Корея под властью Японии
| Генерал-губернаторство Корея | |||||||||
| 朝鮮 | |||||||||
| Генерал-губернаторство | |||||||||
| |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| |||||||||
| Гимн Кими га ё | |||||||||
| |||||||||
| Столица | Кэйдзё | ||||||||
| Крупнейшие города | Кэйдзё, Хэйдзё, Фудзан, Сэйсин, Тайкю, Дзинсэн, Гэндзан | ||||||||
| Язык(и) | японский, корейский | ||||||||
| Денежная единица | корейская иена | ||||||||
| Площадь | около 150 тыс. км² | ||||||||
| Население | 26 660 000 (1942 год) | ||||||||
| Форма правления | генерал-губернаторство | ||||||||
| Император Японии | |||||||||
| - 1910—1912 | Мэйдзи | ||||||||
| - 1912—1926 | Тайсё | ||||||||
| - 1926—1945 | Сёва | ||||||||
| Генерал-губернатор Кореи | |||||||||
| - 1910—1916 | Тэраути Масатакэ | ||||||||
| - 1916—1919 | Хасэгава Ёсимити | ||||||||
| - 1919—1927 | Сайто Макото | ||||||||
| - 1927 | Угаки Кадзусигэ | ||||||||
| - 1927—1929 | Яманаси Хандзо | ||||||||
| - 1929—1931 | Сайто Макото | ||||||||
| - 1931—1936 | Угаки Кадзусигэ | ||||||||
| - 1936—1942 | Минами Дзиро | ||||||||
| - 1942—1944 | Коисо Куниаки | ||||||||
| - 1944—1945 | Абэ Нобуюки | ||||||||
| История | |||||||||
| - 29 августа 1910 | Присоединение к Японии | ||||||||
| - 1 марта 1919 | Первомартовское восстание | ||||||||
| - 1920-е — начало 1930-х годов | Культурное управление | ||||||||
| - 1930-е — 1945 | Политика ассимиляции | ||||||||
| - 15 августа 1945 | Получение независимости | ||||||||
Корея с 1910 по 1945 годы была японской колонией. В это время она не обладала суверенитетом, власть на полуострове принадлежала японскому генерал-губернатору. Колониальный период был отмечен высокими темпами экономического роста, возникновением современной корейской культуры, формированием основ современной корейской индустрии, почти двукратным увеличением средней продолжительности жизни (с 23,5[1] до 43 лет)[2] и широким внедрением современного начального образования. В то же время в первое и последнее десятилетия этого периода колониальные власти проводили жёсткую авторитарную политику в отношении населения, а на протяжении всего периода корейцы подвергались дискриминации.
Колониальный период закончился после капитуляции Японии во Второй мировой войне.
Содержание
- 1 Название
- 2 История
- 3 Административное деление
- 4 Политическое устройство
- 5 Население
- 6 Экономика
- 7 Социальная сфера
- 8 Религия
- 9 Культура
- 10 Правоохранительные органы
- 11 Вооружённые силы
- 12 Движение за независимость
- 13 Современные оценки колониального периода
- 14 См. также
- 15 Примечания
- 16 Литература
- 17 Ссылки
Название
В Японии в отношении этого периода обычно используется название «Эпоха японского правления в Корее» (яп. 日本統治時代の朝鮮 Нихон то:ти дзидай-но Тё:сэн). В Корее этот период называется по-разному. Ниже приведены наиболее популярные названия.
| Оригинал | Перевод |
|---|---|
| 일제시대 | Японский имперский период |
| 식민지 시대 | Колониальный период |
| 일제 강점기 | Период насильственной оккупации Японией |
| 일본 통치 시대 | Период японского правления |
В отношении Кореи в колониальный период часто употреблялось японское название «Тёсэн» (яп. 朝鮮, в западных источниках — Chosen или Tyosen).
История
Предыстория
В XIX веке, после Реставрации Мэйдзи, в японском обществе существовала идея о необходимости аннексии Кореи. В 1873 году ряд радикально настроенных политиков, возглавляемых Сайго Такамори, призывали правительство к походу на Корею. Идея была отвергнута — правительство решило, что у Японии для этого недостаточно сил.
В Корее японское влияние начало распространяться после подписания с Кореей мирного соглашения на Канхвадо в 1876 году. Конкурентами Японии за влияние в Корее были Россия и Китай (империя Цин). Одержав победу в японо-китайской и русско-японской войнах, Япония получила возможность единолично проводить политику в отношении Кореи. 17 ноября 1905 года между Японией и Кореей был подписан договор, превращавший Корею в протекторат Японии.
После подписания договора в японском правительстве образовались две фракции. «Умеренные» политики, возглавляемые Ито Хиробуми, считали, что формальная аннексия Кореи приведет к росту антияпонских настроений в стране. «Радикалы», возглавляемые Ямагатой Аритомо, считали аннексию Кореи необходимой. После того, как Ито был убит, в правительстве Японии возобладала точка зрения «радикалов». 22 августа 1910 года был подписан Договор о присоединении Кореи к Японии. Через 7 дней он вступил в силу, и Корея стала японской колонией[3].
Первый период (1910—1919)
Первым генерал-губернатором Кореи стал Тэраути Масатакэ. Он стал проводить решительную политику по модернизации полуострова. Так, по его приказу в Корее было открыто несколько тысяч школ, где, в частности, изучались японский язык и японская литература.
Тэраути провёл земельную реформу в Корее: был создан земельный кадастр, однако составлялся он исключительно на основе письменных документов, между тем как земельные отношения в Корее зачастую регулировались с помощью обычного права. По сообщениям корейских источников, это привело к утрате земли значительной частью корейских крестьян.
При этом генерал-губернатор, однако, не считался с корейским культурным наследием — так, по его приказу была снесена часть комплекса бывшего императорского дворца.
В 1916 году новым генерал-губернатором стал Хасэгава Ёсимити, который продолжил жесткий курс предшественника. Его политика привела к восстанию 1 марта 1919 года, в котором приняли участие около 2 млн корейцев. Восстание было подавлено жандармерией и армией. Существуют разные оценки числа погибших во время подавления восстания: от 553 (официальная оценка генерал-губернаторства) до 7509 (цифра, приведённая Пак Ынсиком, деятелем корейского движения за независимость)[4].
Второй период (1919—1930-е)
В конце 1910-х годов жёсткая политика в Корее, получившая прозвище «политика сабель» (яп. 武斷統治), стала вызывать критику и в метрополии. После Движения первого марта Хасэгава Ёсимити ушел в отставку, а император Японии издал указ, согласно которому на пост генерал-губернатора могли назначаться и гражданские лица.
Либерально настроенный премьер-министр Хара Такаси назначил новым генерал-губернатором Сайто Макото. Сайто постарался изменить политику Токио в отношении Кореи. По его указам, корпус жандармов был распущен и заменен обычной полицией, были запрещены телесные наказания, создан ряд газет на корейском языке, в Кэйдзё (Сеуле) был открыт императорский университет, ставший первым университетом в Корее. Кроме того, Сайто значительно смягчил политику по отношению к корейским христианам[4][5]. При Сайто было завершено строительство Дома генерал-губернатора Кореи[6].
Стиль правления Сайто обычно называется «политикой культурного управления» (яп. 文化統治, кор. 문화통치)[7].
Третий период (1930-е — 1945)
Начиная с середины 1930-х годов, когда в Японии к власти пришли военные, Токио начало проводить политику ассимиляции Кореи, получившей название «Найсэн иттай» (яп. 內鮮一體[8]). В рамках этой политики поощрялось вступление корейцев в японские патриотические организации и обращение в синтоизм. Оппозиционные движения подавлялись, закрывались газеты, выступавшие против японского правления. В 1939 году генерал-губернатор Минами Дзиро издал Указ о смене имён (яп. 創氏改名 Со:си каймэй), разрешавший корейцам брать японские имена[9][10]. Отказавшиеся менять имя корейцы подвергались общественному осуждению и дискриминации[11]. За первые шесть месяцев после выхода указа имена сменили 80,5 % корейских семей[12].
С началом Второй японо-китайской и Тихоокеанских войн положение корейцев ухудшилось: генерал-губернаторство начало проводить политику вывоза корейских подданных в метрополию в качестве рабочей силы. Позднее корейцев стали также призывать в Императорскую армию (ранее туда призывали только подданных из метрополии). Кроме того, тысячи кореянок были вынуждены работать в полевых борделях японской армии в качестве проституток (официальное название — «женщины для комфорта»)[13].
Окончание японского правления
К августу 1945 года было очевидно, что поражение Японии во Второй мировой неизбежно. 8 августа в войну вступил Советский Союз; Красная армия быстро разгромила японские силы в Маньчжоу-го и заняла северную часть Корейского полуострова. 6 и 9 августа американские войска сбросили на японские города атомные бомбы. В этих условиях Японская империя объявила о принятии ею условий Потсдамской декларации и капитуляции перед союзниками. По условиям капитуляции она, в частности, отказывалась от Кореи, которая делилась на советскую и американскую зоны оккупации по 38-й параллели. В сентябре 1945 года американские войска во главе с Джоном Ходжем высадились в южной Корее. 8 сентября 1945 года последний генерал-губернатор Кореи Абэ Нобуюки подписал акт о капитуляции перед союзниками, а на следующий день колониальное правительство было официально распущено. Так завершился 35-летний период японского господства в Корее.
После капитуляции Японии американские оккупационные власти организовали репатриацию корейцев на родину из бывшей метрополии и репатриацию японцев из Кореи на Японские острова. В течение нескольких лет подавляющее большинство японцев покинуло Корейский полуостров[14].
Административное деление
В колониальный период Корея подразделялась на 13 провинций (яп. 道, то). Провинции делились на города областного значения (яп. 府, фу), уезды (яп. 郡, гун) и острова (яп. 島, то)[15]. Более мелкими административными единицами были район (яп. 面, мэн) и селение (яп. 邑, ю:). Районы и селения, в свою очередь, подразделялись на кварталы (яп. 洞 то:) и деревни (яп. 里, ри).
Во время своего правления колониальные власти провели в Корее ряд реформ, реорганизовывавших административно-территориальное деление полуострова, а также вводивших в Корее ограниченное местное самоуправление.
Политическое устройство
Центральная администрация
В колониальный период верховная законодательная и исполнительная власть на полуострове принадлежала японскому генерал-губернатору. Генерал-губернатор назначался из Токио. До 1919 года эту должность мог занимать только военный, а с 1919 года — и гражданский чиновник. На практике, однако, только один генерал-губернатор — отставной адмирал Сайто Макото — не был военным на действительной службе.
Высшим законодательным актом в Корее являлся указ генерал-губернаторства (яп. 朝鮮總督府令, Тё: сэн Со: токуфу Рэй).
При генерал-губернаторе существовал административный аппарат, возглавляемый генеральным инспектором и выполнявший функции исполнительной власти. Дважды — в 1919 и в 1943 году — этот аппарат подвергался реорганизации.
Кроме того, на протяжении всего колониального периода в Корее существовал также Консультативный совет (яп. 中樞院), членами которого были влиятельные и известные корейцы[15]. Однако Консультативный совет обладал только законосовещательными полномочиями и не оказывал реального влияния на политику.
Местная администрация
Во главе каждой из тринадцати провинций стоял губернатор, назначавшийся правительством Японии и подчинявшийся генерал-губернатору Кореи. Губернаторами были как японцы, так и корейцы[16].
С 1920 года в Корее было введено ограниченное самоуправление на провинциальном, городском, уездном, районном и сельском уровнях[17]. В 1931 году полномочия органов самоуправления были расширены[18].
Судебная власть
В колониальной Корее существовали суды трёх уровней: местные, апелляционные и Верховный. Изначально дело рассматривалось в местном суде; обычно его вел один судья, но при рассмотрении гражданских исков на сумму более 1000 иен это число увеличивалось до трёх. Опротестовать решение местного суда можно было в одном из трёх апелляционных судов, чьи решения, в свою очередь, могли быть опротестованы в Верховном суде Кореи. Коллегия апелляционных судов состояла из трёх судей, а Верховного — из пяти. Подавляющее большинство судей составляли этнические японцы[19].
Население
Ниже представлена таблица, показывающая динамику роста численности населения Кореи в колониальный период. Данные приведены согласно Статистической службе Республики Корея (кор. 대한민국 통계청), которые, в свою очередь основаны на данных переписей, проводимых генерал-губернаторством[20].
| Год | Население | Корейцы | Японцы | Другие |
|---|---|---|---|---|
| 1911 | 14 060 000 | 98.4 % | 1.5 % | 0.1 % |
| 1925 | 19 020 000 | 97.5 % | 2.2 % | 0.3 % |
| 1935 | 21 890 000 | | ||
| 1943 | 26 660 000 | 96.9 % | 2.8 % | 0.3 % |
В колониальный период в два раза выросла средняя продолжительность жизни корейцев — с 22 лет в конце 1900-х[21] до 44 лет в середине 1940-х[22][23].
Экономика
Колониальный период в Корее был периодом экономического роста. Так, ВНП колонии с 1912 по 1939 годы вырос в 2,66 раза (в среднем 3,6 % в год), общий объём потребления — в 2,38 раза (в среднем на 3,3 % в год), а уровень доходов на душу населения — в 1,67 раза (в среднем на 2,3 % в год)[24].
В этот период было модернизировано сельское хозяйство в Корее. В 1912 году в каждой корейской провинции были созданы Бюро сельскохозяйственных технологий (яп. 農業技術館), которые должны были заниматься планированием и внедрением новых технологий в сельском хозяйстве.
Общая площадь обрабатываемых земель в Корее росла, хотя достаточно медленно: например, с 1919 по 1938 годы эта площадь выросла на 132 995 га[25]. На протяжении колониального периода росла доля земли, принадлежащих японским собственникам: в 1912 году им принадлежало 3-4 % обрабатываемой земли[26], а в 1932 году — 16 %.[27]. Значительную часть этой земли составляла земля, конфискованная у бывшего императорского дома Корейской империи[28].
Колониальные власти проводили политику по вывозу риса, выращенного в Корее, в метрополию[29].
| Годы | Объём выращенного риса (тыс. т) | Объём вывоза (тыс. т) | Процент вывоза от общего объёма |
|---|---|---|---|
| В среднем | 2726,67 | 716,67 | 29,5 |
До середины 1930-х годов общий объём сельскохозяйственной продукции рос, однако в 1940-е годы он начал сокращаться; это было связано с оттоком населения в города: стране требовались рабочие руки для военно-промышленного комплекса[30].
Колониальный период стал периодом бурного роста корейской промышленности. На момент аннексии в Корее был 151 завод, а к концу колониального периода — 7 142. Кроме того, доля заводов, принадлежащих корейцам, выросла с 25,8 % в 1910 году до 60,2 % в 1940 году. Количество рабочих увеличилось с 15 000 до 300 000[31].
Особенно интенсивной индустриализация Кореи стала после вторжения японской армии в Маньчжурию в 1931 году. С этого времени приоритетным стало развитие военно-промышленного комплекса: Японская империя готовилась к возможной войне[32].
Инфраструктура Кореи претерпела значительные изменения в колониальную эпоху. Так, генерал-губернаторство построило железнодорожные пути от Кэйдзё (Сеула) до Сингисю (Синыйджу) и от Гэндзана (Вонсана) до Кайнэя (Хверёна). Строительство последней длилось 10 лет и обошлось в 90 млн иен. Кроме того, колониальные власти поощряли строительство железных дорог частными компаниями[33].
Валютой Кореи в колониальный период была иена. Правом эмиссии иены на территории Кореи обладал Тёсэн-банк — центральный банк Кореи — печатавший корейские иены. Корейская иена была приравнена к японской и свободно обменивалась на неё[34].
На протяжении колониального периода иена подвергалась как инфляции, так и дефляции, что отражалось на ценах на товары. В начале 1940-х годов иена начала стремительно обесцениваться[35].
Банки колониальной Кореи делились на пять категорий: особые, обычные, сберегательные, кредитные кооперативы и другие. К первой категории, помимо Тёсэн-банка, относились также Корейский индустриальный банк (яп. 朝鮮殖産銀行) и Восточная колонизационная паевая компания (яп. 東洋拓殖株式會社)[35].
Внешняя торговля
На 1911 год распределение экспорта и импорта Кореи выглядело следующим образом[36]:
| Место | Импорт | Экспорт |
|---|---|---|
| 1 |  Великобритания39,46 % |
 Цин54,79 % |
| 2 | Цин 27,03 % |
 Российская империя27,39 % |
| 3 |  США21,35 % |
США 17,47 % |
| 4 |  Германская империя6,49 % |
|
| 5 |  Голландская Ост-Индия1,89 % |
|
| 6 |  Британская Индия0,54 % |
|
| 7 | Российская империя 0,27 % |
После образования в 1932 году Маньчжоу-го это государство стало основным торговым партнёром Кореи. Ниже приведена статистика распределения экспорта и импорта во внешнеторговом балансе Кореи на 1938 год[37].
| Место | Импорт | Экспорт |
|---|---|---|
| 1 |  Маньчжоу-го59 % |
Маньчжоу-го 84 % |
| 2 |  Китайская Республика10 % |
Канто 9 % |
| 3 |  США6 % |
Китайская Республика 3 % |
| 4 | Канто 5 % |
 Гонконг1 % |
| 5 | Британская Индия 3 % |
 Египет1 % |
| 6 |  Филиппины2 % |
США 1 % |
| 7 | Голландская Ост-Индия 2 % |
Нормандские острова 1 % |
| 8 |  Австралия2 % |
Голландская Ост-Индия 0,4 % |
| 9 | Великобритания 2 % |
Британская Индия 0,2 % |
| 10 |  Канада2 % |
 Таиланд0,2 % |
Социальная сфера
Здравоохранение
Колониальные власти проводили политику, направленную на модернизацию системы здравоохранения. Так, была построена широкая сеть госпиталей и больниц и внедрено использование современных лекарств. Кроме того, колониальное правительство вело пропаганду по соблюдению правил личной гигиены. Все эти мероприятия привели к значительному снижению уровня смертности[38].
Над улучшением ситуации со здравоохранением работал выдающийся японский бактериолог Сига Киёси[39].
К традиционной корейской медицине колониальные власти относились с недоверием. Согласно Указу о медицине, принятому в 1913 году, официальный статус врача могли получить только практикующие врачи, использующие медицинские техники, принятые на Западе. Традиционные врачеватели могли получить только статус целителя (яп. 醫生)[39].
Образование и наука
В 1911 году генерал-губернаторство издало первый Указ об образовании в Корее (яп. 朝鮮敎育令). Согласно ему, система образования строилась по следующей схеме[40].
| Национальность учеников | Японцы | Корейцы | ||
|---|---|---|---|---|
| Пол | Мальчики | Девочки | Мальчики | Девочки |
| Начальная школа | (яп. 小學校) 6 лет |
4 года | ||
| Средняя школа | (яп. 中學校) 5 лет |
(яп. 高等女學校) 4 года |
(яп. 高等普通學校) 4 года |
(яп. 女子高等普通學校) 3 года |
В 1915 году по указу генерал-губернаторства были открыты профессиональные училища (яп. 専門學校, дословно — специальные школы). Обучение в них длилось 3 или 5 лет.
В 1922 году был издан второй Указ об образовании в Корее. Программа обычных школ была расширена до шести лет, а средних — до пяти. Кроме того, корейцам было разрешено поступать в школы для японцев и наоборот[41].
В 1924 году в Корее был открыт первый университет — Императорский университет Кэйдзё. Помимо собственно образовательной роли, университет стал главным научным центром колониальной Кореи. Университетское издательство выпускало работы по политологии, истории, социологии, биологии, антропологии, географии и лингвистике[42].
Таким образом, система образования в Корее стала выглядеть так:
| Язык обучения | Японский | Корейский | ||
|---|---|---|---|---|
| Пол | Мальчики | Девочки | Мальчики | Девочки |
| Начальная школа | (яп. 小學校) 6 лет |
(яп. 普通學校) 6 лет | ||
| Средняя школа | (яп. 中學校) 5 лет |
(яп. 高等女學校) 5 лет |
(яп. 高等普通學校) 5 лет |
(яп. 女子高等普通學校) 5 лет |
| Училище | (яп. 専門學校) 4 года | |||
| Университет | (яп. 大學) |
|||
15 марта 1938 года в рамках политики ассимиляции генерал-губернаторство издало третий Указ об образовании в Корее. Корейскоязычные школы получили те же названия, что и японоязычные (то есть, например, «обычные школы» стали именоваться «младшими»)[43].
В 1943 году был опубликован четвёртый Указ об образовании в Корее. Младшие школы переименовывались в «гражданские школы» (яп. 國民學校)[44]. При этом, поскольку в 1941 году генерал-губернаторство издало Указ о гражданских школах, согласно которому в этих школах преподавание велось исключительно на японском языке, с 1941 года в Корее исчезли школы, в которых преподавание велось на корейском[45].
В течение колониального периода в Корее значительно вырос уровень грамотности[46]: в 1910 году он не превышал 2 %, а в конце 1930-х — составил примерно 40 %[47]. Генерал-губернаторство планировало сделать школьное образование обязательным в 1946 году, но, по понятным причинам, эти планы не были осуществлены[41].
Религия
В Корее существовало три официально признанных религии: синтоизм, буддизм и христианство[48].
Синтоизм
Синтоизм был государственной религией Японской империи, поэтому колониальные власти поощряли обращение корейцев в синтоизм. В Корее были построены синтоистские святилища, наиболее значимым из которых было Корейское синтоистское святилище в Кэйдзё (Сеуле).
В корейских святилищах помимо японских божеств почитали и Великих духов-покровителей страны (яп. 國魂大御神), под которыми подразумевались легендарные основатели корейского государства[49].
С 1935 года колониальные власти проводили целенаправленную политику по синтоизации Кореи: всем учащимся было предписано посещать синтоистские церемонии[50].
К концу колониального правления в Корее насчитывалось 82 синтоистских святилища и 913 синтоистских часовен[49].
Христианство
На момент аннексии число христиан в Корее приближалось к 100 000, большую часть из них составляли католики. На первых порах колониальные власти спокойно относились к деятельности христианских миссионеров, но с октября 1911 года в отношении христиан начались репрессии: многих верующих арестовали по подозрению в подготовке покушения на генерал-губернатора Тэраути Масатакэ. Во время следствия, по словам обвиняемых, применялись пытки. Это вызвало волну критики в адрес генерал-губернаторства со стороны миссионеров. В 1915 году осуждённых амнистировали. В том же году было запрещено преподавание Библии в частных школах. В 1919 году после Первомартовского движения в отношении христиан были начаты новые репрессии. Самым известным инцидентом стало сожжение солдатами деревни Тэйганри (Чеамни) 15 апреля 1919 года: в деревне жили христиане и военные сочли их подозрительными.
Новый генерал-губернатор Сайто Макото значительно смягчил политику по отношению к христианам, в частности, он вновь разрешил открывать христианские школы. Первоначально преподавание в них должно было вестись только на японском языке, но с 1923 года было разрешено и преподавание на корейском. Либеральный курс Сайто первоначально продолжил Угаки Кадзусигэ.
Однако в 1935 году, как сказано выше, всем учащимся было предписано посещать синтоистские церемонии. Это вызвало протест у христиан, заявлявших, что, хотя они с большим уважением относятся к императору, они не могут воздавать ему те же почести, что и Богу. Из-за отказа посещать синтоистские церемонии ряд христианских миссионеров потеряли право преподавать в Корее.
В 1939 году генерал-губернаторство издало указ, согласно которому христианские организации Кореи должны были объединиться в Федерацию корейских христианских церквей (яп. 朝鮮キリスト敎聯合會), которая подчинялась Японскому христианскому братству (яп. 日本キリスト敎團). Наконец, 29 июля 1945 года, менее, чем за месяц до объявления Японской империей о капитуляции, эта система была ещё раз пересмотрена: всем протестантам в Корее было предписано объединиться в Корейское братство христиан Японии (яп. 日本キリスト朝鮮敎團)[50].
Однако, несмотря на преследования христианства, на протяжении колониального периода число христиан-корейцев выросло в 5 раз — с 100 000 до 500 000[51].
Буддизм
На момент аннексии Кореи был представлен, в первую очередь, школой Вон и школой Имдже, при этом первая относилась к колониальным властям скорее положительно, а вторая — отрицательно. В 1911 году генерал-губернаторство издало первый указ, посвященный буддизму: «Указ о буддийских храмах» (яп. 寺刹令, Дзисэцу Рэй). Согласно ему, только генерал-губернатор Кореи имел право назначать настоятелей буддийских храмов, а также перераспределять их доходы и землю. Этот порядок привёл к тому, что настоятели, назначаемые из лояльных по отношению к генерал-губернаторству монахов, были в хороших отношениях с властями, но не всегда пользовались доверием монахов в своём монастыре[52].
Культура
Пресса
В колониальной Корее выпускались различные газеты и журналы на корейском, японском и английском языках. Среди них были как газеты генерал-губернаторства (корейскоязычная Мэиль синбо и японоязычная Кэйдзё ниппо), так и частные газеты и журналы (например, Чосон ильбо). Газеты публиковались в основном в Кэйдзё (Сеуле) и Фудзане (Пусане)[53].
В колониальный период пресса в Корее официально подвергалась цензуре. Система цензуры начала формироваться ещё в эпоху протектората, с публикацией Закона о газетах (кор. 신문법) в 1907 году и Закона о публикациях (кор. 출판법) 1909 года. Согласно первому из них, для открытия газеты было необходимо получить разрешение у властей. Согласно второму, новости, помещаемые в газеты, подвергались предварительной цензуре. Обычно цензор оставлял текст новостей без изменений, однако в случае наличия в газете резко антияпонских публикаций, цензор мог потребовать убрать материал. После аннексии Кореи генерал-губернатор Тэраути Масатакэ издал указ, согласно которым японоязычные газеты в Корее проходили через более мягкую систему цензуры, аналогичную той, что существовало в метрополии. В частности, они не досматривались перед публикацией. Такое положение дел существовало до 1932 года, когда в отношении корейско- и японоязычной прессы была введена общая система цензуры.
Цензура имела право объявить редакции газеты официальное предупреждение. Предупреждения делились на 4 степени: «дружеский совет» (яп. 懇談), «замечание» (яп. 注意), «предостережение» (яп. 警告) и «запрет» (яп. 禁止). Последний, в свою очередь, подразделялся на «мораторий» (яп. 停止) и «запрет публикации» (яп. 發行禁止). В случае, если на издание был наложен мораторий, власти пытались договориться с редакцией, и, если им удавалось прийти к компромиссу, деятельность издания возобновлялась. К тем изданиям, которые колониальные власти считали слишком опасными, применялся «запрет публикации», после чего издание прекращало существовать. На практике эта мера применялась трижды: были запрещены журналы «Синсэнхваль» (кор. 신생활, Новая жизнь), «Синчхонджи» (кор. 신천지, Новый мир) и «Кэбёк» (кор. 개벽, Сотворение мира)[54].
Радиовещание
В колониальный период в Корее появилось радио. Государственным радиовещанием управляло Корейское общество радиовещания (яп. 朝鮮放送協會), в которое входили 22 радиостанции по всей Корее. Основной радиостанцией была Центральная радиостанция Кэйдзё (яп. 京城中央放送局), созданная в феврале 1927 года. Процент людей, слушавших радио, постоянно рос: если в 1926 году в Корее было 1829 радиослушателей, то в 1942 году — 277 281.
До 1944 года вещание велось как на корейском, так и на японском языках. В 1944 году вещание на корейском было прекращено[55].
Литература
Колониальный период считается временем зарождения современной корейской литературы. В этот период окончательно исчезают произведения на вэньяне, и корейская литература становится полностью корейскоязычной.
Одним из основателей современной корейской прозы обычно считают Ли Гвансу[56][57]. В 1917 году он выпустил свой первый роман «Бессердечие» (кор. 무정). Позже он написал романы «Печальная история Танджона» (кор. 단종애사), «Земля» (кор. 흙) и «Любовь» (кор. 사랑). Помимо Ли, к знаменитым прозаикам колониального периода относят также Ким Донина, Ким Юджона, Ли Хюсока, Ём Сансопа и Ли Тхэджина.
Среди поэтов колониального периода наиболее известным является Ким Соволь. Кроме того, в Корее известны также Ли Сан, Чон Джиён и Ли Донджу[58].
В конце колониального периода многие писатели и поэты, включая Ли Гвансу, стали активно поддерживать колониальную администрацию и экспансию Японской империи в Восточной Азии. Среди них были и те, кто раньше критически относился к японским властям, например, левый писатель Хан Соря, будущий председатель Союза писателей КНДР[59].
Театр и кино
В середине колониального периода в Корее впервые появился профессиональный театр западного образца. Первым театром стал «Восточный театр» (кор. 동양극장) в Кэйдзё (Сеуле), основанный в 1935 году[60]. В противоположность традиционному театру, новые театры называли себя «театры новой волны» (кор. 신파극). В 1931 году в Корее было основано Общество по изучению театрального искусства (яп. 劇藝術硏究會).
Корейский кинематограф начал зарождаться в 1919 году после назначения Сайто Макото на пост генерал-губернатора Кореи. В этот период были сняты такие фильмы, как «Бездомный ангел» (кор. 집 없는 천사), «Военный поезд» (кор. 차렬용군) и др. В 1919 году был снят первый корейский сериал — «Справедливая месть» (кор. 의리적 구투?, 義理的仇鬪?</span>). Некоторые фильмы сопровождались субтитрами на японском языке.
Архитектура
В колониальный период в Корее было построено множество знаменитых зданий, часть из которых сохранилась до наших дней[61][62]. Большая часть из них (в частности, все здания в нижеприведённом списке) были расположены в Кэйдзё (Сеуле).
| Название | Иллюстрация | Построено | Нынешний статус |
|---|---|---|---|
| Дом генерал-губернатора Кореи 朝鮮總督府廳舍 조선총독부청사[63] |
|
1926 год | Снесён в 1995—1996 годах. Шпиль и верхняя часть купола хранятся в Музее независимости Кореи. |
| Тёсэн-банк 朝鮮銀行 조선은행 |
|
1912 год | Музей Банка Кореи. |
| Вокзал Кэйдзё 京城驛 경성역 |
|
1925 год | Старое здание Сеульского вокзала. |
| Тёсэн-отель 朝鮮ホテル 조선호텔 |
|
1914 год | Здание снесено в 1970 году. |
| Музей генерал-губернаторства 朝鮮總督府博物館 조선총독부박물관 |
|
1915 год | Снесён в 1995—1996 годах. |
| Главный почтамт Кэйдзё 京城郵便局 경성우편국 |
|
1915 год | Здание получило серьёзные повреждения в Корейскую войну и было окончательно снесено в 1957 году. |
| Магазин «Тёдзия» 丁字屋百貨店 조지야백화점 |
|
1937 год | Магазин «Мидопха». |
| Мэрия Кэйдзё 京城府廳 경성부청 |
|
1926 год | Старое здание сеульской мэрии. |
| Народный дом Кэйдзё 京城府民館 경성부민관 |
|
1935 год | Городской парламент Сеула. |
| Универмаг «Мицукоси» 三越百貨店 미쓰코시백화점 |
|
1930 год | Магазин «Синсэге». |
Спорт
Колониальная администрация занималась развитием спорта в Корее, особенно в период ассимиляции. Пропагандировалась польза занятий гимнастикой, прогулок на свежем воздухе, путешествий, плаваний, скачек, а также корейской национальной борьбы ссирым[64].
На международной арене корейские спортсмены выступали в составе сборной Японии. Наибольшим успехом для корейцев стала золотая медаль, полученная марафонцем Сон Ки Джоном (выступавшим под своим японским именем Сон Китэй) на летних Олимпийских играх 1936 года в Берлине.
Правоохранительные органы
После аннексии Кореи полицейские силы, ранее подчинявшиеся генерал-резидентству, были преобразованы в корпус жандармов (яп. 憲兵警察). Жандармы играли роль правоохранительных органов в тех районах, где не существовало обычной полиции. Однако эта система воспринималась как анахронизм, и поэтому в 1919 году колониальное правительство упразднило корпус жандармов, слив его с обычной полицией[65].
Полиция в Корее с 1910 по 1919 годы подчинялась Генеральной полицейской инспекции (яп. 警務總監部). После реформы 1919 года это ведомство было упразднено и на его месте создан Отдел полиции (яп. 警務局) при генерал-губернаторстве. Отделу полиции подчинялись управление по вопросам полицейской службы (яп. 警務課), управление охраны общественного порядка (яп. 保安課), санитарное управление (яп. 衛生課), охранное управление(яп. 防護課), цензорат (яп. 圖書課) и управление по борьбе с экономическими преступлениями (яп. 經濟警察課). Кроме того, отделу полиции подчинялись тринадцать полицейских департаментов (по одному в каждой провинции), которым, в свою очередь, подчинялись полицейские отделения (по одному в каждом уезде, городе областного значения или острове). Наконец, отделениям подчинялись полицейские участки (по одному в каждом районе). Полицейские департаменты подчинялись губернатору провинции и отделу полиции. Отделения и участки подчинялись только своему непосредственному начальству[66].
Корейские тюрьмы перешли под управление Японии за год до аннексии согласно Меморандуму о корейской юстиции и поручении генерал-резиденту делопроизводства. В колониальный период их число увеличилось примерно в 4 раза: с 5 300 в 1909 году до 19 328 в 1942 году, несмотря на то, что генерал-губернаторство часто проводило амнистии. В семи из этих тюрем содержались политические заключённые[66].
Вооружённые силы
На протяжении большей части колониального периода корейцы не подлежали призыву в Императорскую армию, так же как и другие подданные из японских колоний. Войска в Корее набирались из жителей метрополии. Однако 3 апреля 1938 года корейцам было разрешено поступать на военную службу; это было связано с тем, что Японской империи было нужно больше солдат для войны с Китаем. Обязательным этот призыв стал в августе 1944 года. Всего в Императорской армии служило несколько сотен тысяч корейцев[67].
Некоторые корейцы приняли участие в боевых действиях в качестве камикадзе[68].
Движение за независимость
Часть корейцев негативно относилась к колониальному режиму и желала восстановления корейской независимости. Однако движение за независимость было децентрализовано и не имело единого лидера. Наиболее известным объединением правых сторонников независимости было Временное правительство Кореи, созданное в 1919 году в Шанхае группой корейских интеллигентов и после образования Республики Корея ретроактивно провозглашённое её законным правительством с 1919 года. Среди левых организаций наиболее известной была Коммунистическая партия Кореи. И Временное правительство, и Коммунистическая партия были подвержены жесточайшей фракционной борьбе[69].
К наиболее известным акциям движения относят, помимо упоминавшего выше Движения 1 марта, покушение на императора Хирохито и взрыв в парке Ханькоу. В КНДР также большой известностью пользуется битва за Почхонбо. Ниже приведено краткое описание этих инцидентов.
9 января 1932 года кореец по имени Ли Бончхан бросил ручную гранату в кортеж императора Хирохито, направлявшегося на смотр войск. Однако граната не попала в императора, а упала перед колесницей министра двора Итики Китокуро; погибли две лошади. Ли был арестован императорской стражей и казнён по приговору Верховного суда Японской империи[70].
29 апреля 1932 года ряд высокопоставленных японских чиновников и военных собрались в парке Ханькоу в Шанхае, чтобы торжественно отпраздновать день рождения императора Хирохито. Кореец по имени Юн Бонгиль пронёс бомбу на празднование и взорвал её. От взрыва погибли генерал Императорской армии Сиракава Ёсинори и глава Ассоциации японцев в Шанхае Кавабата Садацугу. Еще трое японцев были ранены: командующий 9-й дивизией Императорской армии Уэда Кэнкити, консул Японской империи Мураи Курамацу и посланник Японской империи в Шанхае Мамору Сигэмицу. Последний остался инвалидом на всю жизнь. Юн был арестован на месте преступления, приговорён к смертной казни японским военным трибуналом в Шанхае и в декабре того же года был казнён[70].
4 июня 1937 года 200 партизан под командованием Ким Ир Сена пересекли японо-маньчжурскую границу и утром внезапно атаковали небольшой городок Футэнхо (Почхонбо), уничтожив местный полицейский пост и некоторые японские учреждения. Впоследствии эта атака активно использовалась в северокорейской пропаганде[71].
Современные оценки колониального периода
В Южной Корее встречаются самые разные оценки колониального периода: от «дней процветания»[72] до «геноцида корейского народа»[73], однако общее отношение остаётся в целом негативным: по данным опроса, проведённым газетой Korea Times, 79 % корейцев считают, что японское правление было несправедливым[74].
В Японии также встречаются разные точки зрения: некоторые японцы негативно относятся к колониальному периоду и просят у корейцев прощения[75], а другие — отвергают корейские обвинения и упрекают корейцев в неблагодарности[76]. По данным опроса газеты Korea Times, первую точку зрения разделяют 20 % японцев[74].
КНДР проводит последовательную антияпонскую политику, обвиняя японцев в «геноциде корейского народа» и требуя у Японии материальных компенсаций[77].
См. также
Напишите отзыв о статье "Корея под властью Японии"
Примечания
- ↑ 이기양. [www.duranno.com/moksin/detail.asp?CTS_YER=2005&CTS_MON=10&CTS_ID=37396&CTS_CTG_COD=9 노인에 대한 상담심리학적 이해] (кор.). Проверено 16 августа 2015.
- ↑ [eh.net/encyclopedia/the-economic-history-of-korea/ The Economic History of Korea]
- ↑ Peter Duus. The Abacus and the Sword: The Japanese Penetration of Korea, 1895-1910. — Berkeley, USA: University of California Press, 1998. — 498 p. — ISBN 978-0520213616.
- ↑ 1 2 David Brudnoy Japan's Experiment in Korea // Monumenta Nipponica. — Sophia University, 1970. — Т. 25, вып. 1/2.
- ↑ Robert E. Buswell, Timothy S. Lee. Christianity in Korea. — University of Hawaii Press, 2007. — P. 104-107. — 408 p. — ISBN 9780824832063.
- ↑ 김석만 舊 朝鮮總督府廳舍의 空間과 形態分析에 관한 研究 // 大韓建築學舍論文集. — 서울, 1997. — Т. 13, вып. 4. — С. 53-64.
- ↑ Kim Brandt. Kingdom of beauty: mingei and the politics of folk art in Imperial Japan. — Durham: Duke University Press, 2007. — Duke University Press с. — P. 25. — 306 p.
- ↑ В переводе — внутренние земли (то есть Японские острова) и Корея — едины
- ↑ Ранее, в 1911, генерал-губернаторство выпустило распоряжение, запрещающее им это делать.
- ↑ 미즈노 나오키. 창씨개명 = 創氏改名. — 서울: 산처럼, 2002. — 331 p. — ISBN 978-89-90062-26-0.
- ↑ [ynucc.yeungnam.ac.kr/~khistory/mHun/board/main.cgi/%EC%B0%BD%EC%94%A8%EA%B0%9C%EB%AA%85%EA%B1%B0%EB%B6%80%EC%9A%B4%EB%8F%99.hwp?down_num=1242173043&board=openlab2&command=down_load&d=&filename=%C3%A2%BE%BE%B0%B3%B8%ED%B0%C5%BA%CE%BF%EE%B5%BF.hwp 창씨개명거부운동(創氏改名拒否運動)] (кор.). 영남대학교. Проверено 7 января 2011. [www.webcitation.org/64ypXW3x3 Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ 김태익. [www.chosun.com/site/data/html_dir/2009/11/09/2009110901697.html 창씨개명(創氏改名)] (кор.). 조선일보 (09/11/2009). Проверено 7 января 2011. [www.webcitation.org/64ypY3iME Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ Michael E. Robinson. Labor Mobilization, Comfort Women: Korea’s Population Hemorrhage // Korea’s Twentieth-Century Odyssey. — Honolulu: University of Hawai‘i Press, 2007. — P. 97. — 233 p.
- ↑ [www.history.army.mil/books/wwii/MacArthur%20Reports/MacArthur%20V1%20Sup/ch6.htm Chapter 6: Overseas Repatriation Movements] (англ.). U.S. Army Institute of Military History (11 December 2006). Проверено 7 января 2011.
- ↑ 1 2 Government-General of Chosen,. Local Administration // Chosen of To-day / Sainosuke Kiriyama. — Keijo, Chosen, 1929. — P. 54. — 61 p.
- ↑ [homepage1.nifty.com/kitabatake/tyosen2.html 朝鮮総督府] (яп.). — Полный список губернаторов корейских провинций в колониальный период. Проверено 25 декабря 2010. [www.webcitation.org/64ypZzH34 Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ Government-General of Chosen. Local Administrative System // The New Administration in Chosen. — Keijo, Chosen, 1921. — P. 30-39. — 102 p.
- ↑ Government-General of Chosen. A Glimpse of Twenty Years' Administration in Chosen. — Seoul, Chosen: Signs of the Times Publishing House, 1932.
- ↑ Andrew Grajdanzev. Courts, Prisons, Police // Modern Korea. — 1. — Institute of Pacific Relations, 1944. — P. 250-252. — 340 p.
- ↑ [kostat.go.kr/portal/korea/kor_nw/2/14/1/index.board?bmode=download&bSeq=&aSeq=62629&ord=1 인구 부문] (кор.) (hwp). 36년간(1908∼1943년) 조선총독부 통계연보를 DB로 구축 5. 대한민국 통계청. Проверено 26 декабря 2010. [www.webcitation.org/64ypaYJK8 Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ 이창곤. [www.hani.co.kr/arti/opinion/column/234372.html 진보, 수명 그리고 대선 / 이창곤] (кор.). 한겨레 신문. Проверено 27 декабря 2010. [www.webcitation.org/64ypqEOO0 Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ [www.g-senior.kr/service/contents/PostDetail.jsp?menuId=M0054&clonId=POST0001&serClsCode=S0002&serClsRoot=S0002&postUuid=uui-e6c662b4-d021-4c8f-b0d3-c9bb 전염병 퇴치와 수술법 발달로 평균 수명 크게 늘어] (кор.). 영원한 불치병이란 없다. G-시니어 (10 сентября 2010). Проверено 27 декабря 2010. [www.webcitation.org/64ypx3FHs Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ 하종오. [news.hankooki.com/lpage/opinion/201008/h2010080921104024420.htm 40대라는 것] (кор.). 한국일보 (9 августа 2010). Проверено 27 декабря 2010. [www.webcitation.org/64ypyosfa Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ 구익종, 박지향, 김철 등. 식민지 시기의 생할수준 // 해방 전후사의 재인식. — 서울: 책사상, 2006. — Т. 1. — P. 111. — 778 p. — ISBN 89-7013-553-7.
- ↑ Andrew Grajdanzev. Agriculture in Korea // Modern Korea. — 1. — Institute of Pacific Relations, 1944. — P. 94. — 340 p.
- ↑ Edwin H. Gragert. Landownership under colonial rule: Korea's Japanese experience, 1900-1935. — Honolulu, USA: University of Hawaii Press, 1994. — P. 69. — 210 p.
- ↑ Tae Jeong Lee Economic Polices of Japan In the Colonial Korea and Taiwan (англ.) // Yonsei Economic Research Institute Workshop. — Yonsei. — P. 21.
- ↑ Adrian Buzo. The making of modern Korea. — Taylor & Francis, 2007. — P. 18. — 213 p.
- ↑ 전찬익 식량위기와 쌀 자급의 의의 (кор.) // CEO Focus. — 서울. — 제192 출판.
- ↑ Ramon H. Myers, Yamada Saburo. Agricultural Development of the Empire // The Japanese Colonial Empire / Ramon H. Myers, Mark R. Peattie. — Princeton: Princeton University Press, 1987. — P. 304-305. — 560 p. — ISBN 978-0691102221.
- ↑ 김낙년. 식민지 시기의 공업화 재론 // 해방 전후사의 재인식. — 서울: 책사상, 2006. — Т. 1. — P. 192-193. — 778 p. — ISBN 89-7013-553-7.
- ↑ 커터 J. 에커트. 식민지말기 조선의 총력전, 공업화, 사회 변화 // 해방 전후사의 재인식. — 서울: 책사상, 2006. — Т. 1. — P. 614-618. — 778 p. — ISBN 89-7013-553-7.
- ↑ Government-General of Chosen. Chosen of To-day / Sainosuke Kiriyama. — Keijo, Chosen, 1929. — 61 p.
- ↑ Zhaojin Ji. A history of modern Shanghai banking. — M.E. Sharpe, 2003. — P. 145. — 325 p.
- ↑ 1 2 Andrew Grajdanzev. Money and Baking // Modern Korea. — 1. — Institute of Pacific Relations, 1944. — P. 202204. — 340 p.
- ↑ Andrew Grajdanzev. The Government of Korea // Modern Korea. — 1. — Institute of Pacific Relations, 1944. — P. 227. — 340 p.
- ↑ [kostat.go.kr/portal/korea/kor_nw/2/14/1/index.board?bmode=download&bSeq=&aSeq=55016&ord=1 인구 부문] (кор.) (hwp). 36년간(1908∼1943년) 조선총독부 통계연보를 DB로 구축 5. 대한민국 통계청. Проверено 26 декабря 2010. [www.webcitation.org/64yq03949 Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ Cha, Myung Soo [eh.net/encyclopedia/article/cha.korea The Economic History of Korea] (англ.). Economic History Association. Проверено 18 декабря 2010. [www.webcitation.org/64yq0zpKg Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ 1 2 Park Yunjae [www.ekoreajournal.net/upload/pdf/PDF4619 Medical Policies toward Indigenous Medicine in Colonial Korea and India] (англ.) // Korea Journal. — 2006.
- ↑ Seong-Cheol Oh, Ki-Seok Kim Japanese Colonial Education as a Contested Terrain: What Did Koreans Do in the Expansion of Elementary Schooling? (англ.) // Asia Pacific Review. — 2000. — Vol. 1, fasc. 1. — P. 75-89.
- ↑ 1 2 Patricia Tsurumi. Colonial Education in Korea and Taiwan // The Japanese Colonial Empire / Ramon H. Myers, Mark R. Peattie. — Princeton: Princeton University Press, 1987. — P. 304-305. — 560 p. — ISBN 978-0691102221.
- ↑ 정선이. 경성제국대학 연구. — 서울: 문음사, 2002. — P. 199-201. — 230 p. — ISBN 89-8168-294-1.
- ↑ [contents.archives.go.kr/next/content/listSubjectDescription.do;jsessionid=MLXnNgdJwh4pBQnzKLkQ4QNGH7nwGjBJ1y6yFDL2gbxykVrgNpnT!1044122463?id=008023 제3차조선교육령] (кор.). 국가기록원. — Текст третьего указа об образовании в Корее с комментариями на сайте Государственного архива Республики Корея. Проверено 2 января 2011. [www.webcitation.org/64yq1T1cv Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ [contents.archives.go.kr/next/content/listSubjectDescription.do?id=008024 제4차조선교육령] (кор.). 국가기록원. — Текст четвёртого указа об образовании в Корее с комментариями на сайте Государственного архива Республики Корея. Проверено 2 января 2011. [www.webcitation.org/64yq4hDRN Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ [contents.archives.go.kr/next/content/listSubjectDescription.do;jsessionid=Z9JTNB6fLc6NVzBQdGlx111kMsxwFLj1fwJc3XxRX21lPts4Qn1D!1634796590?id=008038 국민학교규정] (кор.). 국가기록원. — Текст Указа о гражданских школах с комментариями на сайте Государственного архива Республики Корея. Проверено 2 января 2011. [www.webcitation.org/64yq6KgMc Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ Имеется в виду процент тех, кто умел читать и писать на хангыле.
- ↑ 구익종, 박지향, 김철 등. 식민지 시기의 생할수준 // 해방 전후사의 재인식. — 서울: 책사상, 2006. — Т. 1. — P. 139-140. — 778 p. — ISBN 89-7013-553-7.
- ↑ Andrew Grajdanzev. Health, Education and Religion // Modern Korea. — 1. — Institute of Pacific Relations, 1944. — P. 250-252. — 340 p.
- ↑ 1 2 Nakajima Michio Shinto Deities that Crossed the Sea (англ.) // Japanese Journal of Religious Studies. — Nanzan Institute for Religion and Culture, 2010. — Vol. 37, fasc. 1. — P. 21–46.
- ↑ 1 2 Robert E. Buswell, Timothy S. Lee. Church and State Relations at the Japanese Colonial Period // Christianity in Korea. — University of Hawaii Press, 2007. — P. 99-107. — 408 p. — ISBN 9780824832063.
- ↑ Andrew Grajdanzev. Health, Education and Religion // Modern Korea. — 1. — Institute of Pacific Relations, 1944. — P. 273. — 340 p.
- ↑ Henrik Hjort Sørensen The Attitude of the Japanese Colonial Government Towards Religion in Korea (1910-1919) // Copenhagen Journal of Asian Studies. — Copenhagen, 1993. — P. 49-69. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1395-4199&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1395-4199].
- ↑ Nicole Cohen. [www.columbia.edu/~hds2/BIB95/00korea_cohen.htm Japanese Periodicals in Colonial Korea] (англ.). Columbia University. Проверено 26 декабря 2010. [www.webcitation.org/64yq7stGP Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ Michael E. Robinson. Colonial Publication Policy and the Korean Nationalist Movement // The Japanese Colonial Empire / Ramon H. Myers, Mark R. Peattie. — Princeton: Princeton University Press, 1987. — P. 316-322. — 560 p. — ISBN 978-0691102221.
- ↑ Gi-Wook Shin, Michael Edson Robinson. Broadcasting, Cultural Hegemony and Colonial Modernity in Korea, 1924-1945 // Colonial Modernity in Korea. — Harvard Univ Asia Center, 2001. — P. 52-61. — 466 p.
- ↑ [www.britannica.com/EBchecked/topic/322406/Korean-literature/61963/Modern-literature-1910-to-the-end-of-the-20th-century?anchor=ref320281 Korean literature] // Encyclopædia Britannica. — Encyclopædia Britannica, 2011.
- ↑ Beongcheon Yu Han Yong-un & Yi Kwang-su: two pioneers of modern Korean literature. — Wayne, USA: Wayne State University Press, 1992. — С. 202.
- ↑ Yi Nam-ho, U Ch’anje, Yi Kwangho, Kim Mihyŏn Twentieth-Century Korean Literature. — Sogang University, 2001.
- ↑ Brian Myers. Han Sŏrya and North Korean Literature. — Cornell University, 200. — P. 29-30. — 210 p. — (Cornell East Asia Series).
- ↑ [newsplus.chosun.com/site/data/html_dir/2010/12/17/2010121700638.html 역사 도시 서울의 근대기 변화] (кор.). 조선일보. Проверено 6 января 2011. [www.webcitation.org/64yq8J5fP Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ [www.arick.or.kr/kia_image/html/01_01_01_02_01.htm 日帝時代初期 1910 - 1925] (кор.). Проверено 10 января 2011. [www.webcitation.org/64yqCJib6 Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ [www.arick.or.kr/kia_image/html/01_01_01_02_02.htm 日帝時代 中期 1926-1940] (кор.). Проверено 10 января 2011. [www.webcitation.org/64yqDJwIR Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ Здесь и далее в разделе приводится сначала русское название исторического здания, потом — оригинальное японское, затем — современное корейское.
- ↑ 정근식. 식민지 지배, 신체규율, 건강 // 생활 속의 식민지주의 = 生活の中に植民地主義 / 정선태. — 1. — 서울: 산처럼, 2004. — P. 101. — 202 p.
- ↑ Government-General of Chosen. Reform Of Police System // The New Administration in Chosen. — Keijo, Chosen, 1921. — P. 55-58. — 102 p.
- ↑ 1 2 Andrew Grajdanzev. Courts, Prisons, Police // Modern Korea. — 1. — Institute of Pacific Relations, 1944. — P. 254-255. — 340 p.
- ↑ [www.k2.dion.ne.jp/~rur55/E/epage12.htm Chapter Four: Koreans in the Japanese Imperial Army] (1997). Проверено 2010-06- 25. [www.webcitation.org/64yqENMMb Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ 김미리. [newsplus.chosun.com/site/data/html_dir/2010/02/03/2010020301824.html 가고시마 그곳엔… '한국'이 있다] (кор.). 조선일보. Проверено 30 декабря 2010. [www.webcitation.org/64yqEv0VW Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ David Rees. Korea: An Illustrated History from Ancient Times to 1945. — New York: Hippocrene Books, 2001. — P. 126-129. — 147 p.
- ↑ 1 2 Andrew Nahm. Korea: Tradition and Transformation. — New Jersey: Hollym International Corp, 1985. — P. 315. — 631 p.
- ↑ Андрей Ланьков. [lib.ru/EMIGRATION/LANKOV/n-korea.txt Северная Корея: вчера и сегодня]. — Восточная литература, 1995.
- ↑ History Gallery II // Incheon Metropolitan City Museum. — Incheon Metropolitan City Museum. — P. 3. — 8 p.
- ↑ [www.independence.or.kr/media_data/chong_new/e0003/e0003_46.htm 대량학살] (кор.). 독립기념관. Проверено 7 января 2011. [www.webcitation.org/64yqGxcZi Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ 1 2 Justin McCurry. [www.globalpost.com/dispatch/japan/100829/korean-peninsula-colonial-anniversary Japan colonial presence felt 100 years on] (англ.). GlobalPost (August 30, 2010). Проверено 7 января 2011. [www.webcitation.org/64yurqeJU Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ Wada Haruki. [www.cnd.org/mirror/nanjing/NMHW.html Now is the time for a resolution that provides an apology and repentance for Japan's war-time past] (англ.). Проверено 7 января 2011. [www.webcitation.org/64yusRiLK Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ Matsuki Kunitoshi. [www.sdh-fact.com/CL02_1/76_S4.pdf Primary Sources Overturn the Mainstream Historical View of Colonial Korea] (англ.) (pdf). Society for the Dissemination of Historical Fact. Проверено 7 января 2011. [www.webcitation.org/64yusrU1x Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ [www.kcna.co.jp/calendar/2010/09/09-01/2010-0901-009.html 로동신문 《간또땅을 피로 물들인 일제의 극악한 조선인집단살륙만행》] (кор.). ЦТАК (1/9/2010). Проверено 7 января 2011. [www.webcitation.org/64yuucJgm Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
Литература
Официальные публикации генерал-губернаторства
- Government-General of Chosen. The New Administration in Chosen. — Keijo, Chosen, 1921. — P. 30-39. — 102 p.
- Government-General of Chosen. Chosen of To-day / Sainosuke Kiriyama. — Keijo, Chosen, 1929. — 61 p.
- Government-General of Chosen. A Glimpse of Twenty Years' Administration in Chosen. — Seoul, Chosen: Signs of the Times Publishing House, 1932.
Книги специалистов по Корее
- Andrew Grajdanzev. Modern Korea. — 1. — Institute of Pacific Relations, 1944. — 340 p.
- Dennis L. McNamara. The colonial origins of Korean enterprise, 1910-1945. — Cambridge University Press, 1990. — 208 p.
- Carter J. Eckert. Offspring of empire: the Koch'ang Kims and the colonial origins of Korean capitalism, 1876-1945. — University of Washington Press, 1996. — 388 p.
- Gi-Wook Shin, Michael Edson Robinson. Colonial Modernity in Korea. — Harvard Univ Asia Center, 2001. — 466 p.
- Mark Caprio. Japanese assimilation policies in colonial Korea, 1910-1945. — University of Washington Press, 2009. — 320 p.
Ссылки
- [homepage1.nifty.com/kitabatake/tyosen2.html 朝鮮総督府] (яп.). — Полный список губернаторов корейских провинций в колониальный период. Проверено 25 декабря 2010. [www.webcitation.org/64ypZzH34 Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- [homepage1.nifty.com/kitabatake/tyosen.html 朝鮮総督府] (яп.). — Полный список генерал-губернаторов, генеральных инспекторов и начальников отделов и департаментов генерал-губернаторства. Проверено 25 декабря 2010. [www.webcitation.org/64yuvNkPX Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- [contents.archives.go.kr/next/content/viewMain.do 국가기록원] (кор.). — Государственный архив Республики Корея. Проверено 10 января 2011. [www.webcitation.org/64yuvvj5j Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- [theme.archives.go.kr/next/plan/viewMain.do 일제시기의 건축도면 아카이브] (кор.). — Архив архитектурных чертежей колониального периода. Проверено 10 января 2011. [www.webcitation.org/64yv1Bzxz Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- [theme.archives.go.kr/next/government/viewMain.do 조선총독부기록물] (кор.). — Архив документов генерал-губернаторства. Проверено 10 января 2011. [www.webcitation.org/64yv2egyy Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- [content.archives.go.kr/next/collection/viewJapaneseIntro.do 일제강제연행자명부] (кор.). — Раздел архива, посвященный корейцам, насильно вывезенным на работы в метрополию. Проверено 10 января 2011. [www.webcitation.org/64yv5FHG1 Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
| ||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||
 |
Эта статья входит в число хороших статей русскоязычного раздела Википедии. |
Отрывок, характеризующий Корея под властью Японии
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.
В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!
В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.
Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.
В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.
В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
