Японская империя

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Японская колониальная империя»)
Перейти к: навигация, поиск
Великая Японская империя
大日本帝國
Империя

 

 

 

 

 

1868 — 1947



 

 

 

 

Флаг Японии Императорская печать Японии
Гимн
«Кими га ё»

Японская империя в 1942 году
     Внутренние территории (1870-1905)
     Колонии
     Оккупированные территории (1932-1945)
Столица Токио
Крупнейшие города Токио, Осака, Нагоя, Киото, Кобэ, Кэйдзё
Язык(и) японский, также китайский и корейский в колониях
Религия синтоизм
Площадь 7,4 млн км² (в период расцвета)
Население 97 770 000
Форма правления абсолютная монархия (1868 - 1890) дуалистическая монархия (1890 - 1947)
Император
 - 1868 - 1912 Император Мэйдзи
 - 1912 - 1926 Император Тайсё
 - 1926 - 1947 Император Сёва
Премьер-министр
 - 1885 - 1888 Ито Хиробуми (первый)
 - 1946 - 1947 Сигэру Ёсида (последний)
История
 -  1868 Реставрация Мэйдзи
 -  1879 Присоединение Рюкю
 - 29 ноября 1890 Провозглашение конституции
 - 22 августа 1910 Присоединение Кореи
 - 2 сентября 1945 Поражение во Второй мировой войне
 - 3 мая 1947 Провозглашение новой Конституции
К:Появились в 1868 годуК:Исчезли в 1947 году

Япо́нская импе́рия (яп. 大日本帝國 Дай Ниппон Тэйкоку, Великая Японская империя) — государство, существовавшее с 3 января 1868 года по 3 мая 1947 года.

Юридически[1] термин можно применить к Японии[2] периода с 29 ноября 1890 года по 3 мая 1947 года.





Содержание

История

В политическом смысле началом Японской империи можно считать возвращение власти императору (大政奉還) 9 ноября 1867 года до капитуляции 2 сентября 1945 года. В этот период конституция Японии декларировала возвращение власти императору как главе государства и правительства. Фактически империя существовала в период с 1871 года (когда правительство Мэйдзи впервые обратило взоры на соседние государства) до принятия послевоенной конституции 1947 года. В истории Японской империи можно выделить следующие периоды: эпоха Мэйдзи (18671912), период Тайсё (1912—1926) и первый 21 год периода Сёва (1926—1989) при императоре Хирохито.

Реставрация Мэйдзи

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

С 1603 года Япония находилась под властью сёгуната Токугава, проводившего политику сакоку (закрытой от иностранцев страны). Изоляция Японии была нарушена прибытием американского флота под командованием коммодора Мэтью Перри, в ультимативной форме потребовавшего открытия страны. Сёгунат не был в состоянии противостоять новому врагу и был вынужден пойти на подписание с иностранцами неравноправных договоров в 1854 году.

Узнавший об этом император Комэй потребовал немедленно аннулировать договоры и изгнать иностранцев из страны. Это был первый случай за несколько веков, когда императорский двор открыто вмешивался в политику сёгуната — хотя император де-юре оставался правителем страны, де-факто его полномочия сводились к проведению буддийских и синтоистских церемоний. Поскольку из-за неспособности изгнать «варваров» популярность сёгуна Токугавы Иэмоти резко падала, он был вынужден пойти на уступки и лично приехать в Киото для переговоров с императором. В марте 1863 года Комэй издал Указ об изгнании варваров (яп. 攘夷勅命 Дзёй тёкумэй). Хотя сёгун не собирался претворять его положения в жизнь, Указ привёл к росту ксенофобских настроений в обществе. Постепенно они стали направлены и против сёгуната. Одним из проявлений этих настроений стало движение Сонно Дзёй (яп. 尊皇攘夷 Сонно: Дзё:й, Восстановить власть императора, изгнать варваров).

В 1866 году представители двух княжеств — Сацума и Тёсю — заключили союз против сёгуната. В ноябре 1867 года, через несколько месяцев после смерти императора Комэя, сёгун Токугава Ёсинобу объявил, что возвращает полномочия императору[3]. 3 января 1868 года войска Сацумы и Тёсю захватили Киото и новый император — сын Комэя Муцухито — объявил о восстановлении власти императора. Однако уже 17 января 1868 года Ёсинобу аннулировал своё решение[4], что привело к войне Босин (яп. 戊辰戦争 Босин сэнсо:, буквально — Война года дракона) между сторонниками императора и сёгуна, которая продолжалась с января 1868 года по май 1869 года.

Войска Ёсинобу атаковали Киото, резиденцию императора. Несмотря на соотношение сил 3:1 и помощь французских военных советников, первая значительная битва возле Тоба и Фусими привела к поражению 15-тысячной армии сёгуна, и Ёсинобу был вынужден бежать в Эдо. Сайго Такамори повёл победоносную императорскую армию на северо-восток Японии, что привело к капитуляции Эдо в мае 1868.

После того, как Ёсинобу капитулировал, большая часть Японии признала императорское правление, но ядро сторонников сёгуната, возглавляемых кланом Айдзу, продолжало сопротивление. После затяжного сражения, продолжавшегося месяц, клан Айдзу наконец признал своё поражение 23 сентября 1868, после чего масса юных самураев из отряда Белого Тигра (Бяккотай) совершила самоубийство. Через месяц Эдо был переименован в Токио и началась эпоха Мэйдзи.

В финальной стадии войны адмирал флота сёгуната, Эномото Такэаки, с остатками флота и несколькими французскими советниками бежал на остров Хоккайдо и организовал там республику Эдзо, объявив себя президентом, но в мае 1869 был разгромлен войсками императора, после чего война была закончена.

Бывший сёгун Ёсинобу не подвергся наказанию, однако полностью ушёл от участия в общественной жизни.

Эпоха Мэйдзи

Эпоха Мэйдзи (яп. 明治時代 мэйдзи дзидай) — период в истории Японии с 23 октября 1868 по 30 июля 1912, когда императором был Муцухито. Император Муцухито (睦仁) взял имя Мэйдзи, которое означает «просвещённое правительство» (Мэй 明 = свет, знание; дзи 治 = правление). И действительно, этот период ознаменовался отказом Японии от самоизоляции и становлением её как мировой державы.

Упразднение системы княжеств

После падения режима Токугава появились возможности по превращению Японии из отсталой феодальной монархии в продвинутую и построенную по европейским образцам державу. Первым серьёзным ударом по феодальному строю и привилегиям самурайства было то, что правительство заставило даймё отказаться от их феодальных прав в управлении кланами. В 1869 году произошло так называемое добровольное возвращение страны и народа императору — хансэки-хокан.

Муцухито (1852—1912), первый после свержения сёгуната император Японии. В годы его «просветлённого правления» были отменены все привилегии сословия самураев.

Даймё сначала были оставлены во главе их прежних владений в качестве наследственных губернаторов (тихандзи), но после полного уничтожения деления Японии на княжества и введения префектур (кэн) в 1871 году князей вовсе отстранили от дел управления. Осуществление верховной власти в префектурах стало входить уже в компетенцию правительственных чиновников. Земельная собственность была аннулирована, её владельцами стали помещики нового типа и буржуазия.

В 1872 году было отменено сложное и строгое сословное деление, принятое в токугавской Японии. Всё население страны (не считая императорской фамилии — кадзоку) стало делиться на три сословия: кадзоку, образовавшееся из представителей придворной (кугэ) и военной знати; сидзоку — бывшего военно-служилого дворянства (букэ) и хэймин — простого народа (крестьян, горожан и т. д.). Все сословия были формально уравнены в правах. Крестьяне и горожане получали право иметь фамилию.

Кроме трёх основных сословий, получили права и японские парии, которые стали именоваться синхэймин, то есть новый хэймин (или буракумин — жители специальных поселений — бураку). Им также разрешалось иметь фамилию, они стали формально равноправными членами общества.

Модернизация Японии

После Реставрации Мэйдзи в 1868 году, новое правительство Японии взяло курс на модернизацию страны. Девизом реформ был выбран лозунг «фукоку кёхэй» («богатая страна, сильная армия»). Проводилась политика «просвещения сверху».

Для ознакомления с положением дел на Западе была создана «Миссия Ивакуры», которая, побывав в 15 странах, привезла на родину бесценную информацию о современных принципах общества.

На первом этапе модернизации ставка делалась на заимствование «материальной цивилизации» («буссицо буммэй») и «машинной цивилизации» («кикай буммэй»).

Индустриализация японской экономики требовала создания с нуля современной индустрии (кораблестроение, производство пороха, цемента, стекла, хлопка и т. д.). Задачи такого масштаба частный капитал потянуть не смог, и ими пришлось заниматься правительству. Масштабные госинвестиции 1870-х позволили Японии решить эти задачи, однако привели к росту инфляции, что заставило правительство искать пути снижения госрасходов. В начале 1880-х годов правительство решило оставить в своем управлении только стратегические отрасли (кораблестроение, производство оружия, железные дороги, телеграф и т. д.), а активы в остальных отраслях продать, как правило по низкой выкупной стоимости, связанным c правительством торговым группам Мицуи, Мицубиси, Сумитомо и Ясуда, что привело к формированию в Японии системы дзайбацу, просуществовавшей до 1945 года.

Принятые меры позволили Японии к началу 1890-х годов наладить выпуск в стране станков и электрооборудования. Было начато производство собственных локомотивов, экспорт угля и меди. Локомотивом роста лёгкой промышленности стала текстильная промышленность, в частности, производство шёлка, экспорт которого в Европу позволил выправить платёжный баланс и обеспечить занятость внутри страны.

Для модернизации Японии государственной казне были необходимы значительные средства. Для начала правительство приступило к унификации денежных знаков, и уже в 1871 году была введена единая для всей страны денежная система, основанная на десятичной системе исчисления. Для покрытия наиболее неотложных расходов правительство в первые годы своего правления (1868—1869) прибегало к принудительным займам (гоёкин) у купечества и зажиточных слоёв горожан. Однако общая сумма этих займов была незначительна. Не брать денег за границей было принципиальным курсом правительства. За весь период модернизации Япония только дважды прибегала к помощи иностранных займов.[5] Таким образом, обязанность финансирования реформ пало на крестьянство — была проведена аграрная реформа (1872—1873), унифицировался поземельный налог.

Формула «богатая страна, сильная армия» определила содержание военной реформы, ликвидировавшей старый принцип отстранения низших сословий от военной службы. В 1873 году была создана национальная призывная армия, заменившая войска самураев. Дайме и самураи в качестве компенсации получили пенсии от правительства, которые в 1876 году были заменены на однократную выплату.

Обнищание класса самураев привело к росту в их среде антиправительственных настроений, кульминацией которых было Сацумское восстание в 1877 году. Одним из требований выступавших был переход к политике военной экспансии в Корее и Китае, что могло бы обеспечить занятость самураев в военных действиях за рубежом. Восстание было подавлено, а путь внешней экспансии был отвергнут правительством как преждевременный. Однако созданная и обученная по западным образцам армия и флот набрали силу и позволили Японии задуматься о внешней экспансии, в первую очередь в Корею и Китай.

Присоединение Рюкю

Государство Рюкю не было полностью независимым: платило дань Китаю, а с 1609 года также признавало сюзеренство даймё хана Сацумы. 25 января 1879 года первый секретарь министерства внутренних дел Японии Мацуда Митиюки приехал в столицу Рюкю Наху и выдвинул королю Сётаю ультиматум, требующий немедленного присоединения Рюкю к Японской империи. После переговоров в июне 1879 года Сётай приехал в Иокогаму и Рюкю было официально аннексировано Японией — несмотря на протесты Китая, считавшего Рюкю своим вассалом[6]. Княжество было преобразовано в префектуру Окинава, а в отношении населения островов Рюкю начала проводиться политика ассимиляции.

Конституция Мэйдзи

Проект Конституции Мэйдзи составлялся Ито Хиробуми (руководитель проекта), Иноуэ Каору, Ито Миёдзи, Канэко Кэнтаро, Карлом Фридрихом Германом Рейслером и Исааком Альбертом Моссе с 1883 по 1888 годы. В 1890 году Конституция вступила в силу. Согласно Конституции, Япония получала официальное название — «Великая Японская Империя»[7]; в стране устанавливалась конституционная монархия прусского образца. Роль ряда важных институтов — таких, как гэнро и Тайный Совет — не была чётко прописана в Конституции. В целом, Конституция могла быть интерпретирована как в стороны большего либерализма, так и большего авторитаризма.

Японо-китайская война

В апреле 1885 года Япония и Цинская империя подписали в Тяньцзине договор, в соответствии с которым Корея, фактически, перешла под совместный китайско-японский протекторат. В 1893-94 годах в Корее началось восстание тонхаков. Корейское правительство, будучи неспособным справиться с восстанием собственными силами, обратилось за помощью к Китаю. 8 июня 1894 года полторы тысячи китайских солдат высадились в районе Асана. Япония обвинила китайские власти в нарушении Тяньцзиньского договора, и направила в Корею 4,5 тысячи солдат, а затем предложила Китаю совместно провести в Корее реформы. Китай, считая себя государством-сюзереном Кореи, отказался. Тогда японский отряд захватил дворец и объявил о создании нового прояпонского правительства.

25 июля японские военные суда без объявления войны напали в районе Асана на китайский транспорт с 1,3 тысячами солдат на борту. Официально правительство Японии объявило войну Китаю лишь 1 августа. 15 сентября произошло решающее для корейского театра военных действий сражение под стенами Пхеньяна, в котором китайские войска были наголову разбиты. 17 сентября в ходе пятичасового Сражения в устье реки Ялу китайский Бэйянский флот под командованием адмирала Дин Жучана проиграл бой японскому Объединённому флоту вице-адмирала Ито Сукэюки. В конце октября японская 1-я армия под командованием Ямагаты Аритомо форсировала реку Ялу и перенесла боевые действия на территорию Китая, а 2-я армия под командованием Ояма Ивао высадилась на Ляодунском полуострове. Китайское правительство стало готовить мирные переговоры с Японией, и в январе 1895 года для этого была послана официальная делегация в Хиросиму, но японское правительство, рассчитывая на гораздо большие военные трофеи, сорвало эти переговоры в одностороннем порядке.

В конце января половина 2-й армии с полуострова Ляодун была морем переброшена под Вэйхайвэй, и 16 февраля взяла его, захватив остатки Бэйянского флота. В конце февраля началось наступление в Маньчжурии. 30 марта было объявлено 20-дневное перемирие в Маньчжурии и Северном Китае. В японском городе Симоносеки начались переговоры.

Симоносекский мирный договор

Мирные переговоры начались в марте 1895 года в японском городе Симоносеки; одновременно японские войска высадились на архипелаге Пэнху, являвшемся ключом к Тайваню. Умышленно затягивая переговоры, премьер-министр граф Ито Хиробуми выдвинул невероятные и оскорбительные требования — выплата 750 миллионов лянов серебра контрибуции и передача японским войскам Тяньцзиня, Дагу и Шаньхайгуаня[8]. Когда же Ли Хунчжан отклонил эти требования — на него было организовано покушение, раненый посол на десять дней выбыл из переговорного процесса[8], а Япония успела за это время захватить архипелаг Пэнху. Японская сторона и лично император Мэйдзи принесли Ли Хунчжану свои извинения. 17 апреля был подписан Симоносекский договор.

Условия, навязанные Японией Китаю, привели к так называемой «тройной интервенции» России, Германии и Франции — держав, которые к этому времени уже поддерживали обширные контакты с Китаем и поэтому восприняли подписанный договор как наносящий ущерб их интересам. 23 апреля 1895 Россия, Германия и Франция обратились к японскому правительству с требованием отказа от аннексии Ляодунского полуострова, которая могла бы привести к установлению японского контроля над Порт-Артуром, в то время как Николай II, поддерживаемый западными союзниками, имел собственные виды на Порт-Артур как незамерзающий порт для России. Япония, обескровленная войной, была вынуждена уступить в ноябре 1895, получив взамен с Китая дополнительную контрибуцию в 30 миллионов лянов серебра. Тем не менее эта вынужденная уступка была воспринята в Японии как унижение.[9]

Русско-японская война

30 января 1902 года Япония подписала договор с Великобританией, признававший японские интересы в Китае. В июне 1903 года Япония попыталась урегулировать отношения с Россией, предложив взаимное признание целостности Китая и Кореи с одновременным признанием железнодорожных прав России в Маньчжурии и японских экономических и политических интересов в Корее. Однако Россия в октябре 1903 года ответила такими контрпредложениями, которые фактически полностью игнорировали англо-японский союз. Японское правительство не могло принять требования России, и в январе 1904 года ответило отказом в резкой форме.

5 февраля 1904 года Япония разорвала дипломатические отношения с Россией. Без предупреждения в ночь с 8 на 9 февраля японский флот атаковал русскую эскадру в Порт-Артуре, а 10 февраля Япония формально объявила войну России.

На начальном этапе войны для японской стороны важнейшей задачей было установить контроль над Корейским проливом, чтобы перебросить свои войска на материк и обеспечить их всем необходимым для ведения боевых действий. Эту задачу ей удалось выполнить 13 апреля, когда было нанесено поражение российскому флоту на подходе к Порт-Артуру, после чего русская эскадра оказалась запертой в Порт-Артуре. Это позволило Японии перебросить свои войска в Корею, захватить Сеул и выйти к реке Ялу. 29 апреля — 1 мая японцы нанесли первое поражение русской армии (Тюренченский бой). Затем 1-я японская армия, перейдя реку Ялу, быстро двинулась на юг Маньчжурии. В это же время 2-я армия была высажена на Ляодунский полуостров. Несколькими днями позже 3-я армия окружила Порт-Артур и начала его осаду. Попытка эскадры, запертой в Порт-Артуре, 10 августа прорвать блокаду была неудачной. 29-августа — 3 сентября 1904 года русским войскам было нанесено поражение при Ляояне, после чего они отступили к Мукдену. 2 января 1905 года пал Порт-Артур, а позднее, 10 марта 1905 года, русская армия потерпела поражение в решающем сражении под Мукденом. Разгром эскадры адмирала Рожественского японским флотом под командованием адмирала Того в Цусимском проливе 27 мая 1905 года довершил военную катастрофу России.

Ведение войны с Россией, несмотря на то, что основные ресурсы последней были сосредоточены в европейской части страны, было для Японии серьёзнейшим испытанием. Хотя разгром русского флота и снял угрозу непосредственно территории Японии, тем не менее силы её были истощены. Государственный долг по сравнению с довоенным вырос в 4 раза, резко ухудшилось положение масс, выросла безработица, уменьшилось производство основных сельскохозяйственных культур. Это обусловило стремление Японии выйти из войны.

Карты Русско-японской войны
Портсмутский мир

В начале марта 1905 года Япония обратилась к США за посредничеством в заключении мирного договора. Мирные переговоры начались 9 августа в Портсмуте. Россия также стремилась выйти из войны в связи с начавшейся революцией. Чтобы заручиться поддержкой США и Великобритании в установлении протектората над Кореей, Япония заключила секретное соглашение с США, в котором она заявляла, что не имеет претензий в отношении Филиппин. 12 августа 1905 года с Великобританией был заключён новый союзный договор, действие которого распространялось на Восточную Азию и Индию. Данный договор обязывал стороны оказывать друг другу военную помощь в случае войны, а также санкционировал протекторат Японии над Кореей. На переговорах с Россией Япония выдвинула жёсткие требования; русская делегация во главе с графом Витте отклонила часть японских претензий. Хоть это и не отвечало намерениям Японии, но в связи с невозможностью продолжать войну от части требований пришлось отказаться.

5 сентября 1905 года был подписан мирный договор. Россия передавала Японии южную часть Сахалина, после чего на его территории Японией было создано Управление гражданской администрации Карафуто (яп.). Также Россия признавала Корею сферой японского влияния, уступала Японии арендные права на Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и Дальним, часть ЮМЖД от Порт-Артура до Куаньчэнцзы и соглашалась на заключение конвенции по рыбной ловле вдоль русских берегов Японского, Охотского и Берингова морей.

В Японии, где готовность народа терпеть экономические трудности поддерживалась шовинистической пропагандой и обещаниями значительных территориальных приобретений, условия мирного договора были расценены как недостаточные и вызвали волнения, для подавления которых правительство ввело в Токио и его окрестностях военное положение и использовало силу. Однако в политических кругах Портсмутский договор был расценён как несомненный успех.

Присоединение Кореи

В декабре 1905 года, после подписания с Кореей Договора о протекторате, правительством Японской империи было введена в Корее должность генерального резидента[10]. На эту должность был назначен Ито Хиробуми. Генеральный резидент стал управлять внешней политикой этой страны, имел право приказывать командующему японскими войсками в Корее. Корейское правительство и местные власти также находились в его подчинении. В 1907 году император Коджон послал трех человек на Гаагскую конференцию о мире, чтобы попытаться представить Договор о протекторате как несправедливый и аннулировать его. Однако страны-участницы конференции отказались предоставить корейцам право голоса. Узнавший об этом инциденте Ито потребовал от Коджона объяснений. Слабовольный император сказал, что никого не посылал. Ито информировал об этом конференцию. Вскоре после этого инцидента Ито и лидер прояпонской фракции в Корее Ли Ванён вынудили Коджона отречься от престола в пользу своего сына Сунджона, а после этого подписали Новый японо-корейский договор о сотрудничестве, после которого генерал-резидент стал де-факто правителем страны.

С точки зрения Ито, формальная аннексия Кореи была бы неразумной[11]. Однако его сравнительно мягкая позиция не находила поддержки в японских правящих кругах, поэтому 14 июня 1909 года он ушёл в отставку с поста генерал-резидента. 30 мая 1910 год генерал-резидентом Кореи стал Тэраути Масатакэ.

26 октября 1909 года во время встречи в Харбине с российским министром финансов В. Н. Коковцовым Ито Хиробуми был убит[12]. Убийство Ито усилило позиции «радикалов» и послужило предлогом для окончательной аннексии Кореи Японией. 22 августа 1910 года генерал-резидент Кореи Тэраути Масатакэ подписал Договор о присоединении Кореи к Японии. Со стороны Кореи подпись поставил премьер-министр Кореи Ли Ванён (кор. 이완용), представитель императора Сунджона. После этого Корея окончательно утратила свой суверенитет; её правителем стал император Японии.

Период Тайсё

Период Тайсё[13] (яп. 大正時代 Тайсё: дзидай) начался 30 июля 1912 года и закончился 25 декабря 1926 года с восшествием на трон сына Тайсё — императора Сёвы. Этот период характеризуется упадком власти гэнро (к концу периода в живых остался только один из них — Сайондзи Киммоти) и ростом влияния парламента Японии. Кроме того, этот период отмечен движением «Демократия Тайсё», а также значительной либерализацией политики Японской империи в отношении своих колоний.

Наследие Мэйдзи

Император Мэйдзи скончался 30 июля 1912 года и его сын Тайсё[14] был коронован новым императором Японии.

Начало периода Тайсё во многом напоминало сочетание патриотизма и ксенофилии, характерное для периода Мэйдзи. Так, например, японский художник Кобаяси Киётика писал картины как в западном стиле, так в традиционном японском стиле укиё-э. Публицисты Мори Огай и Нацумэ Сосэки, получившие образование на Западе, писали статьи о модернизации общественной жизни.

В период Тайсё берет своё начало история японского социалистического движения. В 1906 году была создана Социалистическая партия Японии (яп. 日本社会党 Нихон Сякайто:), которая, впрочем, не пользовалась особой популярностью. Правительство попыталось помешать социалистам и уже через год после создания Социалистическая партия была распущена.

В 1912—1913 годах в Японской империи произошёл политический кризис, вызванный противостоянием «либеральной» и «милитаристской» группировок в правительстве. Когда неформальный лидер «либералов» Сайондзи Киммоти попытался урезать военный бюджет, министр армии Ямагата Аритомо — лидер «милитаристов» — ушёл в отставку, после чего весь кабинет министров, лишенный возможности нормально функционировать, был вынужден подать в отставку. И Сайондзи, и Ямагата отказались возобновить работу. В результате премьер-министром стал Кацура Таро, занявший эту должность в третий раз.

Япония в Первой мировой войне

Японская империя вступила в Первую мировую войну на стороне Антанты. 23 августа 1914 года она объявила войну Германии. Поскольку Германия не могла организовать серьёзного сопротивления в Восточной Азии, Япония быстро оккупировала немецкие азиатские колонии. Для Японской империи крупнейшим сражением Первой мировой войны стала осада Циндао. В 1919 году Японская империя, наряду с США, Великобританией, Францией и Италией, стала одной из пяти великих держав, принимавших участие в Версальской мирной конференции. По итогам Первой мировой войны Японская империя получила немецкие территории в Шаньдуне, а также часть бывших немецких колоний в Тихом океане, составившую Южный Тихоокеанский мандат. Кроме того, Японская империя стала одной из стран-основателей Лиги Наций[15].

Двадцать одно требование

В январе 1915 года премьер-министр Японской империи Окума Сигэнобу выдвинул в отношении Китая двадцать одно требование (яп. 対華二十一ヶ条要求; кит. 二十一条). Япония требовала от Китая согласия на будущую де-факто аннексию германских владений в Шаньдуне, продления срока аренды Рёдзюна, Южно-Маньчжурской дороги и Дайрэна на срок до 99 лет, совместного владения крупнейшим металлургическим комбинатом в Центральном Китае, запрета на продажу Китаем прибрежных районов кому-либо, кроме Японской империи и приглашения японских советников в Китай. Эти требования привели к росту антияпонских настроений в Китае и под международным давлением Япония отозвала часть из них.

Интервенция в Сибирь и на Дальний Восток

В конце 1917 года страны Антанты отвергли предложение Японской империи самостоятельно начать интервенцию в Сибирь и Дальний Восток[16]. Вместо этого по настоянию США было принято решение о вторжении соединенными силами.

12 января 1918 года к Владивостоку подошёл японский броненосец «Ивами», а 14 января — в бухте Золотой Рог появились японский крейсер «Асахи» и английский крейсер «Суффолк».

Утром 6 апреля на территорию Владивостока высадился японский военный десант.

Японская империя после Первой мировой войны: «Демократия Тайсё»

После того, как премьер-министром Японии стал Като Таакаки, в империи был принят закон, согласно которому все подданные мужского пола старше 25 лет могли голосовать, если они жили не менее года в своем избирательном округе и не были бездомными. Таким образом, число избирателей увеличилось с 3,3 до 12,5 миллионов человек.

Смена политики Японской империи в отношении колоний

В 1920-е годы Токио сменило политику в отношении своих колоний — Кореи и Тайваня — в сторону большего либерализма. На Тайване эта политика получила название «политика интеграции», а в Корее — «политики культурного управления»К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3037 дней]. Если раньше главной целью Японской империи было простое удержание колоний под своей властью, то теперь колониальная администрация делала упор на развитие инфраструктуры и повышения уровня образования корейцев и тайваньцев. К примеру, в Корее в рамках этой политики был создан Императорский университет Кэйдзё и открыты газеты «Чосон ильбо» и «Тона ильбо», ставшие впоследствии крупнейшими газетами современной Кореи. На Тайване была построена сеть железных дорог, главная ветка соединяла Такао (ныне Гаосюн) и Кирон (ныне Цзилун). В Корее реформы обычно связывают с именем Сайто Макото, а на Тайване — с Дэном Кэндзиро.

Послевоенная внешняя политика Японской империи

В 1921-22 годах Японская империя приняла участие в Вашингтонской конференции и подписала ряд соглашений, устанавливавший новый порядок взаимоотношений в Тихоокеанском регионе[17].

Период Сёва

25 декабря 1926 года, после смерти отца императора Ёсихито, трон унаследовал Хирохито. Он дал периоду своего правления девиз «Сёва» (Сё: ва Дзидай, яп. 昭和時代, «эпоха Просвещённого мира»). Хирохито был первым за несколько столетий японским императором, чья биологическая мать была официальной женой его предшественника на престоле.

Первая часть правления Хирохито как императора (с 1926 года по 1945 год) прошла под знаком все увеличивающейся военной мощи страны. С 1900 года японские Императорские Армия и Военно-морской флот обладали правом вето при формировании кабинета министров. С 1921 года по 1944 год произошло не менее 64 инцидентов во внутренней и внешней политике, когда правые политические силы применяли насилие для достижения своих целей. Наиболее значительным из них стало убийство премьер-министра Японии Инукаи Цуёси в 1932 году. С этого времени военные обладали практически полным контролем над всей политической жизнью Японии, что привело Японию к вступлению сначала во Вторую японо-китайскую войну (1937—1945), а затем и во Вторую мировую войну.

Японская империя была членом Пакта трёх держав, подписанного также нацистской Германией и фашистской Италией, и воевала во Второй мировой войне на стороне стран «оси».

Маньчжурский инцидент

18 сентября группа японских офицеров подорвали часть полотна Южно-Маньчжурской железной дороги, арендованной Японской империей у Китайской республики, возложив вину на китайцев, а затем начали обстреливать китайские позиции. Командование Императорской армией приняло решение свести последствия инцидента к минимуму. Однако командование Квантунской армии приняло решение о вторжении на территорию Китая. 19 сентября в бой вступила Корейская армия Японии. К 25 сентября войска Японии оккупировали значительную часть Маньчжурии. К началу 1932 года вся территория Маньчжурии оказалась занятой японскими войсками, а 9 марта 1932 года Маньчжурия провозгласила независимость от Китайской Республики. На территории Маньчжурии было создано государство Маньчжоу-го. Его правителем стал Пу И, последний император империи Цин.

Путч молодых офицеров

Путч молодых офицеров, или Инцидент 26 февраля, или мятеж 26 февраля (яп. 二·二六事件 Ни-нироку дзикэн) — мятеж националистически настроенных офицеров японской армии, произошедший 26—29 февраля 1936 года. Идеологом путча был Икки Кита, программная работа которого, под названием «План реконструкции Японии», сподвигнула офицеров на мятеж.

Мятеж организовали молодые офицеры-националисты, которые были убеждены в том, что побороть в стране политическую коррупцию и крайнюю бедность в сельской местности можно лишь путём устранения нескольких высших политиков. Они выступили под лозунгами Реставрации Сёва (яп. 昭和維新, по аналогии с Реставрацией Мэйдзи) и девизом «уважай Императора, свергни зло» (яп. 尊皇討姦).

Путч начался рано утром 26 февраля 1936 года. На стороне мятежников выступили от 1 483 до 1 500 солдат японской армии. В основном это были 1-й, 3-й пехотные полки и 7-й артиллерийский полк Первой дивизии Императорской армии Японии и 3-й пехотный полк Императорской гвардии.

Мятежникам удалось захватить центр Токио, включая здания Парламента, Министерства внутренних дел и Министерства обороны, и убить нескольких влиятельных политических лидеров. Они также попытались захватить резиденцию премьер-министра и императорский дворец, но столкнулись с сопротивлением Императорской гвардии.

Несмотря на их заявления о полной поддержке императорской власти, император Сёва резко осудил их действия, признав их незаконными. Деморализованные мятежники сдались правительственным войскам 29 февраля 1936 года. 19 руководителей путча были казнены.

Вторая японо-китайская война

Вторая японо-китайская война началась в 1937 году. Война шла достаточно успешно для Японии: к концу 1937 года под её контролем находилась значительная часть Китая, включая его столицу — Нанкин. При её взятии японские войска убили несколько сотен тысяч мирных жителей, это преступление оказало влияние на рост антияпонских настроений в западном мире.

В самой Японии (как в метрополии, так и в колониях), власть де-факто перешла к армии, которая стала проводить курс на подавление инакомыслия и превращение империи в тоталитарное государство.

Сближение с нацистской Германией

В руководстве Японской империи не было единой позиции по вопросу политики в отношении нацистской Германии. Ряд политиков резко выступали против союза с нацистами. Тем не менее, под влиянием военных, доминировавших в правительстве, страна начала проводить прогерманский курс. Так, в 1936 году Японская империя заключила Антикоминтерновский пакт с Германией и Италией, а в 1940 году — подписала союзное соглашение. Сайондзи Киммоти, последний из гэнро, расценил подписание последнего как катастрофу и предвестие конца Японской империи.

Тихоокеанская война

7 декабря 1941 года Японская империя напала на США, осуществив атаку на Пёрл-Харбор. Так началась Тихоокеанская война. Первоначальная стратегическая инициатива находилась в руках Японии, однако после поражений в битве у атолла Мидуэй и сражении за остров Гуадалканал она перешла к Америке. В 1944 году США захватили большую часть островов в Тихом океане, находившихся в подмандатном управлении Японии, и приступили к бомбардировкам японской метрополии.

Атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки

Утром 6 августа 1945 года американский бомбардировщик B-29 «Enola Gay» (командир экипажа — полковник Пол Тиббетс[18]) сбросил на японский город Хиросима атомную бомбу «Little Boy» («Малыш»). Три дня спустя атомная бомба «Fat Man» («Толстяк») была сброшена на город Нагасаки пилотом Чарльзом Суини.

Оценки человеческих потерь от атак затруднены тремя факторами: низкой достоверностью записей, сделанных в это тяжёлое для Японии время, большим количеством жертв, умерших месяцами или годами позднее бомбардировки, и периодическим стремлением то преувеличивать, то преуменьшать потери в зависимости от политических намерений. Считается, что 140000 человек умерло в Хиросиме от взрыва и его последствий; аналогичная оценка для Нагасаки составляет 74000 человек. Эти цифры, опубликованные в феврале 1946 года штабом американской оккупационной армии в Японии, не учитывают военных и умерших впоследствии от лучевой болезни[19].

Существуют различные мнения о роли бомбардировок в капитуляции Японии и необходимости их проведения. Так, ныне в Соединённых Штатах доминирует воззрение, что бомбардировки помогли закончить войну на месяцы ранее, чем было бы без них, таким образом спасая множество жизней, которые были бы потеряны с обеих сторон, если бы произошло запланированное американцами вторжение в Японию. В Японии большинство считает, что бомбардировки не были необходимы, поскольку японское гражданское руководство тайно стремилось положить конец войне[20].

Капитуляция Японии

После атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки и объявления Советским Союзом войны Японии 9 августа премьер-министр Кантаро Судзуки, министр императорского флота Мицумаса Ёнай и министр иностранных дел Сигэнори Того посоветовали Императору Японии, Хирохито, принять условия Потсдамской декларации и объявить о безоговорочной капитуляции. Однако офицеры Министерства армии, а также служащие Императорской гвардии в ночь на 15 августа предприняли попытку государственного переворота, с тем, чтобы воспрепятствовать капитуляции. Заговорщики потерпели неудачу и совершили самоубийство. Император 15 августа впервые в истории Японии по радио обратился к нации и объявил о капитуляции Японии. Однако японские войска не прекратили сопротивления советским войскам в Маньчжурии. Только в конце августа разгромленные части Квантунской армии сдались.

Акт о капитуляции был подписан 2 сентября 1945 года в Токийском заливе на борту американского линкора «Миссури».

Последние годы империи

После капитуляции Японии во Второй мировой войне она была оккупирована союзными войсками вплоть до вступления в силу в 1952 году Сан-Францисского мирного договора. В течение этого периода Япония не обладала государственным суверенитетом, правительство и император подчинялись Верховному Командующему Союзными войсками. За время оккупации была проведена демилитаризация и демократизация Японии. В течение этого периода прошёл Токийский процесс, принята новая Конституция страны и начато восстановление японской экономики.

Токийский процесс

C 3 мая 1946 по 12 ноября 1948 года странами-союзницами был проведён процесс над японскими военными преступниками. В числе подсудимых было 28 человек, ещё один обвиняемый умер до начала суда, и ещё один — исключен из числа обвиняемых из-за подозрений в сумасшествии.

Семеро обвиняемых, включая бывшего премьер-министра Тодзё Хидэки, были приговорены к смертной казни через повешение и казнены 23 декабря 1948 во дворе тюрьмы Сугамо в Токио. 16 обвиняемых были приговорены к пожизненному заключению. Трое (Коисо Куниаки, Сиратори Тосио и Умэдзу Ёсидзиро) умерли в тюрьме, остальные 13 были помилованы в 1955 году. К 20 годам заключения был приговорён Того Сигэнори — посол в СССР в 19381941 гг., в 1945 году — министр иностранных дел и министр по делам Великой Восточной Азии. Он умер в тюрьме в 1949 году. К 7 годам заключения был приговорён Мамору Сигэмицу — посол в СССР в 1936—1938 гг., министр иностранных дел в 19431945 гг. и одновременно с 1944 до апреля 1945 года — министр по делам Великой Восточной Азии; В 1950 году он был помилован и впоследствии снова стал министром иностранных дел.

Новая Конституция

Новая Конституция Японии была принята 3 мая 1947 года при участии оккупационных властей. Согласно Девятой статье Конституции, Япония объявляла себя пацифистским государством и отказывалась от права на ведение войны. Император объявлялся символом японского государства. Официальное название Японии было изменено с «Великой Японской империи» на «Государство Япония». Принятие Конституции считается формальным окончанием истории Японской империи.

Административное деление

Японская империя делилась на две части: «внутренние земли» (яп. 内地 найти, в российских источниках часто «Собственно Япония») и «внешние земли» (яп. 外地 гайти). К внутренним землям относились Хонсю, Кюсю, Сикоку, Хоккайдо, острова Идзу, острова Огасавара, острова Тисима (ныне Курильские острова), острова Рюкю (префектура Окинава), другие мелкие острова, примыкающие к вышеперечисленным, а также с 1 апреля 1943 года — префектура Карафуто (ныне южный Сахалин).

К внешним землям относились Корея, Тайвань, острова, полученные Японией по Южному Тихоокеанскому мандату и Квантунская область.

Ниже приведена таблица, показывающая административное деление Японской империи по состоянию на 1943 год. Внутренние земли отмечены розовым, внешние — жёлтым, территории, временно администрировавшиеся Японией — серым.

Регион Префектуры
Остров Хонсю Акита, Аомори, Фукусима, Иватэ, Мияги, Ямагата, Тиба, Гумма, Ибараки, Канагава, Сайтама, Тотиги, Токио, Айти, Фукуи, Гифу, Исикава, Нагано, Ниигата, Сидзуока, Тояма, Яманаси, Хёго, Киото, Миэ, Нара, Осака, Сига, Вакаяма, Хиросима, Окаяма, Симанэ, Тоттори, Ямагути
Остров Сикоку Эхимэ, Кагава, Коти, Токусима
Остров Кюсю Фукуока, Кагосима, Кумамото, Миядзаки, Нагасаки, Оита, Сага
Остров Хоккайдо Губернаторство Хоккайдо
Острова Рюкю Окинава
Остров Сахалин Губернаторство Карафуто
Корейский полуостров Генерал-губернаторство Корея: Кэйкидо (яп.), Когэндо (яп.), Тюсэй-хокудо (яп.), Тюсэй-нандо (яп.), Дзэнра-хокудо (яп.), Дзэнра-нандо (яп.), Кэйсё-хокудо (яп.), Кэйсё-нандо (яп.), Хэйан-хокудо (яп.), Хэйан-нандо (яп.), Кокайдо (яп.), Канкё-хокудо (яп.), Канкё-нандо (яп.)
Остров Тайвань Генерал-губернаторство Тайвань:Тайхоку (англ.), Синтику (англ.), Такао (англ.), Тайнан (яп.), Тайтю (яп.), Карэнко (яп.), Тайто (яп.), Хоко (яп.)
Южно-тихоокеанская подмандатная территория Губернаторство Нанъё
Квантунская область Канто

Экономика

В 1873 году в Японской империи был введён единый земельный налог[21], размер которого независимо от урожая составлял 3 % от стоимости земли. Подати рисом (яп. 石高-кокудака) заменялись денежными выплатами. В результате почти 80 % поступлений в государственный бюджет составили выплаты этого налога.

С осени 1880 года правительство Японской империи начало осуществлять приватизацию государственных предприятий[22]. Например, компании Фурукава были проданы медные рудники, фирме Мицубиси — угольные шахты на Хоккайдо.

Ослабление конкуренции на Дальнем Востоке со стороны Великобритании, Германии и России, вызванная Первой мировой войной, открыло рынки для японских товаров[23]. Если в 1914 году валовый продукт промышленности Японской империи составлял 13 млн йен, то в 1919 году — 65 млн йен.

Мировой экономический кризис (1929—1933) повлиял и на экономику Японской империи[23]. Продукция, выпускаемая промышленностью страны, подешевела в среднем по отраслям на 32,5 %, а продукция сельского хозяйства — на 40 %. Поэтому к концу 1931 года количество безработных в Японской империи возросло до 3 млн человек.

Транспорт

В 1872 году была построена железная дорога, соединившая город Токио с портом города Иокогама [24].

После Русско-японской войны 1904-05 годов, согласно Портсмутскому мирному договору, большая часть Южно-Маньчжурская ветви Китайско-Восточной железной дороги от Порт-Артура до Чанчуня (до станции Куаньчэнцзы[25]) длиной 735 км со всем принадлежащим имуществом, включая и угольные шахты, отошла к Японии. Японская часть Южно-Маньчжурской железной дороги управлялась Южно-Маньчжурской железнодорожной компанией (англ. South Manchuria Railway Company, яп. 南満州鉄道株式会社 Минами Мансю: Тэцудо: Кабусики-гайся, или 満鉄 Мантэцу), основанной в 1906 году с капитализацией в 200 млн йен, штаб-квартира которой находилась в Дайрэне (Дальнем).

Армия и флот

Армия

Армия Великой Японской империи (яп. 大日本帝國陸軍 дай-Ниппон тэйкоку рикугун, современными иероглифами - 大日本帝国陸軍) — сухопутные вооруженные силы Японской империи, существовавшие в течение 1871—1945 годов. Обычно назывались «имперскими сухопутными» (яп. 帝國陆軍, тэйкоку рикугун) или «монаршими» (皇軍, когун) войсками. Координировались генштабом армии и министерством армии, которые подчинялись императору, главнокомандующему всех вооруженных сил государства. Во время войны или чрезвычайных ситуаций армия управлялась высочайшим всеяпонским советом, Генеральным штабом Вооруженных сил Японии, состоявшим из председателей и заместителей Генштаба армии, министра армии, председателей и заместителей Генштаба флота, генерального инспектора военной авиации и генерального инспектора военной подготовки. После поражения во Второй мировой войне императорские вооружённые силы были распущены, а военные заводы и учебные заведения закрыты.

Флот

Императорский флот Японии (яп. 大日本帝國海軍 Дай-Ниппон Тэйкоку Кайгун, Флот Великой Японской империи) — военно-морские силы Японской империи в период с 1869 год по 1947 год. Основные силы известны как «Объединённый флот».

Датой создания Императорского флота Японии считается июнь 1869 года[26].

В 1875 году Япония принимает первую кораблестроительную программу[26]. Строительством крупных кораблей занимались английские фирмы. В Японии на военной верфи в Йокосуке под руководством французских специалистов строили только корабли с деревянным корпусом .

Флот Японской империи к началу Второй мировой войны был одним из сильнейших в мире. У Японии было больше авианосцев (10 авианосцев против 7 у США, причём 4 из последних находились в Атлантике), но она сильно уступала США по другим кораблям (линкоры: 10 против 15, причём в Тихом и Индийском океанах находились 9 из последних и 3 британских линкора)[27] и промышленным возможностям[28]. Японские линкоры типа «Ямато» были самыми большими по водоизмещению в мире. В начале войны Япония обладала современнейшим палубным истребителем «Зеро».

  • С 1905 года по 1907 год тоннаж построенных кораблей увеличился в два раза[10].

Система наград

Наградная система в Японской империи начала формироваться в эпоху Мэйдзи[29]. В марте 1873 года правительством была создана комиссия из шести человек под руководством государственного советника 2-го класса Дз. Хосокава для анализа зарубежных материалов, связанных с наградной системой. Результатом их работы стало учреждение ордена Восходящего солнца (1875), ордена Хризантемы на Большой ленте (1877), ордена Хризантемы с цепью (1888), ордена Восходящего солнца с цветами павлонии на Большой ленте (1888), ордена Драгоценной короны (1888) и ордена Священного сокровища (1888)[30].

Первая церемония награждения японскими орденами была проведена 31 декабря 1875 года в Токио[31]. Наград были удостоены император Японии и семь членов императорской семьи. Ордена также вручили участникам восстановления власти императора.

В 1890 году для награждения отличившихся в японско-китайскую войну (1894—1895) был учреждён орден Золото коршуна семи степеней. Им награждали только за боевые заслуги.

10 апреля 1875 года был принят первый указ государственного Совета Японской империи, которым утверждались медали за участие в военных кампаниях[32]. В список награждённых включали независимо от чинов и рангов, и даже ненаправлявшихся на фронт военнослужащих и прикомандированных гражданских лиц. Впоследствии такие медали учреждали каждый раз соответствующим указом.

Внешний вид японских наград оставался почти одинаковым, но их текст менялся[32]. Например, с 1936 году вместо надписи «Император Японии» стали использовать «Император Великой империи».

В мае 1946 года кабинетом министров было принято решение, согласно которому запрещалось награждать орденами прижизненно. Исключение только сделали для Ордена Культуры[32]. В мае 1947 году награждение после смерти было также запрещено.

Наука и образование

К началу реставрации Мэйдзи около 50 % мужчин и почти 15 % женщин изучали классические труды конфуцианства и основы математики, получая таким образом систематическое образование[33].

В 1872 году правительством был издан указ о создании новой системы образования на основе французской[34]. Японская империя разделилась на 8 округов с 32 районами. В каждом округе планировалось учредить университет, а в каждом районе — среднюю школу и 210 начальных школ с обязательным посещением. На первом этапе реформ начальное образование было платным со сроком обучения 4 года, с 1900 года — оно стало бесплатным, а с 1907 года срок обучения в начальной школе был увеличен до 6 лет.

В 1877 году в Токио был создан Императорский университет[35], который в 1886 году после присоединения к нему Технического института и Сельскохозяйственной школы был переименован в Токийский императорский университет.

Проведение образовательной реформы было настолько удачными, что в 1878 году представителям Японии была вручена премия на Парижской выставке[36].

В Японской империи существовало девять императорских университетов:

Последние два университета располагались в колониях.

Архитектура

С 1868 года при строительстве зданий стали использовать кирпич и камень[37].

В это время были построены такие известные здания как Банк Японии, Токийский вокзал и Императорский дворец Акасака и др.

Религия

Синтоизм

Основная религия Японской империи — синтоизм (яп. 神道, синто:, «путь богов»), основанная на анимистических верованиях древних японцев. Объекты поклонения многочисленные божества и духи умерших. В своём развитии синтоизм испытал значительное влияние буддизма. Во времена империи в Японии была предпринята попытка сделать синто государственной религией, своего рода символом единства Японской империи.

Православие

В 1873 году были отменены указы, запрещающие христианство в Японской империи[38]. В это время после дипломатических переговоров архимандрит Николай взял в аренду земельный участок на холме Суругудай, который находился в центре Токио. В 1873 году на этом месте было начато строительство здания для Православной домовой церкви, духовного училища для мальчиков и юношей, женского училища и др. В 1872 году Японию посетил Великий князь Алексей Александрович и пожертвовал на развитие Православной миссии 1500 долларов[39]. В 1874 году состоялся первый Собор Японской Православной Церкви, на которой были избраны священники[40]. Принципы соборности при утверждении священнослужителей соблюдаются и в современной Японии.

Напишите отзыв о статье "Японская империя"

Литература

С конца XIX века японская литература начинает развиваться под влиянием западной литературы[41]. В это время были переведены произведения Шекспира, Гёте, Толстого, Тургенева[42] и др.

С публикации романа Футабатэя Симэя «Плывущее облако» (1889) в Японии начало развиваться направление критического реализма.

Письменность

В эпоху Мэйдзи в XIX веке начался естественный процесс изменения языка, вызванный реформами образования и, следовательно, повышением уровня грамотности в стране, притоком новых слов и терминов, как заимствованных из европейских языков, так и заново созданных. В результате классическая письменность начала вытесняться новой формой: гэнбунъитти (言文一致), наиболее приближенной к запросам разговорной речи. Сложность существующей системы письменности стала очевидной, и в конце XIX века активно начали выдвигаться предложения о том, чтобы сократить количество кандзи, находящихся в употреблении. Кроме того, под влиянием знакомства с иностранными системами письма, преимущественно европейского происхождения, появились предложения вообще отказаться от иероглифического письма и перевести японский язык на кану или ромадзи, впрочем, они не встретили одобрения. Примерно в это же время в японской письменности начали употребляться европейские знаки пунктуации.

В 1900 году министерством Образования Японии были проведены три реформы, нацеленные на улучшение качества образования:

  • Стандартизация азбуки хирагана и исключение из неё нестандартных знаков хэнтайганы (変体仮名).
  • Ограничение списка кандзи преподаваемых в школе до 1 200.
  • Стандартизация чтения каны и записи сино-японских чтений кандзи в соответствии с современным произношением.

Если первые две из этих реформ были, в основном, положительно восприняты обществом, последняя была встречена в штыки консерваторами и была отменена в 1908 году.

Спорт

Го

С 1868 года финансирование го-домов было прекращено[43], академия го была закрыта[44].

Тем не менее в 1879 году хонъимбо XVIII Мурасэ Сюхо организовал клуб Хоэнся. В 1920-е годы в газетах и журналах стали публиковать статьи, популяризирующие эту игру. В 1924 году была создана Японская ассоциация (Нихон Киин) го[45]. Её участниками стали как профессионалы, так и любители. Ассоциация стала заниматься организацией турниров. Их спонсорами часто становились средства массовой информации[46]. В 1938 году состоялся матч между Китани и Хонъимбо Сюсай[45], который современники называли борьбой двух эпох игры го[47].

Участие в Олимпийских играх

В 1911 году в Японской империи был учреждён Олимпийский комитет.

В 1912 году он получил признание международного олимпийского комитета, и Япония смогла впервые принять участие Летних Олимпийских играх.

Участие Японии в Летних Олимпийских играх
Год Место проведения 1 2 3 Итого
1912 Швеция, Стокгольм 0 0 0 0
1920 Бельгия, Антверпен 0 2 0 2
1924 Франция, Париж 0 0 1 1
1928 Нидерланды, Амстердам 2 2 1 5
1932 США, Лос-Анджелес 7 7 4 18
1936 Германия, Берлин 6 4 8 18

Карты империи

См. также

Примечания

  1. В силу конституции Японии.
  2. Многие источники называют страну в этот период как Японской империей, так и Японией.
  3. Satow, Ernest Mason. A Diplomat in Japan — London, 1921 — P. 282. ISBN 4-925080-28-8.
  4. Keene, Donald (2002). Emperor of Japan: Meiji and His World, 1852—1912. New York: Columbia University Press. — P. 124. — ISBN 0-231-12340-X; ISBN 978-0-231-12340-2; OCLC 46731178
  5. Норман. Г. Возникновение современного государства в Японии. М., 961. С. 81.
  6. Мещеряков А. Н. Император Мэйдзи и его Япония. — М.: Наталис, 2006. — С. 377. — 735 с. — ISBN 5-8062-0221-6.
  7. Maquis Hirobumi Ito. Commentaries on the CONSTITUTION OF THE EMPIRE OF JAPAN. — 2. — Tokio: Chu-O Daigaku, 1906 (Meiji 39th). — 332 p.
  8. 1 2 Рыбаков Р. Б., Непомнин О. Е. и др. Глава 18. Цинский Китай в 1870 - 1890-х годах // История Востока: Восток в новое время (конец XVIII - начало XX в.) / Л. Б. Алаев и др. — Восточная литература, 2005. — Т. 4. — С. 239. — 574 с. — ISBN 5-02-018-102-1.
  9. О. Е. Непомнин «История Китая: Эпоха Цин. XVII — начало XX века» — Москва, издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2005, стр.468-475. ISBN 5-02-018400-4
  10. 1 2 Кузнецов Ю. Д., Навалицкая Г. Б., Сырицын И. М. История Японии: Учебник для студентов вузов, обучающихся по специальности «История». — М.: «Высшая школа», 1988. — С. 198. — 432 с. — ISBN 5-06-001204-2.
  11. 미요시 도오루. 서전: 이토 히로부미. — 서울: 다락원, 2002. — С. 666. — 719 с. — (일본눈). — ISBN 89-7255-777-3.
  12. [kokovtsev-ito.narod.ru/index.html Отрывок из мемуаров В. Коковцова об убийстве Ито Хиробуми]. Проверено 31 мая 2008. [www.webcitation.org/60r2hzr8n Архивировано из первоисточника 11 августа 2011].
  13. "Тайсё" буквально означает "Великая Справедливость"
  14. личное имя — Ёсихито
  15. Philip J. Strollo. [worldatwar.net/timeline/other/league18-46.html League of Nations Timeline] (англ.). Проверено 1 августа 2009. [www.webcitation.org/65UEPB2il Архивировано из первоисточника 16 февраля 2012].
  16. [slovari.yandex.ru/dict/japan/article/i20.htm?text=%D1%81%D0%B8%D0%B1%D0%B8%D1%80%D1%8C&encid=japan&stpar1=1.6.1 Интервенция Японии в Сибири и на Дальнем Востоке 1918–1922 гг.] (рус.). Энциклопедия «Япония от А до Я». Проверено 2 августа 2009. [www.webcitation.org/65UEPhAkP Архивировано из первоисточника 16 февраля 2012].
  17. Вашингтонская конференция 1921—22 / Аварии В.Я. // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
  18. [www.lenta.ru/articles/2007/11/02/hiroshima/ Без страха и сомнения]
  19. [hirosima.scepsis.ru/bombard/hirosima.html Атомная бомбардировка Хиросимы] (рус.). Проверено 2 августа 2009. [www.webcitation.org/65UEQhq0S Архивировано из первоисточника 16 февраля 2012].
  20. Рейнолдс Пол. [news.bbc.co.uk/hi/russian/news/newsid_4733000/4733855.stm Споры о Хиросиме: 60 лет - и конца не видно] (рус.). Би-Би-Си. Проверено 2 августа 2009. [www.webcitation.org/65UERxNxk Архивировано из первоисточника 16 февраля 2012].
  21. Кузнецов Ю. Д., Навалицкая Г. Б., Сырицын И. М. История Японии: Учебник для студентов вузов, обучающихся по специальности «История». — М.: «Высшая школа», 1988. — С. 176.
  22. Кузнецов Ю. Д., Навалицкая Г. Б., Сырицын И. М. История Японии: Учебник для студентов вузов, обучающихся по специальности «История». — М.: «Высшая школа», 1988. — С. 182.
  23. 1 2 Энциклопедическая справка // История Японии: сборник исторических произведений. — М.: Евролинц-Русская панорама, 2003. — С. 19.
  24. Розанов О. Н. О наградной системе Японии // Япония: история в наградах. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (Росспэн), 2001. — С. 25. — 503 с. — ISBN 5-8243-0235-9.
  25. В настоящее время Куаньчэн (宽城区, Kuancheng Qu) является административным районом в центральной и северной части города Чанчунь
  26. 1 2 Сулига С. В. Корабли русско-японской войны 1904-1905 гг. Японский флот. — Аскольдъ, 1993. — С. 503.
  27. [www.ibiblio.org/pha/pha/misc/forces.html Pearl Harbor Attack Hearings, Pt. 15, p. 1901-06] (англ.)
  28. [www.combinedfleet.com/economic.htm Почему Япония проиграла войну на самом деле combinedfleet.com(англ.)
  29. Розанов О. Н. О наградной системе Японии // Япония: история в наградах. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (Росспэн), 2001. — С. 13. — 503 с. — ISBN 5-8243-0235-9.
  30. Розанов О. Н. О наградной системе Японии // Япония: история в наградах. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (Росспэн), 2001. — С. 13-14. — 503 с. — ISBN 5-8243-0235-9.
  31. Розанов О. Н. О наградной системе Японии // Япония: история в наградах. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (Росспэн), 2001. — С. 14. — 503 с. — ISBN 5-8243-0235-9.
  32. 1 2 3 Розанов О. Н. О наградной системе Японии // Япония: история в наградах. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (Росспэн), 2001. — С. 16. — 503 с. — ISBN 5-8243-0235-9.
  33. Молодякова В. Э., Молодякова Э. В., Макарьян С. Б. История Японии. XX век. — М.: ИВ РАН, 2007. — С. 9.
  34. Кузнецов Ю. Д., Навалицкая Г. Б., Сырицын И. М. История Японии. — М., 1988. — 205 с.
  35. Кузнецов Ю. Д., Навалицкая Г. Б., Сырицын И. М. История Японии. — М., 1988. — 206 с.
  36. Молодякова В. Э., Молодякова Э. В., Макарьян С. Б. История Японии. XX век. — М.: ИВ РАН, 2007. — С. 10.
  37. [slovari.yandex.ru/dict/japan/article/arhi.htm?text=%D0%90%D1%80%D1%85%D0%B8%D1%82%D0%B5%D0%BA%D1%82%D1%83%D1%80%D0%B0&encid=japan&stpar1=1.1.1 Архитектура [Японии]] (рус.). Энциклопедия «Япония от А до Я». Проверено 2 августа 2009. [www.webcitation.org/65UET61yj Архивировано из первоисточника 16 февраля 2012].
  38. Саблина Э. Б. 150 лет Православия в Японии. История Православной церкви и её основатель Святитель Николай. — М., СПб.: «АИРО-XXI», «Дмитрий Буланин», 2006. — С. 53.
  39. В это время 1 доллар был равен 1рубль 50 копеек см. Саблина Э. Б. 150 лет Православия в Японии. История Православной церкви и её основатель Святитель Николай. — М., СПб.: «АИРО-XXI», «Дмитрий Буланин», 2006. — С. 53.
  40. Саблина Э. Б. 150 лет Православия в Японии. История Православной церкви и её основатель Святитель Николай. — М., СПб.: «АИРО-XXI», «Дмитрий Буланин», 2006. — С. 59.
  41. [slovari.yandex.ru/dict/japan/article/l6.htm?text=%D0%AF%D1%81%D1%83%D0%BD%D0%B0%D1%80%D0%B8%20%D0%9A%D0%B0%D0%B2%D0%B0%D0%B1%D0%B0%D1%82%D0%B0&stpar1=1.3.1 Литература [Японии]] (рус.). Энциклопедия «Япония от А до Я». Проверено 2 августа 2009. [www.webcitation.org/65UETwBi3 Архивировано из первоисточника 16 февраля 2012].
  42. Рассказы Тургенева «Свидание» и «Три встречи» были переведены Футабатэем Симэем в 1888 году, а в 1896 году — «Асю» под названием «Неразделенная любовь» См. [slovari.yandex.ru/dict/japan/article/f30.htm?text=%D0%A1%D0%B8%D0%BC%D1%8D%D0%B9&encid=japan&stpar1=1.1.1 Футабатэй Симэй] (рус.). Энциклопедия «Япония от А до Я». Проверено 2 августа 2009. [www.webcitation.org/65UEUmJMJ Архивировано из первоисточника 16 февраля 2012]..
  43. [go-federation.spb.ru/modules/wfsection/article.php?articleid=4 Краткий обзор развития Го в Японии] (рус.)(недоступная ссылка — история). Федерация го Санкт-Петербурга (06-09-2005). Проверено 2 августа 2009. [web.archive.org/20060501231454/go-federation.spb.ru/modules/wfsection/article.php?articleid=4 Архивировано из первоисточника 1 мая 2006].
  44. Нилов Георгий, Нилов Дмитрий. [go.aspec.ru/story/story.htm История возникновения игры Го] (рус.). Российская федерация го. Проверено 2 августа 2009. [www.webcitation.org/65UEWrduA Архивировано из первоисточника 16 февраля 2012].
  45. 1 2 [slovari.yandex.ru/dict/japan/article/g14.htm?text=%D0%B3%D0%BE&stpar1=1.1.3 Го] (рус.). Энциклопедия «Япония от А до Я». Проверено 2 августа 2009. [www.webcitation.org/65UEXUYqq Архивировано из первоисточника 16 февраля 2012].
  46. [izhgo.org.ru/whatisgo.php Происхождение игры Го] (рус.). Ижевская Федерация игры Го. Проверено 2 августа 2009. [www.webcitation.org/688BRyDe6 Архивировано из первоисточника 3 июня 2012].
  47. Истории матча посвящён роман Ясунари Кавабаты «Мэйдзин».
  48. </ol>

Напишите отзыв о статье "Японская империя"

Литература

На русском языке:

  • В. Апушкин Русско-японская война 1904-1905 г. [militera.lib.ru/h/apushkin_va/index.html Русско-японская война 1904-1905 г. //Из истории русско-японской войны 1904–1905 гг.: Сборник материалов к 100-летию со дня окончания войны]. — СПб.: Издательский дом Санкт-Петербургского государственного университета,, 2005. — 472 с. — ISBN 5–288–03737-X.
  • Бедняк И.Я. Япония в период перехода к империализму. — М., 1962.
  • Бедняк И.Я., Гальперин А.А. Очерки новой истории Японии (1640-1917). — М., 1958.
  • Быков П. Д. [militera.lib.ru/h/bykov_pd/index.html Русско-японская война 1904–1905 гг. Действия на море]. — СПб.: Изд-во Эксмо, Изографус, 2003. — 672 с. — ISBN 5-7921-0612-6 (TF). ISBN 5-699-02964-8 (Эксмо).
  • Галин В. В. Интервенция и гражданская война. — М.: Алгоритм, 2004. — 608 с. — ISBN 5-9265-0140-7.
  • Гальперин А.А. Англо-японский союз. 1902-1921 гг.. — М., 1947.
  • История Японии: сборник исторических произведений. — М.: Евролинц-Русская панорама, 203. — 503 с. — ISBN 5-93165-097-0.
  • Кузнецов Ю. Д., Навлицкая Г. Б., Сырицын И. М. История Японии: Учебник для студентов вузов, обучающихся по специальности «История». — М.: «Высшая школа», 1988. — 432 с. — ISBN 5-06-001204-2.
  • Мещеряков А. Н. Император Мэйдзи и его Япония. — М.: Наталис, Рипол Классик, 2006. — ISBN 5-8062-0221-6 («Наталис»), ISBN 5-7905-4353-7 («Рипол Классик»).
  • Можейко И.В. [militera.lib.ru/h/mozheiko/index.html Западный ветер — ясная погода]. — 2-е изд. — М.: ООО «Издательство ACT», 2001. — 541 с. — ISBN 5-17-005 862-4.
  • Молодякова В. Э., Молодякова Э. В., Макарьян С. Б. История Японии. XX век. — М.: Институт востоковедения Российской академии наук, 2007. — ISBN 5-89282-295-8, ISBN 978-5-89282-295-4.
  • Непомнин О. Е. История Китая: Эпоха Цин. XVII — начало XX века — Москва, издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2005, 712 стр. ISBN 5-02-018400-4
  • Розанов О. Н. О наградной системе Японии // Япония: история в наградах. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (Росспэн), 2001. — 503 с. — ISBN 5-8243-0235-9.
  • Саблина Э. Б. 150 лет Православия в Японии. История Православной церкви и её основатель Святитель Николай. — М., СПб.: «АИРО-XXI», «Дмитрий Буланин», 2007. — 528 с. — ISBN 5-91022-026-8, ISBN 5-86007-496-4.
  • Пол Стивен Далл. [militera.lib.ru/h/dull/index.html Боевой путь Императорского японского флота] / Перевод с английского А.Г. Больных. — Екатеринбург: Сфера, 1997. — 384 с. — (Морские битвы крупным планом).
  • Сулига С. В. Корабли русско-японской войны 1904-1905 гг. Японский флот. — Аскольдъ, 1993. — 503 с. — ISBN 5-85259-077-0.
  • Фредерик Луи. Повседневная жизнь Японии в эпоху Мэйдзи. — М.: Молодая гвардия, Палимпсест, 2007. — 352 с. — ISBN 978-5-235-02961-3.
  • Хасагава Син. Пленники войны (традиции и история отношений к военнопленным в Японии). — М.: Издательский дом "Экономическая литература" (ИДЭЛ), 2006. — 512 с. — ISBN 5-7200-0531 (ошибоч.).
  • Рыбаков Р. Б., Алаев Л. Б., Непомнин О. Е. и др. История Востока: Восток в новое время (конец XVIII - начало XX в.). — Издательский дом "Восточная литература", Институт Востоковедения РАН, 2005. — Т. 4. — 574 с. — ISBN 5-02-018-102-1.

На английском языке:

  • Marius B. Jansen. The Making Of Modern Japan. — Cambridge, Massachusetts: The Belklap Press of Harvard University Press, 2000. — 872 p. — ISBN 0-647-00991-6.

Ссылки

  • [slovari.yandex.ru/dict/japan Энциклопедия «Япония от А до Я»](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2845 дней))
  • [www.cultline.ru/search/?text=%FF%EF%EE%ED%F1%EA%E0%FF+%E8%EC%EF%E5%F0%E8%FF Информация о Японской империи]

Отрывок, характеризующий Японская империя

– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое нибудь занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка, неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из действительности.
«Так уж всё кончено! – думал он. – И как это всё сделалось? Так быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого , так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не знаю; а будет, непременно будет!» думал Пьер, взглядывая на эти плечи, блестевшие подле самых глаз его.
То вдруг ему становилось стыдно чего то. Ему неловко было, что он один занимает внимание всех, что он счастливец в глазах других, что он с своим некрасивым лицом какой то Парис, обладающий Еленой. «Но, верно, это всегда так бывает и так надо, – утешал он себя. – И, впрочем, что же я сделал для этого? Когда это началось? Из Москвы я поехал вместе с князем Васильем. Тут еще ничего не было. Потом, отчего же мне было у него не остановиться? Потом я играл с ней в карты и поднял ее ридикюль, ездил с ней кататься. Когда же это началось, когда это всё сделалось? И вот он сидит подле нее женихом; слышит, видит, чувствует ее близость, ее дыхание, ее движения, ее красоту. То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что оттого то и смотрят так на него, и он, счастливый общим удивлением, выпрямляет грудь, поднимает голову и радуется своему счастью. Вдруг какой то голос, чей то знакомый голос, слышится и говорит ему что то другой раз. Но Пьер так занят, что не понимает того, что говорят ему. – Я спрашиваю у тебя, когда ты получил письмо от Болконского, – повторяет третий раз князь Василий. – Как ты рассеян, мой милый.
Князь Василий улыбается, и Пьер видит, что все, все улыбаются на него и на Элен. «Ну, что ж, коли вы все знаете», говорил сам себе Пьер. «Ну, что ж? это правда», и он сам улыбался своей кроткой, детской улыбкой, и Элен улыбается.
– Когда же ты получил? Из Ольмюца? – повторяет князь Василий, которому будто нужно это знать для решения спора.
«И можно ли говорить и думать о таких пустяках?» думает Пьер.
– Да, из Ольмюца, – отвечает он со вздохом.
От ужина Пьер повел свою даму за другими в гостиную. Гости стали разъезжаться и некоторые уезжали, не простившись с Элен. Как будто не желая отрывать ее от ее серьезного занятия, некоторые подходили на минуту и скорее отходили, запрещая ей провожать себя. Дипломат грустно молчал, выходя из гостиной. Ему представлялась вся тщета его дипломатической карьеры в сравнении с счастьем Пьера. Старый генерал сердито проворчал на свою жену, когда она спросила его о состоянии его ноги. «Эка, старая дура, – подумал он. – Вот Елена Васильевна так та и в 50 лет красавица будет».
– Кажется, что я могу вас поздравить, – прошептала Анна Павловна княгине и крепко поцеловала ее. – Ежели бы не мигрень, я бы осталась.
Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастью своей дочери.
Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой гостиной, где они сели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца, оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот последний шаг. Ему было стыдно; ему казалось, что тут, подле Элен, он занимает чье то чужое место. Не для тебя это счастье, – говорил ему какой то внутренний голос. – Это счастье для тех, у кого нет того, что есть у тебя. Но надо было сказать что нибудь, и он заговорил. Он спросил у нее, довольна ли она нынешним вечером? Она, как и всегда, с простотой своей отвечала, что нынешние именины были для нее одними из самых приятных.
Кое кто из ближайших родных еще оставались. Они сидели в большой гостиной. Князь Василий ленивыми шагами подошел к Пьеру. Пьер встал и сказал, что уже поздно. Князь Василий строго вопросительно посмотрел на него, как будто то, что он сказал, было так странно, что нельзя было и расслышать. Но вслед за тем выражение строгости изменилось, и князь Василий дернул Пьера вниз за руку, посадил его и ласково улыбнулся.
– Ну, что, Леля? – обратился он тотчас же к дочери с тем небрежным тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан посредством подражания другим родителям.
И он опять обратился к Пьеру.
– Сергей Кузьмич, со всех сторон , – проговорил он, расстегивая верхнюю пуговицу жилета.
Пьер улыбнулся, но по его улыбке видно было, что он понимал, что не анекдот Сергея Кузьмича интересовал в это время князя Василия; и князь Василий понял, что Пьер понимал это. Князь Василий вдруг пробурлил что то и вышел. Пьеру показалось, что даже князь Василий был смущен. Вид смущенья этого старого светского человека тронул Пьера; он оглянулся на Элен – и она, казалось, была смущена и взглядом говорила: «что ж, вы сами виноваты».
«Надо неизбежно перешагнуть, но не могу, я не могу», думал Пьер, и заговорил опять о постороннем, о Сергее Кузьмиче, спрашивая, в чем состоял этот анекдот, так как он его не расслышал. Элен с улыбкой отвечала, что она тоже не знает.
Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо говорила с пожилой дамой о Пьере.
– Конечно, c'est un parti tres brillant, mais le bonheur, ma chere… – Les Marieiages se font dans les cieux, [Конечно, это очень блестящая партия, но счастье, моя милая… – Браки совершаются на небесах,] – отвечала пожилая дама.
Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он очнулся.
– Aline, – сказал он жене, – allez voir ce qu'ils font. [Алина, посмотри, что они делают.]
Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.
– Всё то же, – отвечала она мужу.
Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал, закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так необыкновенно торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.
– Слава Богу! – сказал он. – Жена мне всё сказала! – Он обнял одной рукой Пьера, другой – дочь. – Друг мой Леля! Я очень, очень рад. – Голос его задрожал. – Я любил твоего отца… и она будет тебе хорошая жена… Бог да благословит вас!…
Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его дурно пахучим ртом. Слезы, действительно, омочили его щеки.
– Княгиня, иди же сюда, – прокричал он.
Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком. Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через несколько времени их опять оставили одних.
«Всё это так должно было быть и не могло быть иначе, – думал Пьер, – поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что определенно, и нет прежнего мучительного сомнения». Пьер молча держал руку своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.
– Элен! – сказал он вслух и остановился.
«Что то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
– Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.


Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.