Ярхо, Виктор Ноевич

Виктор Ноевич Ярхо
Дата рождения:	5 марта 1920(1920-03-05)
Место рождения:	Харьков, УССР
Дата смерти:	11 июля 2003(2003-07-11) (83 года)
Место смерти:	Бордо, Франция
Страна:	СССР СССР
Научная сфера:	классическая филология
Место работы:	Московский государственный лингвистический университет
Учёная степень:	доктор филологических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	филологический факультет МГУ
Известен как:	Исследователь культуры Древней Греции

Ви́ктор Но́евич (Меер-Невахович) Ярхо́ (5 марта 1920, Харьков, УССР — 11 июля 2003, Бордо, Франция) — российский филолог-классик, специалист по древнегреческой драме, писатель, доктор филологических наук (1964).

Биография

Родители — Меер-Невах (Ной Соломонович) и Рахиль Харитоновна Ярхо.

Окончил МГУ (1946). С 1949 года — преподаватель МГПИИЯ имени Тореза (ныне — Московский государственный лингвистический университет);

С 1955 года — заведующий кафедрой древних языков института, с 1964 года — доктор филологических наук, с 1966 года — профессор.

С середины 1990 годов жил во Франции (Бордо).

В 1996 году переехал к семье дочери во Францию, где за 8 лет подготовил к изданию 8 книг — некоторые написал заново, некоторые переделал в свете новых данных.

Основные области исследовательской деятельности Ярхо — древнегреческая трагедия и комедия, древнегреческий эпос и лирика, новонайденные папирусы с текстами античной литературы, а также античные писатели мифографического жанра.

Ярхо — автор многочисленных статей и книг, среди которых монографии «Аристофан» (М., 1954) и «Эсхил» (М., 1958), «Драматургия Эсхила и некоторые проблемы древнегреческой трагедии» (М., 1978), «У истоков европейской комедии» (1979), «Антигона» (1986), «Античная драма. Технология мастерства» (1990) и др.

Авто ряда комментированных переводов античных мифографов (Парфений, Антонин Либерал, Гигин, Диктис, Дарет, «Первый Ватиканский мифограф»), а также вступительных статей и научных комментариев к новым изданиям классических русских переводов с древнегреческого — «Одиссеи» в переводе Василия Жуковского, трагедий Софокла в переводе Фаддея Зелинского (Ярхо совместно с Гаспаровым), трагедий Еврипида в переводе Иннокентия Анненского, комедий Аристофана, Менандра и др. Исследованию становления этико-моральных понятий в античном мире посвящена статья Ярхо «Была ли у древних греков совесть?» (сб. «Античность и современность», М., 1972).

В своих работах Ярхо уделяет особое внимание трансформации жанра и всего строя выразительных средств. Член редакционной коллегии серии книг «Библиотека античной литературы», выпущенной издательством «Художественная литература».

Под руководством и при непосредственном участии Ярхо на его кафедре были разработаны принципы преподавания латинского языка в институтах иностранных языков и создан предназначенный для таких институтов учебник (1961), а также справочный словарь «Античная культура. Литература, театр, искусство, философия, наука» (1995) для студентов гуманитарных факультетов.

Около 40 научных работ Ярхо вышли в переводе на разные языки. На протяжении многих лет Ярхо был членом редакционного совета международного научного журнала «Филологус» (Германия), а с середины 1990-х гг. состоял членом международного научного комитета журнала «Эйкасмос» (Болонья).

По некоторым оценкам Ярхо — «один из крупнейших отечественных антиковедов второй половины XX века».

Ссылки

• [librarius.narod.ru/personae/vnj_bibl.htm Список трудов Виктора Ноевича Ярхо]

Отрывок, характеризующий Ярхо, Виктор Ноевич

В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.