Яунсудрабиньш, Янис

Янис Яунсудрабиньш
латыш. Jānis Jaunsudrabiņš
Дата рождения:	25 августа 1877(1877-08-25)
Место рождения:	Курляндская губерния, Российская империя Российская империя
Дата смерти:	28 августа 1962(1962-08-28) (85 лет)
Место смерти:	Кёрбеке
Род деятельности:	поэт, прозаик, драматург, художник
Язык произведений:	латышский
Награды:

Янис Яунсудрабиньш (латыш. Jānis Jaunsudrabiņš, 25 августа 1877 — 28 августа 1962) — латышский писатель, поэт, драматург и художник.

Биография

Янис Яунсудрабиньш родился 25 августа 1877 года на хуторе Кродзини Фридрихштадтского уезда в семье батрака.

Окончил Вецсатскую школу земледелия (1897) и художественное училище В. Блюма (1904). Учился в студии Я. Розенталя (1899—1904), в Мюнхенской художественной студии (1905) и в Берлинской художественной студии Л. Коринта (1908—1909).

Работал скотоводом, писарем, кладовщиком и управляющим в усадьбах Лаукмуйжа и Смукас (1895—1899). Печататься начал с 1896 года. На первом этапе своего творчества был близок к символистам.

Во время Первой мировой войны эвакуировался на Северный Кавказ, жил и работал в Баку и Пятигорске. Беженскому комитету Пятигорска, проводившему благотворительные лотереи в пользу нуждающихся беженцев, подарил несколько картин.

Был одним из основателей и первым председателем Объединения независимых художников (1919), одним из первых теоретиков латвийской художественной критики. Регулярно принимал участие в выставках латвийских художников, имел две персональные выставки в Риге в 1921 и 1927 годах.

Сотрудничал с такими изданиями как «Латвияс вестнесис», «Яунакас зиняс» и «Илустретс журналс». Публиковал там свои новые произведения и рецензии на работы своих коллег.

Был награждён Орденом Трёх звёзд (1927).

В 1944 году эмигрировал в Германию. С 1948 года жил в семье своей дочери. Переводил на латышский язык произведения Кнута Гамсуна, Бернгарда Келлермана, Ги де Мопассана, Шарля де Костера.

Умер 28 августа 1962 года в Кёрбеке. В память о писателе был образован литературный фонд, который присуждает премии за особые успехи авторам, пишущим прозу на латышском языке. В 1967 году на хуторе Риекстини в Неретской волости был открыт мемориальный музей Яниса Яунсудрабиньша.

Библиография

• Цветы ветра / Vēja ziedi (1907)
• Айя / Aija (1911)
• Эхо / Atbalss (1914)
• Белая книга / Baltajā grāmatā (1914—1921)
• Зима / Ziema (1925)
• Новохозяин и чёрт / Jaunsaimnieks un velns (1933)
• Танец смерти / Nāves deja (1924)
• Аугшземниеки / Augšzemnieki (1937)
• Капри / Kapri (1939)
• Деньги / Nauda (1942)
• Зелёная книга / Zaļā grāmata (1950—1951)

Фильмография

Экранизации

• Мальчуган — по мотивам Белой книги. Режиссёр Айварс Фрейманис. Рижская киностудия, 1977
• Айя — по мотивам трилогии о Айе. Режиссёр Варис Брасла. Рижская киностудия по заказу Гостелерадио СССР, 1987

Литература

• История латышской литературы, т. 1, Рига, 1971
• Prande A. Jānis Jaunsudrabiņš kā gleznotājs. Ilustrēts Žurnāls, 1926
• Ķuzāne L. Saule mūžam mana. R., 1986

Ссылки

• [www.makslaxogalerija.lv/lat/20-gs-klasika/janis-jaunsudrabins/ Живопись Яниса Яунсудрабиньша] (недоступная ссылка с 24-05-2013 (3983 дня))
• [www.citariga.lv/?page=10&id=18&part=4&lng=2 Биография Яниса Яунсудрабиньша на сайте «Другая Рига»]
• [latvia.travel/ru/muzei-yanisa-yaunsudrabinya-riekstini-riekstini-oreshki Сайт Музея Яниса Яунсудрабиньша]
• [www.latgaleslaiks.lv/ru/2001/8/10/4843 В Каплаве живо духовное богатство Яниса Яунсудрабиньша (материал газеты «Латгалес лайкс»)]
• [www.literature.lv/lv/ Центр латвийской литературы]

Отрывок, характеризующий Яунсудрабиньш, Янис

Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.