Он был арестован по обвинению в нарушении сакоку и провёл в японском плену два года. Благодаря заступничеству влиятельного японского торговца Такадаи Кахэя, чей торговый оборот был сравним с оборотом всей страны, удалось освободить Головнина и его спутников, что стало первым в истории Японии случаем освобождения пленников. Более того, русская дипломатия добилась создания в среде японских властей уважения к своей стране.

В 1825 году в Японии был издан приказ морской страже убивать на месте иностранцев, высаживающихся на берег. Основой такого решения был эдикт императора, требующего «не думать дважды».

Затем несколько раз европейцы, главным образом из Америки, пытались наладить отношения, возвращая в Японию спасённых ими японских рыбаков.

Русский адмирал Евфимий Васильевич Путятин неоднократно с 1852 по 1855 делал попытки добиться для России статуса наибольшего благоприятствования в торговле. В 1853, прибыв в Нагасаки, он представил письмо от российского министра иностранных дел Карла Нессельроде и продемонстрировал японцам паровую машину, что стало первым зарегистрированным случаем, когда японцы ознакомились с силой пара. Его усилия увенчались подписанием Симодского трактата в феврале 1855. Этим договором подтверждались «постоянный мир и искренняя дружба между Россией и Японией». Курильские острова к северу от оострова Итуруп объявлялись владениями России, а Сахалин продолжал оставаться как совместное, нераздельное владение двух стран. В 1875 году был подписан Санкт-Петербургский договор, согласно которому Россия уступала Японии все Курильские острова в обмен на полноправное владение Сахалином.

Время реформ

31 марта 1854 году в бухте города Эдо (Токио) во второй раз бросила якорь эскадра вооружённых артиллерией американских «чёрных кораблей» под командованием коммодора Мэтью Перри. Он продемонстрировал японцам корабельные орудия Пексана, ставшие первыми морскими бомбическими орудиями, стрелявшими разрывным боеприпасом. Под угрозой силы ему удалось заключить неравноправный торговый договор (хотя не шло речи ни об оккупации, ни о колонизации страны), ставший историческим событием и покончивший с изоляцией Японии.

Поскольку сопротивление было совершенно бессмысленным, власти приняли решение всемерно овладеть достижениями Европы и Северной Америки, чтобы иметь возможность в будущем проводить собственную независимую политику. Тем более, что в 1863 году королевский флот подверг ожесточённой бомбардировке самый южный Японский город Кагосима в наказание за убийство там английского подданного. Была проведена и бомбардировка Симоносеки во время объединённой экспедиции Англии, Америки,Голландии и Франции. К тому же японцы были хорошо осведомлены о событиях в Китае, в котором западные державы жёстко проводили свою активную колонизаторскую политику.

Ещё во времена сакоку наряду с ограничением посещениями иностранцами территории Японии, её учёные внимательно изучали по книгам «голландскую премудрость» и заимствовали из них полезные сведения в области медицины, естествознания и новейшие технологии. В 1811 году официально был создан «Институт по изучению иностранных книг», а многие кланы посылали на ограниченный срок молодых людей за границу. В результате в своих донесениях Перри с удивлением отмечал осведомлённость японцев. В то время в Японии существовали две установки: Сонно дзёй, что значит: «Верность императору, повержение варваров» и Вакон ёсай — «Восточная этика, западная наука»[1]

С 1860 по 1867 из Японии в Европу и США были направлены по образцу Петровской России начала XVIII века семь «Дипломатических посольств а также для обучения».

3 февраля 1867 года престол своего отца императора Комея занял его 15-летний сын Муцухито, став 122-м императором Японии. Сёгунат Токугава (власть верховного главнокомандующего — сёгуна) был отменён после штурма Эдо (Токио) летом 1868 года. Столица перенесена из Киото в Токио, а во главе государства был поставлен император, власть которого в течение двух столетий была чисто формальной, а сам император представлял собой ритуальную фигуру, не обладающей реальной властью. Молодого императора поддержали четыре могущественных клана землевладельцев.

Характерной чертой мировоззрения населения Японии всегда была лояльность по отношению к императору и его почитания и обожествления. Авторитет императорской власти, совпадающий с сильно развитым чувством необходимости сохранения национальной идентичности во всей социальных слоях государства, обеспечивали быстрое проведение всех нужных для модернизации мероприятий. Sonno Kaikotou  — «Почитание императора, который над страной господствует» стало национальным лозунгом.[2]

В следующем году 3 января 1868 года было сформировано новое правительство. Началась новая эра Мэйдзи, что значит «просвещенное правление» После коронации императором была провозглашена так называемая «Клятва Пяти пунктов»:

  1. Учреждение совещательных общественных советов.
  2. Привлечение всех слоёв населения в решении общегосударственных вопросов.
  3. Отмена всех устаревших законов и сословных ограничений в предпринимательской и финансовой деятельности.
  4. Отмена «диких обычаев» и их замена «простыми законами природы».
  5. Проведение общенационального похода за знаниями с целью усиления работы по созданию императорского правления.

В истории Японии этот период назывался Бакумацу, который отмечен был окончательным оформлением двух противостоящих политических группировок. С одной стороны это были национал-патриоты, империалистически настроенные сторонники политики выхода за пределы государства с целью подчинения и овладения не принадлежавшими Японии территориями. С другой стороны это были традициналистски настроенные сторонники сёгуната, включая самураев из элитных вновь образованных соединений, недовольные появлением иностранцев и заключёнными неравными договорами. С января 1868 года по май 1869 в Японии разразилась гражданская война Босин, в которой войска сёгуна, прошедшие военную подготовку от прибывшей в страну французской военной миссии были повержены в решающей битве войны при Тоба — Фусими. Характерно, что в войне было использовано европейское огнестрельное оружие, а также деревянные пушки. Даже войска сёгуна были одеты в европейскую форму. После войны сторонники сёгуна получили амнистию, а некоторые получили должности в новой императорской администрации.

В 1871 г. в Соединённые Штаты Америки прибыл принц Ивакура, ставший первым в истории Японии официальным представителем на Западе.

В 1872 г. в Японии была построена первая железная дорога.

В 1880 г. японцы начали одеваться в европейскую одежду.

Важным фактором, обеспечившим быстрое проведение реформ, было то обстоятельство, что за предшествующее столетие в государстве произошло накопление значительного капитала, обеспечившее их инвестирование.

Введённая конституция привела к созданию двухпалатного парламента по английскому образцу. Началось образование нового высшего класса.

По образцу законодательства Германии был составлен свод гражданских законов, соединивший гарантирование положений существовавших ранее правил управления фамильной собственностью с новыми положениями права на частную собственность в условиях рынка.

Были введены: обязательное всеобщее школьное обучение и всеобщая воинская обязанность. Григорианский календарь и основаны газеты (уже в 1868 году их было 16), а также свобода совести.

Одновременно росла и укреплялась национальная промышленность с помощью иностранного капитала и иностранных специалистов. Так, Англия способствовала началу судостроения (первый военный корабль был заложен на японской верфи в 1905 году)[2] .

Ориентированная на внутренний рынок японская экономика смогла избежать сильной зависимости от иностранного капитала. Уже в 1911 году было прекращено действие заключённых ранее неравноправных договоров и государство получило полный контроль над таможней.

Индустриализация началась в Японии с создания предприятий по выпуску шёлка, затем, к 1880-м годам, последовала текстильная промышленность, а с 1890-х — тяжёлая промышленность.

Быстро росло народонаселение: в 1873 г. − 35 миллионов, а к 1918 году стало 55. При всём этом японцы сохраняли во всём, что не было связано с заимствованием знаний из-за границы, свою национальную культуру.[3]

Начало японского империализма

С этих лет приоритетом японской внешней политики стали империалистические претензии на контроль сначала над принадлежащими Китаю островами, а затем и над материковым Китаем. Fukoku Kyouhei — « богатая страна, сильная армия» — таков был один из лозунгов сторонников модернизации. Зоной назревающего конфликта оказалась и Корея, в течение 500 лет придерживавшаяся политики изоляционизма. Сейчас она стала ощущать давление как со стороны Японии, имевшей с ней исторические культурные связи, так и США и России.

Соперничество Китая и Японии в Корее привело к короткой японо-китайской войне 1894—1895 годов, в результате которой Япония приобрела остров Формозу (Тайвань), ставший первым крупным приобретением империалистической политики Японии. Конкурируя с Китаем, Япония вмешивалась во внутренние дела Кореи и проводила там модернизацию, в том числе отменила там рабство и средневековый обычай заключения браков между несовершеннолетними.[3]

Русско-японская война

Проводя модернизацию, японцы использовали исторический опыт России времён Петра Великого, который им хорошо был известен.[2] В 1902 г. был заключён англо-японский договор о союзе, значительно укрепивший международный престиж Японии, что через год привело к началу серьёзного противостояния между Россией и Японией. Одной из причин конфликта стало также явное продвижение России в сторону Китая, строительство железной дороги в Маньчжурии, заселение Харбина, а также концессии по лесоразработкам на пограничной с Кореей реке Ялуцзян.

7 февраля 1904 г. японская эскадра, без предварительного объявления войны, напала на Порт-Артур и нанесла повреждение стоявшим там на внешнем рейде русским военным кораблям. Затем, вопреки ранее заключённыму договору о нейтралитете, Япония высадила на юге Кореи армию численностью 80 000 человек, совершившую рейд на север и нанёсшую тяжёлое поражение русской армии в Маньчжурии. Затем, ценой потерь, превосходящих потери Японии в два раза, русской армии удалось добиться успеха. Однако в конце февраля — начале марта произошло 12-дневное сражение под Мукденом, которое привело к поражению армии генерала Куропаткина. В этой битве потери с обеих сторон (ранеными, убитыми, пропавшими без вести и военнопленными) составили до 160 тыс. человек.

Этим событием Япония показала, что она не только вышла на один уровень с европейскими державами, но в определённом смысле способна их превзойти.

Библиография

В статье используются материалы из английской, немецкой, французской и японской Википедий

  • Мазуров И. В. [www.pandia.ru/text/77/168/14482.php Япония на пути модернизации]. — Хабаровск: Изд-во Дальневосточ. гос. гуманитар. ун-та, 2006. — 48 с.
  • Weltgeschichte-Daten Fakten Bilder- Georg Westermann Verlag; Braunschweig 1987- ISBN 3-07-509036-0
  • J.M.Roberts Der Triumph des Abendlandes/ Eine neue Deutung der Weltgeschichte. ECON Verlag GmbH, Düsseldorf und Wien, 1986 ISBN 3-88199-642-7
  • Головнин В. М. Сочинения. Путешествие на шлюпе «Диана» из Кронштадта в Камчатку, совершенное в 1807, 1808 и 1809 гг. В плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 гг. Путешествие вокруг света на шлюпе «Камчатка» в 1817, 1818 и 1819 гг.: С приложением описания примечательных кораблекрушений в разные времена претерпенных русскими мореплавателями / Головнин В. М. — М.; Л.: Изд-во Главморпути, 1949. — 506 с.
  • Головнин В. М. Записки флота капитана Головина о приключениях его в плену у японцев. — М.: Захаров, 2004. — 464 с. — (Серия «Биографии и мемуары») на сайте «Российский мемуарий»

Напишите отзыв о статье "Япония в эпоху модернизации"

Ссылки

  1. J.K.Fairbank, E.O. Reischauer, A.M.Kraig East Asia.Transition and Transformation. London, 1973.
  2. 1 2 3 J.M.Roberts Der Triumph des Abendlandes/ Eine neue Deutung der Weltgeschichte. ECON Verlag GmbH, Düsseldorf und Wien, 1986 ISBN 3-88199-642-7
  3. 1 2 Welt im Umbruch 1900—1914. Verlag Das Beste GmbH.Stuttgart.1999 ISBN 3870708379

Отрывок, характеризующий Япония в эпоху модернизации

– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.