Ячменёв, Аркадий Николаевич
| Аркадий Николаевич Ячменёв | |||
| Дата рождения: |
28 февраля 1933 (91 год) | ||
|---|---|---|---|
| Место рождения: | |||
| Гражданство: | |||
| Награды и премии: |
| ||
Аркадий Николаевич Ячменёв (род. 1933 — 11.01.2014) — Герой Социалистического Труда (1981).
Биография
Окончил Уральский политехнический институт (1956), инженер-металлург.
В 1956—1957 гг. — инженер-конструктор в Свердловском филиале Гипромеза; с 1957 г. — на Первоуральском новотрубном заводе: помощник мастера, мастер, старший мастер, заместитель начальника, начальник трубопрокатного цеха № 1, главный инженер — заместитель генерального директора, с 1994 — главный прокатчик.
Участвовал в освоении несменяемой оправки на прошивном и автоматическом станах ТПУ «140» № 2; освоении и совершенствовании технологии производства труб из новых марок стали для энергетических блоков большой мощности: авиационной, атомной, оборонной, химической промышленности; новой калибровки оправок прошивного стана ТПУ «140» № 1, валков прошивного стана ТПУ «220»; разработке новой технологии производства горячекатаных нержавеющих труб. Руководил работами по реконструкции трубопрокатного оборудования цехов без остановки производства[1].
В 1981 году удостоен звания Героя Социалистического Труда удостоен звания Героя Социалистического Труда «за выдающиеся производственные достижения, досрочное выполнение заданий десятой пятилетки и принятых социалистических обязательств по выпуску продукции, улучшению её качества, повышению производительности труда и проявленную трудовую доблесть»[2].
Награды
Герой Социалистического Труда (1981). Награждён орденами Ленина (1981), Октябрьской Революции (1974), «Знак Почета» (1971), медалями.
Напишите отзыв о статье "Ячменёв, Аркадий Николаевич"
Примечания
|
Это заготовка статьи о герое. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Ячменёв, Аркадий Николаевич
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
