Ярлык (грамота)

Ярлык (от монг. ᠵᠠᠷᠯᠢᠭ, зарлиг — указ; каз. Жарлық — указ, распоряжение) в монгольских и тюркских, в том числе татарских и казахских ханствах — письменное повеление хана, грамота ханская или информация о конкретном воплощении законов Ясы. По своей структуре слово ярлык образовано корнем ᠵᠠᠷ, зар — от монгольского оглашение, объявление и монгольским же суффиксом ᠯᠢᠭ, лиг; -Письменная грамота на великое княжение.

Ярлыки первых ханов Монголии провозглашались устно для всеобщего сведения. Традиция письменного издания ярлыков была заимствована Чингиз-ханом в самом начале XIII в. от уйгуров. Поэтому порядок оформления и типовые формулировки ярлыков монгольских ханов имеют значительные сходства с дошедшими до нас ярлыками уйгурских князей X—XI веков.

Ярлыки имели большое значение на Руси в XIII—XV веках во время Монголо-татарского ига.

Духовенству ярлыки выписывались на освобождение от ханских податей и повинностей. Большинство ярлыков, выданных ордынскими ханами митрополитам (и кандидатам в них) писались на уйгурском языке. Они имели огромное значение для православной церкви, так как закрепляли юридически дарованные ей ордынцами права и недоступные другим слоям населения привилегии (охрану земельных и других недвижимых имуществ церкви в разных ее видах: «церковнии домове, земли и воды, огороды, виногради, мелницы», охрану церковных мастеров, а затем и крестьян на церковных землях, а также церковных книг и утвари, полное освобождение от дани). При хане Менгу-Тимуре положение церкви на Руси сравнялось с положением духовенства в других покоренных Ордой странах, где храмы и монастыри освобождались от всех налогов, а ханской администрации запрещалось расхищение церковного имущества (под любыми предлогами), объявлялась даже защита от всяких хулений и оскорблений на церковь — взамен православная церковь должна была истово и честно молиться за здравие ханов и его народа, что и делала.

Иногда священники русской церкви выполняли более деликатные и важные миссии Орды — например, установление начальных дипломатических связей монголов с двором папы римского, как это сделал русский священник или «архиепископ» Пётр из Киева. Прибыв в Рим в 1244 году, он запугал кардиналов при дворе Иннокентия IV своими словами о преувеличенной мощи монгольской империи (усилив рассказы апокалиптическими ссылками на библейские источники), о чем был написан трактат «Трактат о возвышении татар» (Tractatus de ortu Tartarorum). Затем он успокоил папских советников насчет возможности переговоров, заключения договоров и их выполнения, побудил их рискнуть послами ради мирного сосуществования с монголами. В результате была отправлена первая в истории официальная дипломатическая миссия Рима к монголам под руководством доминиканца Асцелина, и миссия 24 мая 1247 г. прибыла в ставку Байджу близ города Сисиана в Армении (ближайший к Риму наместник Орды). Переговоры шли тяжело и непредсказуемо, но завершились удачно — римские и монгольские послы отправились в Рим, дипломатический обмен был налажен. Также влиянием и налаженными связями священников русской церкви пользовался и францисканец Карпини, который в ходе длительного путешествия в 1246 году добрался до ставки Орды в Сарае и был принят ханом Батыем, а потом доехал до Каракорума в Монголии, где в 1247 году был принят великим ханом Гуюком.

Значительная часть ордынских ярлыков, хранившихся в архиве русских митрополитов в Киеве, Владимире, а затем в Москве, переводилась с уйгурского на русский язык (и снабжалась послесловием), по мере их поступления в митрополичью казну. Но некоторые из грамот были переведены не сразу (из-за сложности перевода). Окончательный состав краткого собрания сложился в десятых годах пятнадцатого столетия на основании материалов митрополичьего архива, затем в начале 60х годов ярлыки были объединены с переводными антилатинскими статьями и попали в Троице-Сергиев монастырь как краткое собрание ярлыков под названием «Ярлыки, иже суть давали цари ординьские митрополитом киевскым и всея Руси на церковныя домы и на люди». В энциклопедии Брокгауза и Ефрона говорится о дошедших до того времени ярлыках духовенству, «из коих 4 принадлежат ханам, именно: Менгу-Темиров. данный в 1279 г. Кириллу, Узбеков — св. Петру (1313 г.), Бердибеков — св. Алексию от 1359 г. и Атюляков — Михаилу (Митяю) от 1379 г., и 3 — ханше Тайдуле (см.), давшей их митрополитам Феогносту и св. Алексию, и епископу Ионе (Иоанну?)». Самый старый из них ярлык Менгу-Тимура от 1267 года.

Ярлыки русским князьям и духовенству были почти полностью уничтожены приблизительно в XV—XVI веках, возможно из-за того, что к тому времени эти ярлыки уже стали представлять собой компромат с точки зрения коллаборационизма с ордынскими захватчиками.

Информация о ярлыках также дошла до нас через летописи. Так, в 1792 году историком Н. А. Львовым по копии (с утраченной рукописи Спасо-Евфимьева монастыря) был опубликован текст летописи, получившей имя Львовская летопись, с кратким собранием ярлыков.

В 1910 году в 20-ом томе «Полного собрания русских летописей» С. А. Андрианов и А. Е. Пресняков опубликовали найденный Эттеров список Львовской летописи, также включавшей краткое собрание ярлыков.

В 1914 году В. Н. Бешеневич издал собрание по семи спискам. В 1955 году А. А. Зимин издал краткое собрание по всем известным спискам.

А. И. Плигузов в 1987 году опубликовал (с соблюдением всех особенностей оригинала) древнейший список краткого собрания ярлыков.

Общая характеристика

Материал — бумага. Лист (иногда несколько листов) приблизительно 20 см в ширину и до 1,5 м в длину. Писались чёрными чернилами, отдельные фрагменты выделяли красными и золотыми.

Ярлыки писались в Золотой Орде и поздних татарских ханствах на тюркском языке и, предположительно, сразу же делались аутентичные переводы на языки получателя, а также составлялись самими «просителями».

Научные издания текста ярлыков

• Памятники русского права. Памятники права периода образования русского централизованного государства XIV—XV вв. Под.ред. В. Гусев. — М., 1955
• Плигузов А. И. Древнейший список краткого собрания ярлыков, данных ордынскими ханами русским митрополитам. Русский феодальный архив XIV — первой трети XVI века, вып. III, М., 1987.

См. также

• Пайцза
• Ордынский выход

Литература

• Ярлык // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Почекаев Р.Ю. Право Золотой Орды / Изд.: Казань. "Фэн", 2009. — 260 с. ISBN 978-5-9690-0102-2

Отрывок, характеризующий Ярлык (грамота)

В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.