Бруно Ясенский

Бруно Ясенский
Bruno Jasieński
Имя при рождении:	Wiktor Zysman
Дата рождения:	17 июля 1901(1901-07-17)
Место рождения:	Климонтув, Радомская губерния (ныне — Свентокшиское воеводство)
Дата смерти:	17 сентября 1938(1938-09-17) (37 лет)
Место смерти:	СССР
Гражданство:	Польша, СССР
Род деятельности:	прозаик, поэт, драматург
Направление:	футуризм, социалистический реализм
Язык произведений:	польский, русский, французский

Бру́но Ясе́нский (польск. Bruno Jasieński, наст. имя и фамилия Ви́ктор Я́ковлевич Зи́сман, польск. Wiktor Zysman), 17 июля 1901 — 17 сентября 1938) — польский и советский писатель, поэт, драматург. Писал на русском, польском и французском языках.

Биография и творчество

Родился в местечке Климонтув Сандомирского уезда Радомской губернии (тогда — Российская империя; ныне — в Свентокшиском воеводстве Республики Польша) в семье известного врача Якуба Зысмана (Якова Гершоновича Зисмана, 1861—1926). В 1922 году окончил Краковский университет. С 1918 года писал и печатал стихи. Примыкал к группе польских футуристов.

Под влиянием Краковского восстания 1923 года, связанного с коммунистическим движением, перешёл на более радикальные политические позиции и активнее занялся политической деятельностью. В 1925 году был вынужден эмигрировать во Францию, где жил в Париже, откуда был дважды выслан за свои публикации и коммунистическую пропаганду. Там же вступил в ряды Французской коммунистической партии. В 1927 организовал рабочий театр.

Высланный в 1929 году из Франции, переехал в СССР. Член ВКП(б) с 1930 года. Был избран секретарём Международного объединения рабочих писателей. Стал главным редактором «центрального органа МОРП» — журнала «Интернациональная литература». С 1934 года — член правления Союза писателей СССР. Один из авторов книги «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» (1934). Жил в Москве в знаменитом «Доме писательского кооператива» (Камергерский переулок, 2).

В 1935 году по приглашению рабочих завода Уралмаш посетил Свердловск. По некоторым данным, собирался написать роман по материалам, собранным на Урале, но не успел.

Летом 1937 года снят со всех должностей и исключён из Союза писателей «за контрреволюционную деятельность».

Расстрелян в период сталинских репрессий.

Арест. 31.07.1937. Приговорен ВКВС СССР 17.09.1938 по обв. в участии в к.-р. террористической организации. Расстрелян 17.09.1938. Реабилитирован 24.12.1955.

— [www.memo.ru/memory/communarka/Chapt11.htm#_KMi_3236 МЕМОРИАЛ: расстрельные списки Коммунарки]

Его произведения в дальнейшем переиздавались. Как и в случае с рядом других жертв репрессий, дата и причины его смерти в 1950—1980-е годы фальсифицировалась (утверждалось, что он якобы умер в ссылке в 1941 году).

В книге Евгении Гинзбург «Крутой маршрут» утверждается, что писатель умер во время этапа на Колыму в 1938 году, в поезде, идущем из Москвы.

Творчество

Наиболее важное произведение польского периода творчества — поэма «Slowo о Jakubie Szeli» о восстании польских крестьян 1846—1848 годах.

Революционно-утопический роман «Я жгу Париж», вышедший в авторском переводе на французском и русском языках, являлся сатирическим ответом на памфлет Поля Морана «Я жгу Москву». Сатирико-фантастическая пьеса «Бал манекенов» разоблачала западную социал-демократию. Две поездки в Таджикистан (1930 и 1931) отразились в романе «Человек меняет кожу» (чч. 1—2, 1932—1933), который каждый год переиздавался вплоть до ареста Ясенского и неоднократно выходил после его реабилитации. Это история перековки американского инженера в ходе его участия в социалистическом строительстве.

Роман «Заговор равнодушных» (1937) остался неоконченным. Рукопись была сохранена и подготовлена к печати женой Бруно Ясенского Анной Берзинь.

Прозе Ясенского свойственны лёгкость, насыщенность действия и наглядность изображения; эта проза служит пропаганде коммунистических идей.

—

Сочинения

• But w Butonierce. — Warsz., 1921.
• Ноги Изольды Морган. — Lwów, 1923.
• Słowo о Jakubie Szeli. — P., 1926.
• Je brûle Paris. — P., 1928.
• Я жгу Париж. — 1928.
• Palę Paryż. — Warsz., 1929 (3-е изд. — 1957).
• Бал манекенов. Пьеса. — М.-Л., ГИХЛ, 1931.
• Сын рикши. Повесть. — М., 1931
• Галицийская жакерия (Слово о Якове Шеле). Пьеса. — «Московский рабочий», 1931.- 160 с.; М.-Л., ОГИЗ-ГИХЛ, 1932. — 178 с.
• Человек меняет кожу. — 1932—1933. (10 прижизненных изданий)
• Кишлак в ущелии. Повесть.- М., 1934.
• Нос. — М., Советский писатель,1936.; М., Жургаз, 1937.
• Заговор равнодушных // «Новый мир». — 1956. — № 5—7.
• Избранные произведения. / [Предисл. А. Берзинь]. — Т. 1—2. — М., 1957.
• Слово о Якубе Шеле. Поэмы и стихотворения. / [Предисл. А. Гидаша]. — М., 1962.
• Человек меняет кожу. / [Послесл. В. Оскоцкого]. — М., 1969.
• Utwory poetyckie, manifesty, szkice. — Warsz., 1972.

Библиография

• Озеров В. Живые нити времени. // Знамя. — 1956. — № 10.
• Кардин В. Благодатное солнце. // Он же. Верность времени. — М., 1962.
• Stern A. Bruno Jasieński. — Warsz., 1969.
• Русские советские писатели-прозаики. Биобиблиографический указатель. — Т. 7, ч. 2. — М., 1972.

Отрывок, характеризующий Бруно Ясенский

– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.