Димитрий (Ярема)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Димитрий и фамилией Ярема.

Димитрий Ярема Димитрій Ярема<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
2-й Патриарх Киевский и всея Украины
14 октября 1993 — 25 февраля 2000
Интронизация:	14 октября 1993
Церковь:	Украинская автокефальная православная церковь
Предшественник:	Мстислав (Скрипник)
Преемник:	Мефодий (Кудряков) (как Митрополит)
Епископ Переяславский и Сичеславский
5 сентября 1993 — 14 октября 1993
Церковь:	Украинская автокефальная православная церковь
Имя при рождении:	Владимир Васильевич Ярема
Оригинал имени при рождении:	Володимир Васильович Ярема
Похоронен:	Львов
Принятие священного сана:	1947
Принятие монашества:	август 1993
Епископская хиротония:	5 сентября 1993

Димитрий (в миру Влади́мир Васи́льевич Яре́ма; 9 декабря 1915, село Глидно, Цислейтания, Австро-Венгрия (ныне юго-восточная Польша) — 25 февраля 2000, Львов) — предстоятель Украинской автокефальной православной церкви с титулом «Патриарх Киевский и всея Украины».

Биография

Родился 9 декабря 1915 года в селе Глидно Березовского повята на Сянщине (сейчас Кросненский повит, Подкарпатское воеводство, Польша). С детства прислуживал в греко-католическом храме и пел в церковном хоре.

В 1931—1938 годы жил во Львове. Получал художественное образование у живописца Павла Ковжуна во Львове. Также изучал теорию музыки, сольфеджио, дирижирование, управлял церковными хорами.

У 1938—1939 году находился на военной службе в польской армии. В начале Второй мировой войны принимал участие в польско-немецких боях, попал в немецкий плен.

После освобождения из плена вступил в Организацию Украинских Националистов.

В 1942—1944 годы обучался во Львовской искусственно-промышленной школе под руководством Михаила Осинчука. Финансировал обучение Владимира Яремы в художественной школе греко-католический митрополит Львовский Андрей Шептицкий.

В 1944 года получил благословение митрополита Андрея Шептицкого на поступление в униатскую духовную семинарию, однако осуществлению этого намерения воспрепятствовала его мобилизация в красную армию.

С апреля 1945 года — на военной службе в Советской армии. Демобилизовавшись, некоторое время работал во Львовском Национальном музее.

В Русской православной церкви

После Львовского собора 1946 года переходит в православие. Изъявил желание принять священный сан в Русской Православной Церкви.

10 августа 1947 года архиепископом Львовским Макарием (Оксиюком) был рукоположён в сан священника.

В 1947—1958 годах служил в сельских приходах Галичины: с 1947 по 1950 год в селе Подгорцы, с 1950 по 1953 год в селе Щирец, с 1953 по 1958 год в Каменке-Бугской

В 1958 году был переведен во Львов, где служил в Андреевской (1958—1960), Пятницкой (1960—1965), Преображенской (1965—1969) церквях.

Заочно обучался в Ленинградской духовной академии, а затем в Ленинградской дузхвной академии но был отчислен за национальные убеждения.

С 1969 года — настоятель церкви Петра и Павла во Львове.

16—18 мая 1981 года был участником прошедшего во Львове празднова­ние 35-летия воссоединения Греко-Католиче­ской Церкви с Русской Православной Цер­ковью. В своём слове он обратил­ся к истории Львовского Собора 1946 года и, объясняя воскресное Евангельское чтение (Неделя о расслабленном), сравнил положение верующих во время унии с несчаст­ным расслабленным больным, который долгое время лежал у Силоамской купели и которо­го исцелил Христос. «Нас тоже оздоровил Всемилостивый Господь, — сказал проповед­ник,— и мы с благодарностью должны быть с Ним, ибо Он — Глава Церкви Своей».

11 февраля 1989 года написал письмо митрополиту Филарету (Денисенко) с требованием «позаботиться о реабилитации автокефальной церкви и греко-католиков». Не получив ответа, написал 27 февраля написал второе письмо и также не получил ответа. Тогда отправил письмо с уведомлением о вручении. Вскоре после этого Филарет заявил: «Никаких автокефалов и греко-католиков у нас нет, и нечего о них говорить».

В расколе

За прораскольнические высказывания был привлечён к духовному суду своим правящим архиереем Никодимом (Руснаком).

Не дожидаясь осуждения, 19 августа 1989 года вместе с Иоанном Пашулей провозгласил выход Петропавловского прихода города Львова из-под юрисдикции Московского патриархата. Это был первый случай уклонения в автокефалистский раскол украинского православного прихода, что послужило примером для многих других приходских общин.

Как вспоминал позднее, «Постепенно нас собралось около 800 парафий, и мы начали искать епископа. Обратились и в США, и в Царьград. Из США нам пришел ответ: Мстислав берет нас под свою опеку».

Был активным участником проведения собора 6 июня 1990 года, на котором принят устав УАПЦ и избран её патриарха — Мстислава.

25—26 июня 1992 года был участником самочинного собора в Киеве, созванного Филаретом (Денисенко) при активной поддержке властей, который провозгласил объединение части клира и мирян, вышедших из канонической УПЦ, и УАПЦ. Позднее вспоминал об этом: «В принципе, это был даже не собор, а я вообще не знаю, как это можно назвать. Мне позвонили и попросили приехать в Киев. О том, что готовится собор, никто не сказал ни слова. Об уровне организации можно судить хотя бы по тому, что Львовскую епархию представлял я один, Тернопольскую — двое, а из Ивано-Франковска вообще никого не было! <…> Ведь фактически на том соборе всем заправляли Червоний, Скорик и иже с ними. А как себя вели! Скорик кричала на меня: „Сядь, замолчи!“»

Будучи изначально негативно настроен по отношению к Филарету (Денисенко), группировал вокруг себя оппозиционных Филарету лиц. Около 500 львовских приходов (30 % от общего числа Киевского Патриархата) примкнули к Петру (Петрусю) и Владимиру Яреме, признавая одного лишь Мстислава (Скрыпника) как «патриарха», но не Филарета в качестве его «заместителя» и настаивая на старом самоназвании раскола «УАПЦ». Фактически уже весной 1993 года на Украине оформились две раскольничьи конфессии. Причем обе формально возглавлял патриарх Мстислав (Скрипник), и в обеих в реальности всеми делами заправляли совершенно другие лица.

Окончательное размежевание УАПЦ и УПЦ КП произошло после смерти Мстислава (Скрипника), которая последовала в США 11 июня 1993 года.

24 августа 1993 года по решению епископата принял монашеский постриг с именем Димитрий. Одновременно постриг приняла и его супруга Юлия.

5 сентября 1993 года в Свято-Борисоглебском храме Киева рукоположен во епископа Переяславского и Сичеславского. Его хиротонию совершили: «архиепископ Львовский» Петр (Петрусь), «епископ Белоцерковский и Уманский» Михаил (Дуткевич), «епископ Луцкий и Волынский» Феоктист (Пересада), «епископ Харьковский и Полтавский» Игорь (Исиченко).

7 сентября 1993 года Второй поместный собор избрал его патриархом Киевским и всей Украины (УАПЦ). 14 октября 1993 года в церкви Спаса на Берестове состоялась патриаршая интронизация.

Будучи главой УАПЦ, посетил все её епархии в Украине, а также США и Польшу. Охотно проповедовал в разных общественных средах. Проявлял постоянную заботу о межцерковных отношениях и создании единой Поместной Церкви в Украине. Постоянно заботился о развитии церковного искусства на основах национальной традиции, о воцерковления украинской молодёжи и интеллигенции.

Автор книги «Удивительный мир икон» (1994), статей на богословскую тематику и по истории иконописи. Лауреат премии имени Свенцицких за научную работу в отрасли искусствоведения. Печатные труды связаны с проблемами общественного служения Церкви (послания к христианам Украины «На пороге 2000 года», цикл посланий «Разговоры о страшном настоящем», статьи в газетах «Наша вера», «Успенская башня»), историей иконописи в Украине. Подготовил и подал в печать двухтомную монографию по истории иконописи.

1 декабря 1999 года составил своё завещание, в котором предостерегал УАПЦ от выбора новых «патриархов» и настоятельно рекомендовал включить УАПЦ в состав «Украинской Православной Церкви в США», пребывающей в составе Константинопольского Патриархата и продолжить труд над созданием единой Поместной Украинской Православной Церкви в каноническом единстве с Константинпольским Патриархом.

Скончался 25 февраля 2000 года, похоронен рядом со стенами родной Петропавловской церкви во Львове, где он прослужил более четверти века.

Ссылки

• [www.risu.org.ua/ukr/major.religions/uaoc/dymytrij Патріарх Димитрій (Ярема) (укр.)]
• [risu.org.ua/ua/index/reference/persons/~%D0%94/33657/ Димитрій (Ярема) (укр.)]

Отрывок, характеризующий Димитрий (Ярема)

– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.