Яшвиль, Лев Владимирович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Лев Владимирович Яшвиль<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Симбирский губернатор
25 октября 1904 — 1906
Предшественник: Сергей Дмитриевич Ржевский
Преемник: Константин Сократович Старынкевич
 
Рождение: 7 марта 1859(1859-03-07)
Царское Село (Санкт-Петербургская губерния
Смерть: 21 октября 1917(1917-10-21) (58 лет)
Царское Село (Санкт-Петербургская губерния
Образование: Пажеский корпус

Князь Лев Владимирович Яшвиль (7 марта 1859, Царское Село — 31 октября[1] 1917, Царское Село) — русский государственный деятель, статский советник, симбирский губернатор в 1904—1906 годах.





Биография

Потомок калужской ветви грузинского княжеского рода Иашвили. Младший сын генерал-майора Свиты князя Владимира Владимировича Яшвиля (1813—1864) и Анны Михайловны Орловой (1826—1887), дочери декабриста Михаила Фёдоровича Орлова и Екатерины Николаевны Раевской.

В раннем детстве лишился отца. Обучался в Пажеском корпусе, по окончании которого выпущен в Лейб-гвардии Гусарский его величества полк корнетом. 23 мая 1894 года уволен от службы по болезни поручиком.

12 декабря 1897 года колежский советник князь Яшвиль был назначен вице-губернатором Тульской губернии в звании камер-юнкера Высочайшего двора. В этой должности он находился до 25 октября 1904 года. В этом же году назначен исправлять должность симбирского губернатора. Ситуация в Поволжье в это время была взрывоопасной. Л. В. Яшвиль писал, что «неудачные министры Дурново и Сипягин, не осознавая роста революционного движения, провели ряд неудачных законов, создавая ту плотину, которая теперь прорвалась[2].» В 1905 году князь был вынужден срочно телеграфировать заместителю министра Трепову с просьбой прислать казаков для подавления крестьянских выступлений в Ардатовском уезде. В октябре 1905 года сообщал командующему войсками Казанского округа о необходимости размещения военных в Ардатове и Алатыре[3]. Однако благодаря способности князя лавировать между группировками и его либеральным взглядам (так он писал, что «главной причиной всего того, что мы пережили, я давно считаю всеобщую в России бедность и необеспеченность[2]») кровопролития удавалось избегать. Подобные действия не находили понимания ни у одной из сторон. Так, революционер В. Рябиков писал: «… был у нас слезоточивый помпадур, который одинаково благоволил и левым и правым. И при нём наша деятельность была практически легальной[4]». В январе 1906 года симбирское дворянство под предводительством В. Н. Поливанова составило петицию и добилось аудиенции у Николая II, результатом которой стала отставка Яшвиля. Несколько членов Симбирской городской думы собрали 15 июля 1906 года экстренное заседание по этому поводу. Они обратились с просьбой к премьер-министру П. Столыпину «ходатайствовать перед Государем Императором об оставлении князя Яшвиля Симбирским Губернатором», а также присвоить ему «за его полезную деятельность» звание Почетного гражданина Симбирска. Ходатайство осталось без удовлетворения[4]. В 1906 году в Киеве была опубликована книга князя Яшвиля «Воспоминания о Симбирске 1905—1906 гг.».

Князь Яшвиль был причислен к Министерству внутренних дел. Почётный мировой судья Черкасского округа.

Вскоре после революции у Льва Владимировича Яшвиля случился инсульт, и он скончался 31 октября[1] 1917 года в Царском Селе.

Награды

Семья

В 1897 году Лев Владимирович вступил в первый брак с Домникой Владимировной Стахович (1874—1898), дочерью капитан-лейтенанта Владимира Александровича Стаховича и Елизаветы Дмитриевны Скарятиной. После ранней смерти первой супруги в 1900 году женился на её кузине Анастасии Петровне Стахович (1881—1952), дочери Петра Александровича Стаховича (1850—1890) и Лидии Алексеевны Астафьевой (1853—1920). Л. Н. Толстой писал 23 Мая 1900 года своей хорошей знакомой С. А. Стахович:

Я слышал, что ваша кузина выходит за Яшвиля. Если это правда и вы этому рады, как я полагаю, то поздравляю вас[6].
  • Владимир Львович (1898—1898);
  • Михаил Львович (1902—1950) — священник, с 1928 года женат на Елизавете Александровне Никольской (1902—1983);
  • Николай[1](Серафим)[7](род.1931);
  • Анастасия (род. 1940)
  • Мария Львовна (1911—1915).

Напишите отзыв о статье "Яшвиль, Лев Владимирович"

Примечания

  1. 1 2 3 Русева Л Платить надо за всё // Смена : Литературно-художественный иллюстрированный журнал. — М, 2004. — № 7.
  2. 1 2 Яшвиль Л. В. Воспоминания о Симбирске 1905—1906 гг. Киев. 1906. С. 2.
  3. Дулкин О. В. . Власть и общество Мордовии в годы первой российской революции : 1905—1907 гг. : диссертация … кандидата исторических наук : 07.00.02. — Саранск, 2006. — 228 с.
  4. 1 2 [v2.ulkul.ru/statyi/1664.html Почётные граждане. Прошлое и настоящее].
  5. Придворный календарь на 1911 год.— Санкт-Петербург.— С.240.
  6. [feb-web.ru/feb/tolstoy/critics/lg2/lg23089-.htm Письма Толстого к С. А. Стахович]. Проверено 3 января 2014.
  7. [www.dommuseum.ru/index.php?m=dist&pid=17189 Российское Зарубежье во Франции (1919 - 2000).] Биографический словарь в трёх томах под общей редакцией Л. Мнухина, М. Авриль, В. Лосской

Литература

  • [dlib.rsl.ru/viewer/01003548858#?page=717 Пажи за 185 лет : Биогр. и портр. бывших пажей с 1711 по 1896 г. / Собр. и изд.] О. фон Фрейман. — С.694

Отрывок, характеризующий Яшвиль, Лев Владимирович

«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.