Ясон Ферский

Ясон Ферский

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Ясон Ферский (др.-греч. Ἰάσων ὁ Φεραῖος; умер в 370 году до н. э.) — правитель (тагос) Фессалии в период, предшествовавший завоеванию Греции Филиппом II Македонским.

Биография

Отцом Ясона был ферский тиран Ликофрон. В молодости учился вместе с Исократом у софиста Горгия. Став тираном после отца (возможно, не сразу, а после тирании старшего брата Полиалка), Ясон начал свою политическую карьеру в 380—370 гг. до н. э., в период гегемонии Спарты. Впервые имя Ясона упоминается в связи с событиями на Эвбее, когда он в 380 г. до н. э. оказал поддержку некоему Неогену в захвате власти над Ореем. Но спартанцы с поддержкой местного населения свергли тиранию ставленника Ясона и разместили свой гарнизон.

В дальнейшем в борьбе Фив со Спартой в Средней Греции Ясон поддержал Фивы. В частности, он содействовал снабжению Фив хлебом, установил близкие отношения с Беотийским союзом, находился в дружеских отношениях с Пелопидом. Дружбе Ясона с Эпаминондом помешало то, что Ясон в самом начале открыто предложил Эпаминонду денежное подношение.

В 375 г. до н. э. Ясон установил также дружеские отношения со Вторым афинским морским союзом, но растущее могущество Ясона и его попытки получить гегемонию не только на суше, но и на море привели к обострению отношений с Афинами. Ко времени битвы при Левктрах Ясон уже вышел из Афинского морского союза.

Искусное политическое маневрирование ферского тирана привело к тому, в 370-е гг. до н. э. Ясон распространил власть Фер на соседние области Фессалии (кроме Фарсала) и даже за её пределы — в Эпир. Некоторое влияние Ясон имел также на македонского царя Аминту III. Уже в 374 г. до н. э. в разгар Беотийской войны поход спартанского царя Клеомброта в Фокиду имел цель поддержать фокидян не только против фиванцев, но и против фессалийцев. Дипломатия Ясона способствовала тому, что спартанцы, занятые войной с Беотийским союзом на суше и с Вторым афинским морским союзом на море, были вынуждены отказаться от вмешательства в фессалийские дела. Фарсал дипломатическим путём перешёл под контроль Ясона, и в 374 г. до н. э. ферский тиран был провозглашён фессалийским тагом.

Своими успехами Ясон был обязан также сильному наёмному войску, насчитывавшего до шести тысяч воинов. В его распоряжении находились значительные материальные и людские ресурсы Фессалии. Ясон даже начал задумываться о панэллинском союзе для похода против Персии. Пропаганда панэллинской программы Ясона привела к существенному росту его популярности в Греции. Этому способствовало также то, что два крупнейших военно-политических образования Греции — Беотийский и Пелопоннесский союзы — сковывали друг друга при неопределённой позиции Афин.

Перед битвой при Левктрах Ясон обозначил своё присутствие, явившись в Беотию с 1,5 тысяч пехотинцев и 500 всадников. Вместо совместного нападения на спартанцев, Ясон неожиданно предложил мирную инициативу и содействовал заключению между фиванцами и лакедемонянами перемирия. На словах он ратовал за соблюдение обеими сторонами благоразумной умеренности и осторожности, на деле же он ставил цель не добивать спартанцев, а способствовать сохранению между спартанцами и фиванцами равновесия и недоверия и поставить тех и других в зависимость от него самого. На обратном пути из Беотии в Фессалию Ясон укрепил свои позиции во враждебной ему Фокиде, разрушив укрепленные предместья Гиамполя и снеся стены спартанской колонии Гераклеи Трахинской. Эти земли он передал ойтайцам и мамийцам, подчинявшимся ему как тагу Фессалии.

Это был пик его могущества. Ясон диктовал свою волю в Средней Греции, от него зависели (с ним стремились быть в союзе) македонский и молосский цари, многие полисы были в союзе с ним или стремились к союзу, и теперь он мог открыто добиваться фессалийской гегемонии в Греции. Одним из инструментов для этого было господство в Дельфийской амфиктионии. На этот момент Ясон имел 8000 всадников и 20 тысяч гоплитов. Для этого зимой 371/370 гг. до н. э. Ясон принял деятельную подготовку к очередным Пифийским Играм, главенство в которых позволило бы ему добиться руководящего положения в Дельфийской амфиктионии и получить гегемонию в Греции легальным путём (как впоследствии это осуществил Филипп II Македонский).

Однако стремительный рост могущества Ясона привёл к быстро возраставшему негативному отношению к нему Фив, Афин и ослабленной, но ещё отнюдь не сокрушённой битвой при Левктрах Спарты. В самой Фессалии против Ясона был составлен заговор семи юношей из среды высшей фессалийской аристократии, и после очередного покушения Ясон был убит. Диодор приводит версию, по которой к убийству Ясона был причастен брат Ясона — Полидор

Смерть Ясона положила конец притязаниям Фессалии на гегемонию, ибо мощь Фессалии была полностью опиралась на талант Ясона. После смерти Ясона его наследниками стали братья Полидор и Полифрон (Берве считает, что сыновья были малы). Скоро Полидор погиб по дороге в Ларису. Единоличное правление Полифрона продолжалось 10 месяцев, после чего он был убит племянником Александром (сыном Полидора и зятем Ясона)

Семья

Ясон имел дочь и трех сыновей

1. Фива, к 368 году до н. э. жена Александра, тирана Фер и тага Фессалии в 369—358 до н. э.
2. Тисифон ( — 354 до н. э.), тиран Фер
3. Ликофрон II ( — 349 до н. э.), тиран Фер
4. Пифолай, тиран Фер

Литература

• Язон, тиран // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Ксенофонт, Греческая история
• Фролов Э. Д. «Греция в эпоху поздней классики (Общество. Личность. Власть)». СПб.: Издательский Центр «Гуманитарная Академия», 2001. 602 с. (Серия «Studia classica»). ISBN 5-93762-013-5
• Гельмут Берве. Тираны Греции / Перевод с немецкого Рывкиной О.Е.. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1997. — С. 353-359. — 640 с. — (Исторические силуэты). — 5000 экз. — ISBN 5-222-00368-X.

Отрывок, характеризующий Ясон Ферский

– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».