Дробный, Ярослав

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ярослав Дробный»)
Перейти к: навигация, поиск
Ярослав Дробный

Мемориальная доска в память о Ярославе Дробном (Прага)
Личная информация
Оригинальное имя

Jaroslav Drobný

Гражданство

Чехословакия Чехословакия
Египет Египет
Великобритания Великобритания

Специализация

хоккей с шайбой, теннис

Дата рождения

12 октября 1921(1921-10-12)

Место рождения

Прага, Чехословакия

Дата смерти

13 сентября 2001(2001-09-13) (79 лет)

Место смерти

Лондон, Великобритания

Рабочая сторона

левая

Награды и медали
Спортивные награды
Хоккей с шайбой
Олимпийские игры
Серебро Санкт-Мориц 1948 хоккей
Чемпионаты мира
Золото Прага 1947
В Википедии есть статьи о других людях с такими же именем и фамилией: Дробный, Ярослав.

Ярослав Дробный (чеш. Jaroslav Drobný; 12 октября 1921, Прага — 13 сентября 2001, Лондон, Великобритания) — чешский спортсмен, входивший в число лучших хоккеистов и теннисистов мира. Выступал за Чехословакию и Египет, позже получил британское гражданство.

В хоккее с шайбой — чемпион мира 1947 года, серебряный призёр Олимпиады 1948 года в составе сборной Чехословакии. Член Зала славы ИИХФ с 1997 года[1].

В теннисе — трёхкратный победитель турниров Большого шлема в одиночном разряде (под флагом Египта), чемпион Франции в мужском и смешанном парном разряде 1948 года (под флагом Чехословакии), первая ракетка мира среди любителей. Член Международного зала теннисной славы с 1983 года.





Содержание

Спортивная карьера

Выступления за Чехословакию

С самого раннего детства Ярослав Дробный проявлял способности к спорту. Его первым увлечением был футбол, но, когда ему было пять лет, его отец нашёл работу при пражском теннисном клубе, где Ярослав для начала стал подавать игрокам мячи, а затем и участвовать в играх. Позже он вспоминал, что ему довелось играть тогда против будущих родителей Мартины Навратиловой и Ивана Лендла. Уже в 12 лет он начал выигрывать национальные чемпионаты Чехословакии, и в 1938 году, в 16 лет, впервые выступил в Уимблдонском турнире. Для его поездки в Лондон была организована специальная подписка, позволившая собрать необходимые деньги. Дробный играл в этот год как гражданин Чехословакии, но в своё второе появление на Уимблдоне ему пришлось выступать под флагом Богемии и Моравии — нацистского протектората, образованного на территории Чехословакии. Затем его участие в международных турнирах прервала война, во время которой он работал на заводе, выпуская бочки для горючего и патронные гильзы[2].

После войны Дробный одновременно выступал как теннисист и как хоккеист. Уже в 1946 году он вышел в финал теннисного чемпионата Франции, затем на Уимблдоне взял верх над Джеком Креймером (став последним теннисистом, которому удалось это сделать в любительском турнире) и дошёл до полуфинала, а через год в Праге сделал хет-трик в финальном матче чемпионата мира по хоккею, став одним из ключевых игроков, принесших чехословакам первую в истории страны золотую медаль мировых хоккейных первенств. Через год чехословацкая сборная с участием Дробного только по разнице забитых и пропущенных шайб уступила «золото» Олимпийских игр в Санкт-Морице канадцам, с которыми сыграла вничью в круговом турнире[3]. Всего через несколько недель после этого успеха Дробный вышел в финал чемпионата Франции по теннису во всех трёх разрядах, проиграв одиночный финал Фрэнку Паркеру, но выиграв и в мужском, и в смешанном парном разряде. В эти два года он доходил до полуфинала Открытого чемпионата США, а также был бесспорным лидером чехословацкой теннисной сборной, дважды выиграв с ней Европейскую группу Кубка Дэвиса; оба раза чехословаков останавливали в межзональном финале австралийцы, в те годы наряду со сборной США господствовавшие в мировом теннисе, причём оба раза Дробный был тем игроком, который приносил очки проигравшей стороне — он выиграл единственную игру в одиночном разряде в 1947 году и две из трёх своих игр год спустя. Всего он провёл за сборную 43 игры, победив в 37 из них.

Хоккейная карьера Дробного прервалась внезапно, после того, как при падении получил травму глаза, вынудившую его всю оставшуюся жизнь носить очки[2]. Тем не менее в 1949 году он дошёл до финала Уимблдонского турнира в одиночном разряде, проиграв там Теду Шрёдеру но затем в развитие его карьеры вмешалась политика.

Выступления за Египет

В 1950 году, когда сборная Чехословакии прибыла на матч Кубка Дэвиса в Швейцарию, Дробный бежал вместе с товарищем по команде Владимиром Черником. В своих мемуарах он писал, что сделал это, так как не желал подчиняться решениям коммунистических чиновников, решавших, где и когда ему играть[2]. Обычно в таких случаях беженцы превращались в апатридов, но не на этот раз: Египет предоставил Дробному свой паспорт, чтобы тот мог продолжать путешествовать. Таким образом, он продолжал выступать уже под флагом Египта и в следуюшие три года дважды приносил своей новой стране победу в одиночном разряде на чемпионате Франции. Также под флагом Египта он трижды выиграл с 1950 по 1953 год чемпионат Италии.

В 1954 году, в 32 года, Дробный завоевал для Египта главный трофей Уимблдонского турнира, в марафонском матче из 58 геймов победив Кена Розуолла и став первым в истории левшой, выигравшим Уимблдон в одиночном разряде. Всего же за время выступлений за Египет он пять раз побывал в финале турниров Большого шлема в одиночном разряде (три победы) и три раза в мужском парном разряде, в том числе заставив в 1951 году отыграть все пять сетов будущих обладателей Большого шлема — австралийцев Седжмена и Макгрегора. С 1947 по 1955 год он ежегодно входил в десятку лучших теннисистов-любителей мира, составляемую журналом Daily Telegraph, а в год своей уимблдонской победы занял в этой иерархии первое место[4]. Дробный продолжал играть в теннис до 1960 года, когда в возрасте 38 лет он в последний раз появился на кортах Уимблдона. При этом в последние годы карьеры он постоянно жил в Англии и после завершения активной карьеры получил британское гражданство. В качестве британского подданного он четыре года подряд в конце 60-х и начале 70-х годов выигрывал с Филиппом Вашером турнир ветеранов на Уимблдоне, пока инсульт не заставил его полностью прекратить игру. Одновременно он содержал магазин спортивных товаров[2].

Стиль игры

Ярослав Дробный был левшой, носил очки и отличался массивным телосложением. Несмотря на это, он был грозным противником на корте. Его коронным ударом был смеш. Если противник пытался перебросить вышедшего к сетке Дробного «свечой», тот изгибал назад всё тело, чтобы нанести решающий удар. Он также отличался одной из самых мощных подач послевоенных лет, хотя впоследствии травма плеча заставила его умерить силу ударов. Ему хорошо удавались резаные и кручёные удары[2].

Участие в финалах турниров Большого шлема за карьеру

Одиночный разряд (3+5)

Результат Год Турнир Покрытие Соперник в финале Счёт в финале
Поражение 1946 Чемпионат Франции Грунт Марсель Бернар 6-3, 6-2, 1-6, 4-6, 3-6
Поражение 1948 Чемпионат Франции Грунт Фрэнк Паркер 4-6, 5-7, 7-5, 6-8
Поражение 1949 Уимблдонский турнир Трава Тед Шрёдер 6-3, 0-6, 3-6, 6-4, 4-6
Поражение 1950 Чемпионат Франции Грунт Бадж Патти 1-6, 3-6, 6-3, 7-5, 5-7
Победа 1951 Чемпионат Франции Грунт Эрик Стёрджесс 6-3, 6-3, 6-3
Победа 1952 Чемпионат Франции (2) Грунт Фрэнк Седжмен 6-2, 6-0, 3-6, 6-4
Поражение 1952 Уимблдонский турнир Трава Фрэнк Седжмен 6-4, 2-6, 3-6, 2-6
Победа 1954 Уимблдонский турнир Трава Кен Розуолл 13-11, 4-6, 6-2, 9-7

Мужской парный разряд (1+3)

Результат Год Турнир Партнёр Соперники в финале Счёт в финале
Победа 1948 Чемпионат Франции Леннарт Бергелин Фрэнк Седжмен
Гарри Хопман 		8-6, 6-1, 12-10
Поражение 1950 Чемпионат Франции Билл Талберт Эрик Стёрджесс
Тони Траберт		 2-6, 6-1, 8-10, 2-6
Поражение 1950 Чемпионат Австралии Эрик Стёрджесс Джон Бромвич
Адриан Квист 		3-6, 7-5, 6-4, 3-6, 6-8
Поражение 1951 Уимблдонский турнир Эрик Стёрджесс Кен Макгрегор
Фрэнк Седжмен 		6-3, 2-6, 3-6, 6-3, 3-6

Смешанный парный разряд (1+0)

Результат Год Турнир Партнёр Соперники в финале Счёт в финале
Победа 1948 Чемпионат Франции Патрисия Каннинг-Тодд Дорис Харт
Фрэнк Седжмен 		6-3, 3-6, 6-3

Напишите отзыв о статье "Дробный, Ярослав"

Примечания

  1. ↑ [www.iihf.com/iihf-home/history/the-iihf/iihf-hall-of-fame.html Зал славы ИИХФ] на официальном сайте ИИХФ (англ.)
  2. ↑ 1 2 3 4 5 [www.telegraph.co.uk/news/obituaries/1340544/Jaroslav-Drobny.html Jaroslav Drobny] (англ.). The Daily Telegraph (September 15, 2001). Проверено 3 июля 2011. [www.webcitation.org/69skaxJRL Архивировано из первоисточника 13 августа 2012].
  3. ↑ [www.iihf.com/iihf-home/the-iihf/100-year-anniversary/100-top-stories/story-85.html Ярослав Дробный] на сайте ИИХФ (англ.)
  4. ↑ United States Tennis Association Official Encyclopedia of Tennis / Bill Shannon. — Centennial. — NY: Harper & Row, 1981. — P. 498. — 558 p. — ISBN 0-06-014896-9.

Ссылки


</tr></tr></table></td></tr></table>

1 Пацальт (к) • 2 Слама • 3 Штёвик • 4 Троусилек • 5 Конопасек • 6 Кус • 7 Стибор • 8 Покорны • 9 Розиняк • 10 Забродски • 11 Трояк • 12 Боузек • 12 Дробный • 13 Ярковски (в) • 15 Модры (в) • Тренер: Майк Букна

Отрывок, характеризующий Дробный, Ярослав

«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).