Яхья-эфенди
| Бешикташлы Яхья-эфенди | |
| тур. Yahya Efendi | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Отец: |
Омер Эфенди |
| Мать: |
Афифе-хатун |
| Супруга: |
Шериф-хатун |
| Дети: |
сыновья: Ибрагим и Али |
Бешикташлы́ Яхья́-эфенди также известен, как Молла́ Шейхзаде́ (тур. Beşiktaşlı Yahya Efendi, тур. Molla Şeyhzade; 1494 год[1], Трабзон — 1569 год[2], Стамбул) — османский мистик, учёный и поэт; молочный брат султана Сулеймана Кануни.
Во времена правления Сулеймана преподавал в медресе[tr]. На протяжении всей своей жизни Яхья Эфенди был близок к двору султана и консультировал Кануни в спорных вопросах. После ухода на пенсию поселился в Бешикташе и занялся строительством и разведением садов[3].
Также как и Махмуд Хюдайи[tr], Иисус Навин и Телли Баба[tr] считается покровителем морского флота[4].
Содержание
Происхождение
Родился в 1494 году в Трабзоне в семье известного религиозного деятеля[4], кадия из Амасьи Омера Эфенди, и Афифе-хатун. Яхья родился в день, когда у санджакбея Трабзона шехзаде Селима родился сын[4]. Жена шехзаде Айше Султан Хафса не смогла кормить ребёнка. По этой причине во дворец на должность кормилицы была взята мать Яхьи, Афифе-хатун. Так Яхья Эфенди стал молочным братом будущего султана.
Образование и карьера
Начальное образование Яхья получил от отца в Трабзоне, затем, для продолжения обучения, он отправился в Стамбул. В течение двух лет обучался у шейх уль-ислама Османской империи Зенбилли Али-эфенди. В 1526 году после смерти Зенбилли Яхья стал преподавать в медресе Джанбазие (тур. Canbaziye)[5]. В это же время в народе его стали называть «Молла Шейхзаде»[6].
Наряду с религией Яхья преподавал и науки: медицину, геометрию, астрономию и другие[4]. Вплоть до 1553 года Яхья преподавал в медресе Сахн-ы Семан[tr].
Реакция на казнь Мустафы
В 1553 году Сулейман казнил своего старшего сына Мустафу, а его мать Махидевран Султан выслал в Бурсу. Яхья написал молочному брату письмо, в котором осуждал его и просил милости для Махидевран. Сулейман разозлился и снял брата с должности преподавателя медресе[6].
Дальнейшая деятельность
После снятия с должности Яхья приобрёл дом в Бешикташе на берегу моря, где разбил сад и построил мечеть. С течением времени вокруг дома появилось ещё несколько строений: медресе, хаммам, гостиница и фонтан, получившие название «Хызырлык» (тур. Hızırlık). Здесь же Яхья вновь занялся преподаванием в медресе[3]. Для обеспечения своей деятельности, Яхья учредил благотворительный фонд. Военные и гражданские деятели (в частности торговцы и моряки) часто посещали Яхью и присылали щедрые дары и подношения. Обилие посетителей и подарков давало Яхье возможность строить мечети, бани и медресе, заниматься садом и давать рабочие места. Несмотря на занятость, Яхья Эфенди лично занимался всеми своими проектами.
Кроме того, Яхья был талантливым поэтом; писал стихи под псевдонимом Мюдеррис (тур. Müderris).
Семья и дети
Яхья Эфенди был женат на Шериф Хатун. У них было двое сыновей: Ибрагим и Али.
Смерть
Яхья Эфенди скончался в обители в Бешикташе накануне Курбан-байрама в 1569 году. Похороны были совершены Эбуссуудом Эфенди после совершения праздничного намаза в Сулеймание. Первоначально Яхья был похоронен в Бешикташе как дервиш. Но в 1571 году по приказу султана Селима Синаном было построено тюрбе[2].
После смерти
После смерти Яхья получил огромную славу, благодаря истории о переправе через Босфор. Прежде всего его почитают моряки как Яхью Эфенди из Бешикташа — одного из четырёх своих покровителей (трое других: Азиз Махмуд Хюдайи из Ускюдара, Иисус Навин из Бейкоза и Телли Баба из Сарыера). Гробница в Бешикташе и текке[tr] в Ортакёе стали местами поклонения. Домики в окрестностях тюрбе и текке наполнились тысячами людей, желавших посетить могилу Яхьи Эфенди[2].
Киновоплощения
В турецком телесериале «Великолепный век» роль Яхьи Эфенди исполнил Хамди Алкан.
Напишите отзыв о статье "Яхья-эфенди"
Примечания
- ↑ [www.cennetyolu.biz/forum/showthread.php?t=15159 Yahya Efendi Camii]. CennetYolu.Org. Проверено 11 мая 2014.
- ↑ 1 2 3 [turbedar.blogcu.com/istanbul-un-4-muhafizi-i/1915180 İSTANBUL'UN 4 MUHAFIZI -I-] (тур.). turbedar. Проверено 11 мая 2014.
- ↑ 1 2 [binbirdamla.com/tasavvuf/binbir-damla/340-beiktal-yahya-efendi-ks.html Beşiktaşlı Yahya Efendi k.s.] (тур.). BinbirDamla.Com. Проверено 13 мая 2014.
- ↑ 1 2 3 4 [www.islam-penza.ru/news/jakhja_ehfendi_iz_beshiktasha/2013-04-06-8146 Яхья Эфенди из Бешикташа] (рус.). Ислам в Пензе. Проверено 13 мая 2014.
- ↑ [www.biriz.biz/evliyalar/ea1445.htm Yahya Efendi] (тур.). Biriz Biz. Проверено 11 мая 2014.
- ↑ 1 2 [www.yahyaefendi.com/default.aspx?durum=incele&id=653 Yahya Efendi"nin Hayatı] (тур.). Yahyaefendi.com. Проверено 13 мая 2014.
Отрывок, характеризующий Яхья-эфенди
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
