Ярославское сражение

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ярославское сражение
Основной конфликт: Война за объединение Галицко-Волынского княжества
Дата

17 августа, 1245[1]

Место

Ярослав, совр. Польша

Итог

Победа галицко-волынского войска

Противники
Галицко-Волынское княжество (без Перемышля),
половцы
Венгрия,
Малая Польша,
конная дружина Ростислава Михайловича,
пешие ополченцы из окрестностей Перемышля
Командующие
Даниил Романович Галицкий,
Василько Романович Волынский,
дворский Андрей
Ростислав Михайлович,
венгерский воевода Фильний,
польский воевода Флориан
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно
 
Война за объединение
Галицко-Волынского княжества
 
Венгерские походы
в Юго-Западную Русь
(1205—1245)

Ярославское сражение также Сражение под Ярославом на реке Сан — битва, произошедшая 17 августа 1245 года у современного города Ярослава между галицко-волынскими войсками под предводительством Даниила Романовича Галицкого, при поддержке половецкого отряда, с одной стороны, и дружиной претендента на галицкий стол Ростислава Михайловича, в союзе с войсками венгерского короля Белы IV и малопольского князя Болеслава V, с другой. Стала решающей битвой в войне Даниила Романовича с его племянником Ростиславом в сорокалетней борьбе за власть в Галицко-Волынском княжестве, развернувшейся после гибели в 1205 году Романа Мстиславича Галицкого.





Предыстория

Впервые Михаил Черниговский овладел Галичем в 1235 году, после того, как Даниил Романович в союзе с Владимиром Рюриковичем киевским в 1234 году провёл поход под Чернигов. Потеря Галича толкнула Даниила даже на то, чтобы 14 октября 1235 года в качестве вассала венгерской короны[2] участвовать в коронации Белы IV в Фехерваре, но это не принесло результатов: при описании дальнейшей борьбы за Галич в 1237 году летопись упоминает у Михаила венгерский гарнизон. Весной 1238 года Михаил занял Киев, а в конце года Даниил окончательно овладел Галичем, воспользовавшись уходом Ростислава Михайловича с боярами на Литву.

Во время монгольского нашествия на Черниговское княжество при возникновении угрозы Киеву Михаил уехал в Венгрию, пытаясь сосватать дочь короля Белы IV за Ростислава, но неудачно. В Киеве Даниил посадил своего тысяцкого Дмитра, принял вернувшегося из Венгрии Михаила, обещал дать ему Киев (осуществлено в 1242 году, после нашествия и до передачи Киева монголами Ярославу Всеволодовичу в 1243), а Ростиславу Михайловичу дал Луцк. Но в отличие от отца, Ростислав не отказался от борьбы.

В 1241 году Ростислав вернулся в Чернигов и провёл два похода на Даниила: первый вместе с болоховскими князьями под Бакоту, за что Романовичи сразу же опустошили болоховские земли, не пострадавшие от монгольского нашествия, поскольку согласились заплатить хлебную дань. Во время второго похода Ростиславу при помощи влиятельного галицкого боярина Володислава Юрьевича[3] удалось на короткое время занять Галич, но при известии о приближении войск Романовичей их противники бежали.

В 1243 году состоялось бракосочетание Ростислава с венгерской принцессой Анной. Михаил Черниговский ездил на их свадьбу в Венгрию, где по какой-то причине оказался нежеланным гостем.

В начавшейся в Польше борьбе за власть Романовичи поддержали Конрада Мазовецкого против его племянника Болеслава Стыдливого, провели в 12431244[4] два похода на Люблинскую землю и добились отказа местной знати от союза с Болеславом. Очевидно, в то же время Ростислав, впервые получив помощь от венгров, вторгся в Галицкое княжество и захватил Перемышль. После возвращения Романовичей из польского похода они освободили от Ростислава и его венгерских союзников Перемышль и отбили два литовских набега вблизи Пересопницы и Пинска, освободив всех пленных.

В 1245 году Ростислав, получив помощь от своих венгерских и польских союзников, осадил город Ярославль[5]. Даниил с братом Васильком и сыном Львом, соединившись с союзными половцами, повели войско под Ярославль, чтобы помочь осажденному гарнизону.

Ход сражения

Даниил решил нанести удар, не дожидаясь других своих союзников: польских войск Конрада Мазовецкого и литовских войск Миндовга[6].

17 августа 1245 г. недалеко от г. Ярославля галицкое войско изготовилось к битве, после чего форсировало реку Сан. Половцы переправились первыми. Узнав о приближении противника, Ростислав оставил пехоту у города для противодействия возможной вылазке осаждённых и для охраны осадных орудий, а конницу перевёл через овраг. Таким образом, за спиной войск Ростислава оказался овраг, за спиной войск Даниила — река.

Силы Ростислава были эшелонированы в два полка в глубину (во главе с Ростиславом и Фильнием). Основной удар Ростислав хотел направить на полк Даниила, но Даниил предпочёл сохранить основные силы для решающего удара, направив против Ростислава свой двор под руководством Андрея, а затем укрепив его резервом под руководством 20 бояр, благодаря чему Андрею удалось и дальше связывать силы Ростислава, организованно отступая к реке, хотя дружины троих бояр не выдержали и бросились в бегство.

Тем временем Даниил направил свои основные силы в обход против полка венгерского воеводы Фильния. Первый удар не принёс победы (Даниил был схвачен венграми, но смог вырваться), хотя Лев Данилович сломал своё копьё о Фильния. Затем Даниил выехал из сражения, вновь собрал силы и нанёс решающий удар. Он захватил венгерское знамя и разорвал его на две части. Увидев это, Ростислав обратился в бегство. Его войско понесло большие потери убитыми и пленными, поскольку вынуждено было отступать через овраг.

Практически обособленное от основной битвы противостояние второстепенных сил (поляки и волынское войско Василько Романовича) на фланге закончилось в пользу Василько.

Последствия

Битва стала развязкой в борьбе Даниила за галицкий престол. Последний претендент на Галич был повержен, что привело к восстановлению единства Галицко-Волынского княжества. Ростислав Михайлович вернулся к тестю, получил от него удел и провёл остаток жизни в Венгрии. В числе других пленных были казнены венгерский воевода Фильний, давний враг Данила Романовича, и галицкий боярин Владислав Юрьевич, крупнейший из сторонников Ростислава.

Поляки и венгры отступили, оставив все ранее занятые территории. Усилением Даниила обеспокоились в Орде, и он вынужден был в конце 1245—начале 1246 года нанести Батыю визит с изъявлением покорности. Римский папа Иннокентий IV впервые предложил Даниилу королевскую корону (12461247), а Бела IV стал союзником Даниила, выдав за его сына Льва свою дочь Констанцию (1247), после чего они провели совместный поход против императора Священной Римской империи Фридриха II Гогенштауфена (1248).

Память

Битва под Ярославом красочно описана (в основном по данным Ипатьевской летописи, хотя и с неизбежными для беллетристики дополнениями) в историческом романе Алексея Югова «Ратоборцы» (1944-1948 гг.).

Напишите отзыв о статье "Ярославское сражение"

Примечания

  1. [web.archive.org/web/20030605023825/hronos.km.ru/sobyt/1245yarosl.html Проект «Хронос»]
  2. Карамзин Н. М. История Государства Российского. Москва 1991, т. 2-3, с. 505.
  3. Иногда ошибочно смешивается с действовавшим много раньше Володиславом Кормиличичем, лидером боярской группировки, двукратно изгонявшей юного Данила с его матерью из Галича - в 1206 и 1212 гг.
  4. Monumenta Poloniae hist. II. 804, III. 307
  5. [www.bibliotekar.ru/rus/86.htm Галицко-Волынская летопись Ипатьевского списка]
  6. [www.spsl.nsc.ru/history/descr/daniil2.htm Жизнеописание Даниила Галицкого]

Отрывок, характеризующий Ярославское сражение

– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.