Японская лингвистическая традиция

Традиция языкознания в Японии отчётливо выделилась на протяжении последних трёх—четырёх веков (в частности, до XVII века не создавалось специальных грамматических сочинений) и является, таким образом, позднейшей по времени формирования из значительных лингвистических традиций. В связи с этим её окончательного формирования так и не произошло вследствие «открытия» Японии в 1854 году.

Предпосылками формирования традиции были тот факт, что литературный язык (бунго) к XVII веку значительно отличался от разговорного языка, и поэтому для его использования требовалось специальное обучение, а также встававшая перед комментаторами задача понимания старинных текстов. Бунго понимался как престижный по сравнению с разговорным языком вариант, чистоту и нормы которого следовало сохранять. Эталоном нормы считались «Манъёсю» и другие некитаизированные памятники VIII—X веков.

В рамках японской лингвистической традиции высказывалась убеждённость в исключительности и наивысшем совершенстве японского языка, сформулированная Мотоори Норинага и аргументируемая у него небольшим числом возможных слогов (мор) в японском языке в отличие от китайского и санскрита.

Важнейшие особенности

Фонетика и фонология

В качестве мельчайших звуковых единиц — «звуков» (яп. 音 он) — в японской традиции рассматривались не фонемы, а моры, обозначаемые отдельными знаками каны, чему способствовало крайне ограниченное количество возможных различных мор: так, слог こう ко: считался состоящим из «звуков» ко и о. Понятия фонемы и слога вошли в японское языкознание уже в период европеизации.

Лексикология

Как и в Китае, описание лексики в Японии производилось с помощью словарей иероглифов, толкующих иероглифы.

Этимология

Этимологические изыскания считались направленными на поиск первичного, данного богами смысла слов. Осуществлялись попытки определить первоначальный смысл каждой моры.

Грамматика

В японской традиции была разработана концепция морфологии, отличная от весьма слабо разработанной китайской. Статус минимальной значимой единицы языка признавался за единицей, занимающей промежуточное положение между морфемой и словом в европейском понимании и получившей в период европеизации наименование го (яп. 語). Так, некоторые члены парадигмы глагольного словоизменения трактовались как различные формы одного «го», а другие — как сочетание самостоятельного слова и служебного «го», в то время как словообразовательные суффиксы не считались за отдельные «го». Уже в период европеизации в рассмотрение была введена новая единица — бунсэцу (яп. 文節), представляющая собой «го» вместе с примыкающими к нему служебными элементами и могущая выделяться пробелами на письме.

Учение о частях речи в японской лингвистической традиции было основано Н. Фудзитани, выделившим в японском языке четыре части речи: имена, ёсои (спрягаемые слова: глаголы и прилагательные), ка — служебные единицы, стоящие перед словами первых двух классов, аюи — служебные единицы, стоящие после самостоятельных. Н. Фудзитани также дал классификацию вспомогательных слов.

Синтаксические исследования в Японии возникли уже после европеизации.

Литература

• Алпатов В. М. [tapemark.narod.ru/les/624a.html Японистика] // Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В. Н. Ярцевой. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — 685 с. — ISBN 5-85270-031-2.

Отрывок, характеризующий Японская лингвистическая традиция

– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.