Ярослав Ярославич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ярослав III Ярославич»)
Перейти к: навигация, поиск
Ярослав Ярославич<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">В. П. Верещагин. «Великий Князь Ярослав Ярославич. 1263-1272 г.» 1896 г.[1]</td></tr>

Князь тверской
1247 — 1271
Предшественник: образование княжества
Преемник: Святослав Ярославич
Великий князь владимирский
1263 — 1272
Предшественник: Александр Невский
Преемник: Василий Ярославич костромской
Князь новгородский
1255 — 1256
Предшественник: Василий Александрович
Преемник: Василий Александрович
1266 — 1267
Предшественник: Дмитрий Александрович переяславский
Преемник: Юрий Андреевич
 
Вероисповедание: Православие
Рождение: 1230(1230)
Смерть: 16 сентября 1272(1272-09-16)
Род: Рюриковичи
Отец: Ярослав Всеволодович
Мать: Ростислава Мстиславна Смоленская
Супруга: 1) Наталья 2) Ксения Юрьевна
Дети: Святослав Ярославич, Михаил, Ксения (жена Юрия Львовича галицкого), дочь, Михаил Ярославич, св. Софья Ярославна

Яросла́в Яросла́вич (в крещении, скорей всего[2] Афана́сий, 12301272) — первый самостоятельный князь Тверской (с 1247)[3], великий князь владимирский с 1263 года. В поздней Густинской летописи назван также князем киевским, но обычно это известие признаётся недостоверным.

Сын великого князя владимирского Ярослава Всеволодовича. Первый русский князь, названный отцом в свою честь: ранее наречение в честь отца или живого деда практически не встречалось (Мстислав Мстиславич Удатный, по одной из версий, родился после смерти отца).





Биография

Во время Неврюевой рати (1252) Ярослав был союзником Андрея, тверской полк во главе с воеводой Жирославом был в войске Андрея, а после победы татары в Переяславле-Залесском убили жену Ярослава и захватили детей.

В 1254 году Ярослав был принят в Ладоге, а в 1255 в Новгороде, откуда был изгнан сын Александра Невского Василий в Торжок, перевели Ярослава во Псков, а затем в Новгород. Александр Невский выступил против Ярослава, который вынужден был оставить Новгород. В 1258 году Ярослав вместе с братьями и племянником Борисом ростовским ездил в Орду, откуда, по словам летописи, был отпущен «со многою честью» и вернулся в Тверь.

В 1262 году Ярослав участвовал в совместном русско-литовском походе на принадлежавший Ливонскому ордену Дерпт.

В 1263 году после смерти Александра Невского хан передал великокняжеский ярлык младшему Ярославу, по всей видимости, рассматриваемому в качестве более лояльного, чем старший на тот момент Андрей. Под властью Ярослава оказались Тверское и Владимирское княжества. По версии И. Забелина по духовному завещанию Александр Невский отдал Москву своему младшему сыну, двухлетнему Даниилу, который семь лет вместе с Москвой находился под опекой Ярослава[4].

В 1266 году новгородцы (под влиянием партии меньших), изгнав князя Дмитрия Александровича, вновь пригласили на княжение Ярослава, который женился на дочери новгородского боярина Юрия Михайловича, вероятно с целью упрочить своё положение в Новгороде. Но уже в следующем году Ярослав уехал из Новгорода, оставив там племянника Юрия Андреевича. Позиции князя и боярства разошлись в вопросе отношения к части литовской знати, бежавшей из Литвы во Псков во главе с князем Довмонтом по окончании крупной междоусобицы, вызванной смертью Миндовга. В 1268 году Ярослав по просьбе новгородцев послал им на помощь сыновей (Святослава и Михаила) и других князей, которые и участвовали в Раковорской битве.

В 1270 году Ярослав был изгнан новгородцами и решил усмирить Новгород, призвав к участию в будущей борьбе князей Дмитрия Александровича Переяславского и Глеба Смоленского, и заручившись помощью от Орды. Сторону новгородцев принял брат Ярослава, Василий, князь костромской, которого ордынские дипломаты решили противопоставить Ярославу. Целую неделю противники стояли друг против друга у Старой Русы, но в итоге Ярослав примирился с новгородцами при содействии митрополита Кирилла II; обе стороны согласились на взаимные уступки. Выезжая из Новгорода, Ярослав оставил там наместником боярина Андрея Воротиславича. В 1271 году Ярослав ездил в Орду с племянниками Василием и Дмитрием Александровичами и на обратном пути умер, приняв в схиме имя Афанасия, совпадающее с крестильным (16 сентября 1272 г.).

Предки

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Владимир Всеволодович Мономах
 
 
 
 
 
 
 
Юрий Владимирович Долгорукий
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Всеволод Юрьевич Большое Гнездо
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Ярослав Всеволодович (князь владимирский)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Мария Шварновна, княжна ясская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Ярослав Ярославич Тверской
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Ростислав Мстиславич Смоленский
 
 
 
 
 
 
 
Мстислав Ростиславич Храбрый
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Мстислав Мстиславич Удатный
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Глеб Ростиславич (князь рязанский)
 
 
 
 
 
 
 
Феодосия Глебовна Рязанская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Ефросинья Ростиславна Переяславская
 
 
 
 
 
 
 
Ростислава Мстиславна Смоленская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Котян Сутоевич
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Мария Котяновна
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Напишите отзыв о статье "Ярослав Ярославич"

Примечания

  1. Альбом [commons.wikimedia.org/wiki/History_of_the_Russian_state_in_the_image_of_its_sovereign_rulers «История Государства Российского в изображениях державных его правителей с кратким пояснительным текстом»]. Рисунки профессора исторической живописи Императорской академии художеств В.П.Верещагина, 1896 г.
  2. Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Выбор имени у русских князей в X—XVI вв. Династическая история сквозь призму антропонимики. — М.: «Индрик», 2006. — 904 с. — 1000 экз. — ISBN 5-85759-339-5. С. 165
  3. По мнению О. В. Творогова, [www.lants.tellur.ru/history/kon_tver.htm лишь после 1255].
  4. Забелин И. Е. История города Москвы. — М.: Столица, 1990. — С. 69. — 688 с. — 200 000 экз. — ISBN 5-7055-0001-7.

Литература

Ссылки

  • Соловьёв С. М. [militera.lib.ru/common/solovyev1/03_03.html История России с древнейших времён]

Отрывок, характеризующий Ярослав Ярославич

– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.