Культура Японии
Культура Японии сложилась в результате исторического процесса, начавшегося с переселения предков японского народа на японский архипелаг с материка и зарождения культуры периода Дзёмон. Современная японская культура испытала сильное влияние стран Азии (в особенности Китая и Кореи), Европы и Северной Америки, которая стремительно начала оказывать влияние на культуру Японии с начала 1960-х годов[1]. Одной из особенностей японской культуры является её долгое развитие в период полной изоляции страны (политика сакоку) от всего остального мира в период правления сёгуната Токугавы, длившейся до середины XIX века — начала периода Мэйдзи.
На культуру и менталитет японцев большое влияние оказало изолированное территориальное положение страны, географические и климатические особенности, а также особые природные явления (частые землетрясения и тайфуны), что выразилось в своеобразном отношении японцев к природе как к живому созданию. Умение восхищаться сиюминутной красотой природы, как особенность национального характера японца, нашло выражение во многих видах искусств Японии.
История культуры Японии
- Дзёмон (10 тыс. лет до н. э. — 300 до н. э.) — первые образцы керамики, украшения и женские фигурки догу
- Яёй (300 до н. э. — 300 н. э.) — переход к земледелию, поливное рисоводство, изделия из бронзы и железа, колокола дотаку
- Ямато:
- Нара (710—794) — проникновение в страну конфуцианства, даосизма и буддизма, создание литературных произведений «Кодзики», «Нихон Сёки», «Манъёсю», «Кайфусо»
- Хэйан (794—1185) — начало использования слоговых азбук хираганы и катаканы, строительство святилища Ицукусима, создание «Повести о Гэндзи», возникновение стиля в живописи ямато-э
- Камакура (1185—1333) — формирование самурайского сословия
- Муромати (1333—1568) — возникновение театра но
- Сэнгоку Дзидай (1467—1568) — проникновение в страну христианства
- Адзути-Момояма (1568—1600)
- Эдо (1600—1868) — установление диктатуры Токугава, политика сакоку, подавление христианства и падение сёгуната, зарождение театра кабуки и стиля укиё-э
- Мэйдзи (1868—1912) — конец периода самоизоляции, начало капиталистического пути развития, зарождение японского кинематографа
- Тайсё (1912—1926)
- Сёва (1926—1989)
- Хэйсэй (с 1989)
Японский язык и письменность
Японский язык всегда был важной составляющей японской культуры. Преобладающая часть населения страны разговаривает на японском языке. Японский является агглютинативным языком и характеризуется сложной системой написания, состоящей из трёх различных типов знаков — китайские символы кандзи, слоговые азбуки хирагана и катакана.
Самая древняя известная форма японского языка носит название старояпонский язык, она сложилась путём заимствования китайской письменности и системы иероглифов и использовалась вплоть до начала периода Хэйан. В процессе дальнейшего развития японского языка, называемого затем классическим японским языком или поздним старояпонским, были добавлены новые способы письма — две слоговые азбуки хирагана и катакана, что привело к существенному развитию японского литературного языка и бурному расцвету японской литературы.
В современном японском языке довольно высокий процент занимают слова, заимствованные из других языков (так называемые гайрайго). Японские имена записываются с помощью кандзи, состоят из фамилии и имени, фамилия указывается в начале.
Японский язык считается одним из самых сложных для изучения. Для транслитерации японских иероглифов используются различные системы, наиболее распространёнными являются ромадзи (латинская транслитерация) и система Поливанова (запись японских слов кириллицей). Некоторые слова в русском языке были заимствованы из японского языка, например, цунами, суши, караоке, самурай и т. д.
Фольклор
Напишите отзыв о статье "Культура Японии"
Литература
Долгое время японская литература испытывала влияние Китая, литературные произведения также создавались на китайском языке.
Первыми письменными памятниками считаются собрание японских мифов и легенд «Кодзики» («Записи о деяниях древности») и историческая хроника «Нихон сёки» («Записанные кистью анналы Японии» или «Нихонги» — «Анналы Японии»), созданные во время периода Нара (VII — VIII веках). Оба произведения были написаны на китайском языке, но с изменениями для передачи японских имён богов и других слов.[2] В этот же период были созданы поэтические антологии «Манъёсю» (яп. 万葉集 «Собрание мириад листьев», 759) и «Кайфусо» (яп. 懐風藻) (751).
Широко известны и за пределами Японии виды поэтических форм хайку (яп. 俳句), вака (яп. 和歌 «японская песня») и разновидность последней танка (яп. 短歌 «короткая песня»).
Изобразительное искусство
Живопись
Японская живопись (яп. 絵画 кайга, «картина, рисунок») — один из наиболее древних и изысканных из японских видов искусств, характеризуется широким разнообразием жанров и стилей.
Для японской живописи, как и для литературы, характерно отведение ведущего места природе и изображение её в качестве носительницы божественного начала.[3]
Начиная с X века, в японской живописи выделяют направление ямато-э: картины представляют собой горизонтальные свитки, которыми иллюстрировали литературные произведения.
В XIV веке развивается стиль суми-э (монохромная акварель), а в первой половине XVII века художники начинают печатать укиё-э — гравюры на дереве, изображавшие гейш, популярных актёров театра кабуки и пейзажи. Влияние популярности гравюр укиё-э на европейское искусство XVIII века называют японизмом.
Каллиграфия
В Японии каллиграфия считается одним из видов искусств и носит название сёдо (яп. 書道 «путь письма»). Наравне с рисованием каллиграфия преподаётся в школах.
Искусство каллиграфии было завезено в Японию вместе с китайской письменностью. В старину в Японии признаком культурного человека считалось владение искусством каллиграфии. Существует несколько различных стилей написания иероглифов. Совершенствованием стилей написания иероглифов занимались буддийские монахи.
Скульптура
Самым древним из видов искусств Японии является скульптура[4]. Начиная с эпохи Дзёмон изготавливались разнообразные керамические изделия (посуда), также известны глиняные фигурки-идолы догу.
В эпоху Кофун на могилах устанавливались ханива — скульптуры из обожжёной глины, поначалу простых цилиндрических форм, а затем более сложные — в виде людей или животных.
История скульптуры в Японии связана с появлением в стране буддизма. Традиционная японская скульптура — это чаще всего статуи буддистских религиозных понятий (татхагата, бодхисаттва и др.) Одна из самых древних скульптур в Японии — деревянная статуя будды Амитабхи в храме Дзенко-дзи. В период Нара буддистские статуи создавались государственными специалистами-скульпторами.[4] В период Камакура расцвела школа Кэй, ярким представителем которой был Ункэй.
В качестве основного материала для скульптур (как и в японской архитектуре) использовалось дерево. Статуи часто покрывали лаком, позолачивали или ярко окрашивали. Также в качестве материала для статуй использовалась бронза или другие металлы. Наиболее яркими представителями японской деревянной скульптуры стали Энку (1632?—1695) и Мокудзики (1718—1810).
Декоративно-прикладное искусство, ремёсла
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
- Традиционные японские куклы
- Нэцкэ
- Оригами
- Икэбана («кадо» — путь цветов)
- Бонсай
- Керамика для чайной церемонии
- Ручная роспись тканей
- Тэмари
Театр и танец
Одним из ранних видов театра стал театр но (яп. 能 но:, «талант, мастерство»), сложившийся в XIV-XV веках, актёры играли в масках и роскошных костюмах. В XVII веке сложился один из наиболее известных видов японского традиционного театра — кабуки (яп. 歌舞伎 «песня, танец, мастерство»), актёры этого театра были исключительно мужчины, их лица были сложным образом загримированы. Высоко ценится искусство оннагата (яп. 女形 женский образ), актёров, исполняющих женские роли.
Кроме театров но и кабуки существует традиционный театр марионеток бунраку. Некоторые драматурги, например, Тикамацу Мондзаэмон писали пьесы для бунраку, которые позже ставились на «большой сцене» — в кабуки.
Кинематограф
Первые японские киноленты начала XX века имели простые сюжеты, кинематограф этого периода развивался под влиянием театра, игра актеров была театральной, женские роли исполнялись актёрами-мужчинами, использовались театральные костюмы и декорации. До появления звукового кино демонстрацию фильмов сопровождал бэнси — живой исполнитель, японский вариант тапёра.
Поначалу кинематограф считался низким искусством, бытовало презрительное отношение к людям, занимавшимся кино. Признание и авторитет этот вид искусства получил лишь в конце 1930-х годов.
В 50-е-60-е годы XX века приходится активное развитие японского кинематографа. Эти годы считаются «золотым веком» японского кинематографа. В 1950 году было выпущено 215 фильмов, а в 1960 году — уже 547 фильмов. В этот период появляются жанры исторического, политического кино, боевики и фантастика, по количеству выпущенных фильмов Япония занимала одно из первых мест в мире. Известные кинорежиссёры этого периода — Акира Куросава, Кэндзи Мидзогути, Сёхэй Имамура, Нобуо Накагава, Хидэо Гося. Известным за пределами страны становится актёр Тосиро Мифунэ, сыгравший почти во всех кинокартинах Куросавы.[5]
Во время кризиса киноиндустрии 1960-х годов популярными жанрами становятся фильмы о якудза и недорогие порнографические фильмы.
В 1990-х актёр и режиссёр Такэси Китано получает широкую известность как в Японии так и за её пределами.
Широкую известность приобрели японские мультипликаторы, удостоенные международных наград на крупных кинофестивалях. Среди них:
Аниме и манга
Аниме (или японская анимация) имеет высокую популярность во всём мире. Среди остальных жанров мультипликации выделяется большей ориентацией на взрослую аудиторию. Для аниме характерно дополнительное разделение на жанры для конкретной целевой группы. Критериями разделения служат пол, возраст или психологический тип зрителя. Часто аниме — это экранизации японских комиксов манга, также пользующихся большой популярностью.
Как аниме, так и манга рассчитаны на разные возрастные аудитории. Достаточно большая часть манги рассчитана на взрослых. По состоянию на 2002 год около 40 % всего издательского рынка в Японии занимают журналы с мангой.[6]
Музыка
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
В период Хэйан сформировался классический японский музыкальный жанр гагаку (яп. 雅楽 «изысканная музыка»), представляющий собой музыку в исполнении оркестра (колокола, ударные и духовые инструменты).
Архитектура
Японская архитектура имеет столь же длинную историю как любая другая составляющая часть японской культуры. Первоначально испытав сильное влияние китайской архитектуры, японская архитектура разработала множество отличий и собственных подходов, присущих лишь Японии. В качестве примеров традиционной японской архитектуры можно назвать храмы, синтоистские святилища и замки в Киото и Наре. В целом, для японской архитектуры характерно стремление к простоте.
Традиционные деревянные жилые дома простых японцев, называемые минка (яп. 民家), максимально приспособлены к климату страны. Минка имеет каркасную конструкцию с несущей колонной в центре дома и раздвижными дверями. В настоящее время минка сохранились только в сельской местности.
VII век был отмечен бурным строительством буддийских храмов на территории Японии. Святилище Исэ-дзингу, посвященное богине Аматэрасу, — основная синтоистская святыня Японии.
Своеобразием отличались японские замки, служившие не только для защиты своих хозяев от врагов, но и символом власти. Названия двух замков (Адзути и Момояма) дали название периоду в истории Японии — Адзути-Момояма. В изначальном состоянии сохранилось очень немного замков, многие средневековые замки были разрушены во время войн, сгорели при пожарах, были разобраны по указанию правительства как пережиток феодального прошлого, в XX веке часть замков была восстановлена.
Необходимость отстраивать разрушенные здания после Второй мировой войны дала стимул для развития японской архитектуры. При этом отстроенные заново города сильно отличались от довоенных.
Некоторые современные архитекторы, например, Ёсио Танигути и Тадао Андо, известны тем, что широко используют объединение традиционных японских и западных архитектурных влияний.
Одежда
В Японии можно встретить два типа одежды — традиционную — вафуку (яп. 和服 японская одежда), и более простую, повседневную, по европейскому образцу. Кимоно (яп. 着物) — буквально переводится «одежда, наряд» — общий термин для обозначения любой одежды, а в узком — разновидность вафуку.
Национальная кухня
Японская кухня известна своим упором на сезонность питания, качество ингредиентов и подачу блюд.
Основой японской кухни является рис.
Слово гохан (яп. 御飯 дословно «варёный рис») также может переводиться как «еда». Помимо своего основного предназначения в качестве продукта питания рис также служил своеобразной денежной единицей, в старину рисом выплачивались налоги и жалование. Японцы используют рис для приготовления самых разнообразных блюд, соусов и даже напитков (сакэ, сётю, бакусю)[7]. Вторым по значимости продуктом питания японцев является рыба. Япония занимает четвёртое место в мире по употреблению рыбы и морепродуктов на душу населения.[8] Часто рыба употребляется в сыром или полусыром виде, например, суши. Также очень популярен в Японии соевый творог (тофу).
Для сохранения пищи в условиях высокой влажности её часто засаливают, сбраживают или маринуют, примерами таких блюд могут служить натто, умэбоси, цукэмоно и соевый соус.
В современной японской кухне можно легко найти заимствования из китайской, корейской и тайской кухни. Некоторые заимствованные блюда, например рамэн (китайская пшеничная лапша), становятся очень популярными.[9]
Особое место в традиционной японской кухне занимает японская чайная церемония. В последнее время японская кухня довольно популярна за пределами Японии, также вследствие её низкой калорийности она считается полезной для здоровья.
Спорт
В Японии популярны бейсбол, футбол и другие игры с мячом. Также традиционно популярны некоторые виды боевых искусств (дзюдо, кэндо и карате).
Борьба сумо хотя и не является официальным спортом в Японии, но по мнению профессиональной ассоциации сумо, считается национальным видом спорта.
Военная культура
Боевые искусства
Религия
Основные религии в Японии — буддизм, синтоизм.
Основа синто — в поклонении и обожествлении природных сил и явлений. Считается, что всё сущее на Земле в той или иной степени одушевлено, обожествлено, даже те вещи, которые мы привыкли считать неодушевлёнными — например, камень или дерево, и у каждой вещи есть свой дух, божество (ками). Некоторые ками являются духами местности, другие олицетворяют природные явления, являются покровителями семей и родов. Другие ками представляют глобальные природные явления, такие, как Аматерасу Омиками, богиня Солнца.
Главным принципом синто является жизнь в согласии с природой и людьми. Мир ками — не потустороннее обиталище, но общая естественная среда с миром людей. Поэтому людям нет необходимости искать спасения в другом мире, а надо пытаться добиться гармонии с ками в этой жизни.
Синто является глубоко национальной японской религией и в каком-то смысле олицетворяет японскую нацию, её обычаи, характер и культуру.
Между божествами и людьми существует тесная связь даже по происхождению: связующим звеном является микадо, потомок Аматэрасу и её представитель на земле, а также родоначальник всех японцев. Важнейшие легенды относительно божеств, составляющих пантеон синтоистов, изложены в начале главы об истории. Из них можно видеть, что божества эти имеют тесную связь с силами природы и часто даже представляют их олицетворение.
Главную роль между ними играет богиня солнца Аматэрасу; затем есть божества луны, земли, подземного царства, ветра, грома, огня, воды, домашнего очага, пищи, заразных болезней и т. п. К обоготворению природы в синтоизме примешивается культ предков: божеские почести воздаются здесь как прежним, так и царствующему микадо, душам героев и вообще предков.
Позже появляется буддизм. В Японии он распадается на несколько сект (школ) и переплетается с местным синтоизмом настолько, что не всегда можно понять, какая секта больше проникнута буддизмом, а какая синтоизмом. Каждая секта почитает своих богов. «Амидаистские» секты средневекового происхождения уповают на спасителя Будду-Амиду (Амитабу). В секте сингон верховный будда — Дайнити-Нёрай, «Великий солнечный Будда» В других сектах почитаются группа пяти богов Мёо, «Великие Будды мудрости», один из них — Фудо-мёо, изображается в виде сурового воина с мечом и злым лицом. Это значит то, что он уничтожает жадность, гнев и невежество. Основные божества те же, что и в других странах, их соответствия: Буцу — Будда, Босацу — Бодхисаттва, Сяка-Нёрай — Шакьямуни, Дарума или Бодайдарума — Бодхидхарма.
Самая массовая секта — Сока-гаккай, активно вмешивается в политическую жизнь страны. Наконец, наиболее широкое распространение получила секта «дзэн». Её поклонников можно встретить далеко за пределами Японии. Её суть — мистическое самоуглубление и постижение истины вне разума.
Древней же религией в Японии был, однако, не синтоизм, а культ родовых духов (ками). Он малоизвестен. Жрецы этого культа назывались ура-бэ (гадатели) и ими-бэ (заклинатели). Кроме этого, в народных слоях пользуется большой популярностью группа богов «сити фукудзин», то есть семь богов счастья. Это: Дзюродзин (寿老人 — долголетие), Дайкоку (大黒 — богатство и земледелие), Эбису (恵比寿 — счастье и удача), Хотэй (布袋 — любовь, радость), Бэндзайтэн или Бэнтэн (弁財天 — любовь, искусство, красота), Фукурокудзю (福禄寿 — мудрость), Бисямонтэн (毘沙門天 — покровитель богатства и воинов).
Фактически большая часть японцев не отдаёт предпочтение какой-либо религии. В быту большинства японцев встречаются элементы почитания обеих религий. Наряду с этим значительная часть японцев с почтением относится к христианству. Подобное взаимопроникновение и терпимость связаны с особым менталитетом японцев, способностью сгладив углы вобрать в себя различные на первый взгляд малосовместимые элементы.
На раннем этапе развития японского общества был широко распространён тотемизм.[5] Из древних японских религиозных верований сформировались представления синто — основной религии Японии. Синтоизм (или синто) дословно можно перевести как «путь множества ками (богов)»). Основу этого течения составляет поклонение силам природы. Согласно представлениям синто солнце, деревья, горы, камни и природные явления являются ками (или микото) и наделены душой, им поклоняются в специально построенных для этой цели храмах.[2] Важной особенностью синтоизма является культ предков.
Древние японцы считали, что японские острова и люди, населявшие их, были созданы ками, что нашло своё отражение в японской мифологии. С этими представлениями связан также культ императора — считалось, что императорская семья происходила от богов-создателей японского архипелага.[3] Древние мифы и легенды синтоизма о создании японских островов богами и передаче власти над страной потомкам богов (Дзимму и Ниниги) сохранились в сводах «Кодзики» и «Нихонги».[2]
Позже, из Индии через Корею и Китай, в страну проникает буддизм, 552 год считается официальной датой признания новой религии.[10] Буддизм оказал большое влияние на образование, литературу и искусство Японии, хотя сам значительно трансформировался и сильно отличается от индийского и китайского буддизма.[11] При императоре Сёму (правил в 724—749) буддизм был признан государственной религией.
В середине XVI века в Японию пришло христианство, поддержаное Ода Нобунагой и запрещённое впоследствии сёгунатом Токугава. Запрет на христианство был снят после реставрации Мэйдзи.
В современной Японии доля населения, одновременно исповедующего две религии — буддизм и синтоизм, составляет 84 %, около 0,7 % населения страны исповедует христианство.[12]
Мифология
Согласно синтоистскому мифу о сотворении земли, первыми существами были Идзанаги и Идзанами, которые создали объекты природы и остальных богов.
Идзанаги создал Аматэрасу (солнце), Цукиёми (луну), Сусаноо (бурю). Идзанами — острова Японии, богов леса, гор, ветра, Каггуцуги (огонь). От Аматэрасу происходит божество Амэ-но-Осидо-Мими, от него — Ниниги, от Ниниги в браке с Конохана-Сакуя-Химэ происходят Хоносусэри (блеск огня) и Хикохоходэми (тень огня). От брака Хикохоходэми и Тоётама-химэ рождается Амасухико, от которого в браке Тамаэри-химэ появляется первый император империи Дзимму (мифический).
Японские видеоигры
Кухня
Столовый этикет в Японии отличается от европейского. Едят обычно из фарфоровых чашек палочками хаси. Жидкую пищу пьют из пиал, но иногда пользуются ложками. Ножом и вилкой пользуются исключительно для европейских блюд. Хлюпать за едой считается вполне приличным, но втыкать палочки в еду, особенно в рис, — недопустимо. Нельзя также класть палочки острыми концами влево, или поперек чашки, указывать ими на что-либо или махать ими в воздухе, зажимать их в кулаке и др. Хорошим тоном считается подливать напитки в бокалы соседям, но не себе.
Рис японцы называют «гохан», («варёный рис», но также это слово может употреблятся и в общем значении «еда»; причём уважительная приставка «го» к слову «хан» (рис) со временем стала обязательной; всё это говорит об огромной важности этого блюда для японцев). На трапезе рис присутствует всегда. До XIX века рис ели только богатые, он был дорог. Остальные же берегли его к празднику, заменяя в простые дни ячменём. Только в XX веке рис стал общедоступен. Популярны блюда с лапшой, приготовленной из пшеницы (удон) либо из гречки (соба). Лапша идёт и в супы, и как самостоятельное блюдо, с добавками и приправами. Важное место в японской кухне занимает соя. Из неё готовят супы, соусы, соевый сыр тофу, натто.
Одно из наиболее популярных за пределами страны японских блюд — суши. Существуют несколько разновидностей, например, самым популярным видом суши является нигиридзуси (握り寿司: суши, сделанное с помощью рук). Он состоит из продолговатого комочка риса, спрессованного ладонями, небольшого количества васаби и тонкого кусочка начинки (сырой рыбы, креветок или икры), которая покрывает рис (нэта). Нигири могут также быть связаны тонкой полоской нори. Норимаки (海苔巻) — это суши цилиндрической формы состоящее из кусочка сырой рыбы, завернутого в рис, и завернутого в нори (прессованные листы водорослей). Одним из любимых блюд является сашими (刺身) — кусочки сырой рыбы. Её употребляют с соевым соусом, в который добавляют васаби. Часто сашими подают вместе на нарезанной соломкой редькой дайкон и листьями сисо (лат. Perilla)
У японцев много различных супов, но самый традиционный — мисосиру (味噌汁). Это суп из пасты мисо (которая изготовляется из варёных, размятых и перебродивших соевых бобов с добавлением соли и солода). Такие супы в каждом регионе готовят по-своему. Помимо этого японцы широко употребляют овощи и травы (картофель, морковь, капусту, хрен, укроп, сельдерей, петрушку, помидоры, лук, яблоки, дайкон), рыбу, мясо акул, морскую капусту, мясо курицы, кальмаров, крабов и прочие морепродукты.
Традиционным и популярным напитком японцев является зелёный чай, а спиртным — рисовое вино саке и сётю.
Традиции, обычаи, этикет
Для японского общества характерно явно выраженное ощущение принадлежности к определённой социальной группе (рабочий коллектив, семья, студенческая группа), что также выражается в особых отношениях внутри группы.[3]
В Японии большое значение придаётся понятиям о «долге» и «обязательстве», обычно называемые гири (яп. 義理). Хотя гири является общей социальной нормой поведения японцев, в некоторых случаях, например в отношениях среди молодёжи, к этому понятию относятся проще.
Следует знать, что в Японии существуют определенные правила жестикуляции, и чем сдержаннее человек, тем больше уважения он вызывает, поэтому панибратское похлопывание по плечу и хватание за руку в Японии не вызовут радости
.См. также
- Японское летоисчисление
- Японские часы
- Туалеты в Японии
- Японская мобильная культура
- Онсэн
- Японская философия
- Гейша
- Японские сады
- Каваий
Примечания
- ↑ Катасонова Е.Л. Японцы в реальном и виртуальном мирах: Очерки современной японской массовой культуры. — М.: Восточная литература РАН, 2012. — С. 16. — 357 с. — ISBN 978-5-02-036522-3.
- ↑ 1 2 3 Самозванцев А. М. Мифология Востока. — М.: Алетейа, 2000. — С. 301—304. — 348 с. — ISBN 5-89321-054-9.
- ↑ 1 2 3 Религиозные традиции мира = Religious traditions of the world. — М.: Крон-пресс, 1996. — Т. 2. — С. 495—610. — 640 с. — ISBN 5-232-00313-5.
- ↑ 1 2 СКУЛЬПТУРА // Япония от А до Я. Популярная иллюстрированная энциклопедия. (CD-ROM). — М.: Directmedia Publishing, «Япония сегодня», 2008. — ISBN 978-5-94865-190-3.
- ↑ 1 2 Е. А. Гаджиева. Страна восходящего солнца. История и культура Японии. — Ростов-на-Дону: Феникс, 2006. — 256 с. — (Золотой фонд). — ISBN 5-222-09014-0.
- ↑ [web-japan.org/nipponia/nipponia25/ru/wonders/index.html «Чудеса Японии»] — статья в веб-журнале «[web-japan.org/nipponia/archives/ru/index.html Ниппония]» No.25 15 июня 2003 г. Проверено 23 апреля 2008
- ↑ [web.archive.org/web/20071025095426/www.japantoday.ru/gour/v2.shtml Статья «Все о рисе»] на сайте «[web.archive.org/web/20071025095426/www.japantoday.ru/ Япония сегодня]» (версия сайта от 25 октября 2007 года. web.archive.org)
- ↑ «[web-japan.org/nipponia/nipponia21/ru/feature/feature01.html Трудно представить себе жизнь в Японии без морской пищи]» — спецрепортаж в веб-журнале «[web-japan.org/nipponia/archives/ru/index.html Ниппония]» No.21 15 июня 2002 Проверено 23 апреля 2008
- ↑ «[web-japan.org/nipponia/nipponia36/ru/feature/feature09.html Японские блюда с иноземными корнями]» — спецрепортаж в веб-журнале «[web-japan.org/nipponia/archives/ru/index.html Ниппония]» № 36 15 марта 2006 г. Проверено 22 апреля 2008
- ↑ Всеобщая история искусств / А. Д. Чегодаев. — 1960. — Т. 2. — 3000 с. — (Искусство).
- ↑ Пронников В. А., Ладанов И. Д. Японцы. Этнографические очерки. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983. — 270 с. — 20 000 экз.
- ↑ [www.cia.gov/library/publications/the-world-factbook/geos/ja.html#People Данные о Японии] (англ.) на сайте Central Intelligence Agency
Напишите отзыв о статье "Культура Японии"
Литература
- Иофан Н. А. Культура древней Японии / Отв. ред. Н. А. Виноградова. — М. : Наука, 1974. — 261 с. — 15 000 экз.</span>
- История японской культуры : учеб. пособие для вузов / Отв. ред. А. Н. Мещеряков. — М. : Наталис, 2011. — 368 с. — ISBN 978-5-8062-0339-8.</span>
- Нагахата Я., Мацубара С., Окуда С., Тадзава Ю. История культуры Японии. Обзор. — 1992. — 120 с.</span>
- Сабуро И. История японской культуры. — М. : Прогресс, 1972. — 260 с.</span>
- Сэнсом Дж. Б. Япония: Краткая история культуры. — СПб. : Евразия, 1999. — 576 с. — ISBN 5-8071-0029-8.</span>
- Varley P. Japanese Culture : [англ.]. — 4th Edition. — University Of Hawai’i Press, 2000. — 384 p. — ISBN 978-0-8248-2152-4.</span>
Ссылки
- На Викискладе есть медиафайлы по теме Культура Японии
- [archive.is/20120526060143/lcweb2.loc.gov/frd/cs/jptoc.html A Country Study: Japan] (англ.)
|
Отрывок, характеризующий Культура Японии«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза. «Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер. Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли. «Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос. – Да, сопрягать надо, пора сопрягать. – Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать… Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено. Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят. Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город. Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея. Х 30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина. – А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу. Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему. Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями. В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа. Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу. Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор. – Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать. – Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке. – Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый. – Что это? – спросил Пьер. – А вот новая афиша. Пьер взял ее в руки и стал читать: «Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба». – А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция… – Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник. – А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер. – У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга… – Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали? – Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал. – Что же вы слышали? – Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор… – Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом. – Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации? – Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества. – Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет. Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим. – Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!.. – А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер. – Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца… В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему. Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел. – А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию. – Да, я масон, – отвечал Пьер. – Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее. – Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер. – Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин. – Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина… – Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?] – Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица. Граф нахмурился. – Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?] Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина. Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены. «Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул. Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов. Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота. С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился. Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе. После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она. В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю. Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность. По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го. С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться. В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду. Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий. – Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было! Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого. 31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые. Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале. Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным. – Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да? И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых. Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых. Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу. Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница. – Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают. – Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег. Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору. – Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она. Майор с улыбкой приложил руку к козырьку. – Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь. Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно. – О, да, отчего ж, можно, – сказал он. Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним. – Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа. Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых. – Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна. – Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать. – Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо. – Ну, я спрошу. Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями. – Вы спите, мама? – Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня. – Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа. – Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня. Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась. – Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери. В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой. – Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит. – Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа. – Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости. Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение. Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего. |