Ять

Кириллическая буква ять
Ѣѣ
Изображение
◄ ў џ Ѡ ѡ Ѣ ѣ Ѥ ѥ Ѧ ► ◄ џ Ѡ ѡ Ѣ ѣ Ѥ ѥ Ѧ ѧ ►
Характеристики
Название	Ѣ: cyrillic capital letter yat ѣ: cyrillic small letter yat
Юникод	Ѣ: U+0462 ѣ: U+0463
HTML-код	Ѣ: Ѣ или Ѣ ѣ: ѣ или ѣ
UTF-16	Ѣ: 0x462 ѣ: 0x463
URL-код	Ѣ: %D1%A2 ѣ: %D1%A3

Буквы со сходным начертанием: Ъ · Ҍ

Ѣ, ѣ (название: ять, слово мужского рода) — буква исторической кириллицы и глаголицы, ныне употребляемая только в церковнославянском языке.

В старославянском обозначает долгий гласный [ie:] (интересно, что в глаголице нет отдельной буквы, соответствующей йотированному А (Ꙗ), так что кириллические написания ꙗзва, ꙗрость, ꙗсли передаются там с начальной буквой ять; так же объясняется и название буквы: предполагают, что ст.-слав. ѣть есть искажённое ѣдь (ѣдь) «еда», ср. с русским снедь). В кириллице «ять» обычно считается 32-й буквой (занимает в алфавите место после буквы Ь) и выглядит как , в глаголице по счёту 33-й, выглядит как ; числового значения не имеет.

Праславянский звук ѣ происходит от индоевропейского долгого е; кроме того в ѣ перешли индоевропейские дифтонги oi, ai (*stoloi>столѣ, *genai>женѣ) (см. Монофтонгизация дифтонгов в праславянском языке).

В составе алфавита русского языка в России «ять» оставался в употреблении вплоть до реформы русской орфографии в 1918 году, хотя уже к концу XIX столетия в подавляющем большинстве великорусских диалектов его произношение практически не отличалось от произношения гласной е (хотя, в отличие от последней, исторический «ять» в русском языке под ударением, как правило, не переходит в «ё» — кроме нескольких исключений: гнѣзда, звѣзды и др. — и не чередуется с нулём звука).

В прошлом «ять» употреблялся также в болгарском языке (до 1945 г.), в разных орфографиях украинского языка (в частности, этимологическая максимовичевка), в кириллической орфографии румынского языка.

В небольшом числе древнейших кириллических памятников встречается также особая буква «йотированный ять».

Форма буквы

Происхождение глаголической формы «ятя» удовлетворительного объяснения не имеет (основные версии: видоизменённая заглавная альфа (Α) либо какие-то лигатуры), кириллической тоже (обычно указывают на связи с кириллическими же Ь и Ъ, а также с крестообразной глаголической формой буквы А. В древнейших кириллических надписях (особенно сербского происхождения) встречается симметричное начертание ятя в виде Δ под перевёрнутой Т или под крестиком; в дальнейшем наиболее распространилась стандартная форма Ѣ; порой горизонтальная перечёркивающая черта получала слева очень длинную засечку, а отрезки вправо и вверх от пересечения сокращались и могли вообще исчезать; предельной формой этого изменения было начертание ѣ вроде слитного ГЬ, ставшее в XIX—XX вв. основным в рукописных и курсивных шрифтах, но иногда встречавшееся и в прямом шрифте, особенно в заголовках, плакатах и т. п. Если же ГЬ-образная буква встречается в средневековом тексте, то это может оказаться как ять, так и ер (Ъ).

Эволюция звукового содержания буквы ѣ

Вопрос о звучании ятя в праславянском языке дискуссионный. Учёных, до известной степени, ставит в тупик широкий диапазон звуков, в которые перешёл ять в славянских языках, — от ӓ до i. Отец славянского сравнительного языкознания А. Х. Востоков затруднялся определить точное звучание ятя; Ф. И. Буслаев видел в нём простое долгое e, но сторонники этой теории оказались немногочисленны; Ф. Ф. Фортунатов видел в нём дифтонг ie, Педерсен — широкий монофтонг ӓ, тогда как другие учёные — открытый дифтонг типа ia. Наконец, существует мнение, что этот звук произносился разнообразно в разных диалектах и даже внутри одного диалекта, например на месте бывшего индоевропейского долгого e и бывших дифтонгов. Отмечают, в частности, что латинское название овоща rapa перешло в праславянский язык и из него в современные славянские языки в форме рѣпа. В ряде древнейших финских заимствований из русского ять также передаётся через ӓ, ӓӓ (что, впрочем, может отражать уже особенности говора новгородских словен). Однако в древнерусском языке, видимо, ять уже в древности стал произноситься закрыто, то есть близко к нашему современному е, отчего он и совпал со временем либо с е, либо с i (например, в украинском языке, в новгородских говорах). В московском говоре, ставшем нормативным, ять выговаривали как [ie:]. Напоминанием об этом поныне служит, с одной стороны, передача названия столицы Австрии Wien как Вена (Вѣна), с другой — европейское написание слова «совѣтъ» как «soviet» (ять передавался на латинице через ie и после того, как в произношении совпал с е).

• в русском и белорусском языке ять по звучанию совпал с «е» (рус. хлеб, хлебный; белор. хлеб, хлебны), однако, в отличие от «е», под ударением очень редко переходил в «ё» (примерами таких исключений являются слова звѣ́зды, цвѣлъ и др., см. в иллюстрации);
• в украинском — с «i» (хліб, хлібний);
• в болгарском — c «я» (хляб) или «е» (хлебен);
• в сербскохорватском — по-разному, в зависимости от диалекта, что отражается и на письме (хлеб — хљеб — хлиб; первый вариант является основным в Сербии, второй — в Хорватии и Черногории, третий не считается литературным);
• в польском ять переходит в «a» перед t, d, n, s, z, ł, r и в «e» во всех остальных случаях (также происходит смягчение предшествующего согласного): biały : bielić, wiara : wierzyć, źrebię, brzeg, miesiąc, las : leśny, lato : letni, świeca.

Однако на письме ять сохранялся и после этого слияния:

• в Сербии ять («јат») исчез с переходом на «вуковицу» в первой половине XIX века;
• в Черногории этот новый алфавит был принят в 1863 году;
• в России ять был упразднён реформами 1917—1918 гг.;
• в Болгарии ять («е двойно») отменялся дважды: сперва в 1921 году, но после переворота 1923 года старое правописание было возвращено; а потом и окончательно в 1945 году.

В украинской письменности, в XIX — начале XX века, ять встречался только в нескольких ранних вариантах (в системе Максимовича его писали этимологически, то есть почти в тех же местах, где и в русском, но читали как «i»; а в так называемой «ерыжке», кодирующей украинское произношение посредством букв русского алфавита, ять после согласных обозначал смягчающее «е» (синѣ море, сейчас пишут синє море), а в начале слов и после гласных соответствовал нынешним йотированным «ї» или (реже) «є».

Особое применение имел ять в средневековой боснийской письменности (босанчице): там он обозначал либо звук [й], либо, ставясь перед Н и Л, мягкость этих согласных (в той же функции, как итальянское g в сочетаниях gn и gl); при этом ять был взаимозаменяемым с близкой по форме буквой дервь (Ћ).

Исчезновение ѣ из русского произношения и письма

Мнемонические стихи для удобства запоминания ѣ

Замѣшу посѣвъ въ мѣрило,
ѣду грѣхъ исповѣдать.
Мѣдь, желѣзо всѣхъ плѣнило,
Днѣпръ, Днѣстръ посѣщать.

Пріобрѣлъ, расцвѣлъ, загнѣдка,
Вѣсъ, апрѣль, успѣхъ сѣдло,
Зрѣть, прорѣха, вѣха, рѣдко,
Мѣтко вѣстовать сосѣдка
Крѣпокъ, спѣлъ орѣхъ зѣло…

Бѣсы, сѣни, цѣпи, вѣжа,
Лѣвый, нѣкiй, прѣсный, цѣлъ.
Дѣти-свѣтъ! Болѣйте рѣже!
Печенѣгъ плѣнять умѣлъ…

В текстах XVII века «ять» иногда смешивается с «е» в безударном положении, но никогда — под ударением. Безоговорочное сохранение ятя после петровской реформы азбуки 1708 года указывает, что выговор букв «е» и «ѣ» тогда ещё оставался различимым. Современник и ровесник Петра, Фёдор Поликарпов пишет, что ѣ «издает глас» «ье и прочая по своему свойству». Далее он отмечает, что буква была введена для обозначения «тончайшего от письмя <буквы> е произношения» и что она обозначает дифтонг ие:«тако е последи положено, а i под ним мало отделено и связано сицевым образом: ie»

Однако в XVIII веке произношение ятя стремительно сближалось с е, и уже В. К. Тредьяковский впервые предложил упразднить эту букву за ненадобностью. Ему возражал М. В. Ломоносов, указывая, что «буквы е и ѣ в просторечии едва имеют чувствительную разность, которую в чтении весьма явственно слух разделяет и требует <…> в е дебелости, в ѣ тонкости». Д. И. Языков, родившийся через 8 лет после смерти Ломоносова, уже не видел в произношении двух букв никакой разницы. Он писал: «Буква „ѣ“, потеряв настоящий свой выговор, походит на древний камень, не у места лежащий, о который все спотыкаются и не относят его в сторону затем только, что он древний и некогда нужен был для здания».

В 1831 году основоположник российского языкознания А. Х. Востоков отмечает в своей «Русской грамматике», что буква ѣ «произносится ныне в Русском языке совершенно сходно с буквою е». В 1885 году Грот также констатирует в «Русском правописании»: «в их произношении нет ни малейшей разницы». Тем не менее, в элите, по всей видимости, особое произношение ятя сохранялось дольше, так как В.Шульгин, говоря о произношении Николая II, отмечает, что «он мало выговаривал „ѣ“, почему последнее слово <«крепла»> звучало не как „крѣпла“, a почти как „крепла“». Наконец, в некоторых архаичных диалектах русского языка специфический оттенок звука «е» на месте прежнего ятя сохраняется в подударных слогах до сих пор.

Сохранилось предание, что Николай I обдумывал, не стоит ли упразднить эту букву, но был остановлен замечанием Греча, ответившего на его вопрос о назначении буквы: «Это знак отличия грамотных от неграмотных»(недоступная ссылка с 07-10-2016 (2751 день)). Проект реформы орфографии 1911 года, выработанный Императорской Академией наук, был законсервирован высочайшим повелением Николая II. Буква «ять» осталась на время кошмаром русских школьников: от трудности усвоения длинного списка слов, несмотря на запоминание мнемонических стихов, очевидно, и появилась поговорка «выучить на ять».

Реформа орфографии была объявлена несколькими циркулярами Временного правительства летом 1917 года (на новое правописание с начала учебного года переводилась школа), подтверждёнными декретом советской власти от 23 декабря 1917 года; делопроизводство и пресса на новое правописание были переведены декретом 1918 года.

В обыденном же сознании реформа (и упразднение ятя, как самый яркий её пункт) прочно соединилась с делами большевиков, так что буква «ѣ» стала чуть ли не символом белой интеллигенции (фактически среди сторонников её упразднения, участвовавших в разработке проекта 1911 г., было немало представителей правых академических кругов, в том числе член Союза русского народа академик А. И. Соболевский). Эмигрантские издания (кроме троцкистских и т. п.) в подавляющем большинстве печатались по-старому вплоть до Второй мировой войны, а небольшая часть их сохраняет дореформенную орфографию и после неё, вплоть до конца ХХ века (особенно в книгах церковных издательств).

По мнению критиков реформы, упразднение буквы «ять» нанесло определённый ущерб удобочитаемости русского текста:

• ять был одной из немногих букв, графически разбивающих монотонность строки;
• с упразднением ятя стали омонимами многие слова от разных корней с «е» и «ѣ»: ѣсть («принимать пищу») и есть (ед. ч. 3-е лицо глагола «быть»), лечу (по воздуху) и лѣчу (людей), синѣ́е и си́нее, вѣ́дѣніе и веде́ніе, и т. п.; частично эти совпадения компенсируются расстановкой (при необходимости) ударений и точек над «ё»: всѣ «все» — все «всё».

Буква ѣ сегодня

Русский язык

После распада СССР (1991 г.) в идеологии и культуре обозначилась определённая тенденция идеализации прошлого и «возрождения старины». Буквы «ять», «ер» и тому подобные черты прежнего правописания нередко всё ещё употребляются в фирменных названиях коммерческих предприятий и в рекламе, но часто неграмотно (в частности, нередкой в таких текстах является замена ѣ на ъ (ер) и наоборот, например, хлебѣ вместо правильного хлѣбъ). Возникают предложения возродить дореволюционную орфографию. Сторонники называют букву «ѣ» «самой русской буквой», «белой лебедью» русской азбуки (Шумских, 1998). Кроме того, ять предлагался как один из вариантов знака рубля.

Болгарский язык

После языковых реформ вместо ѣ в различных словах стали писаться я либо е. Характерной чертой является различие между диалектами: в Западной Болгарии на месте ѣ всегда произносится е, в Восточной Болгарии — как е, так и я.

Правила употребления буквы ѣ в дореформенной русской орфографии

Мнемонические стихи с ѣ

Бѣлый, блѣдный, бѣдный бѣсъ
Убѣжалъ голодный въ лѣсъ.
Лѣшимъ по лѣсу онъ бѣгалъ,
Рѣдькой съ хрѣномъ пообѣдалъ
И за горькій тотъ обѣдъ
Далъ обѣтъ надѣлать бѣдъ.

Вѣдай, братъ, что клѣть и клѣтка,
Рѣшето, рѣшетка, сѣтка,
Вѣжа и желѣзо съ ять, —
Такъ и надобно писать.

Наши вѣки и рѣсницы
Защищаютъ глазъ зѣницы,
Вѣки жмуритъ цѣлый вѣкъ
Ночью каждый человѣкъ…

Вѣтеръ вѣтки поломалъ,
Нѣмецъ вѣники связалъ,
Свѣсилъ вѣрно при промѣнѣ,
За двѣ гривны продалъ въ Вѣнѣ.

Днѣпръ и Днѣстръ, какъ всѣмъ извѣстно,
Двѣ рѣки въ сосѣдствѣ тѣсномъ,
Дѣлитъ области ихъ Бугъ,
Рѣжетъ съ сѣвера на югъ.

Кто тамъ гнѣвно свирѣпѣетъ?
Крѣпко сѣтовать такъ смѣетъ?
Надо мирно споръ рѣшить
И другъ друга убѣдить…

Птичьи гнѣзда грѣхъ зорить,
Грѣхъ напрасно хлѣбъ сорить,
Надъ калѣкой грѣхъ смѣяться,
Надъ увѣчнымъ издѣваться…

Проф. Н. К. Кульманъ. Методика русскаго языка. — 3-е изд. — СПб.: изданіе Я. Башмакова и Ко, 1914. — С. 182.

</div></div>

Буква ѣ пишется:

• в суффиксе сравнительной и превосходной степени прилагательных и наречий -ѣе (-ѣй), -ѣйшій: сильнѣе, сильнѣй, сильнѣйшій, сильнѣйше (но не в качестве конечной буквы: глубже, лучше, крѣпче, дешевле, за исключением сокращённых форм болѣ, менѣ, долѣ, тяжелѣ);
• в дательном и предложном падежах единственного числа существительных: о столѣ, (объ) Аннѣ, о морѣ, о счастьѣ (а также о счастіи), но ни в коем случае в именительном и винительном падежах (идёмъ (гдѣ?) въ морѣ, но идёмъ (куда?) въ море);
• в трёх формах личных местоимений: мнѣ, тебѣ, себѣ;
• в творительном падеже местоимений кѣмъ, чѣмъ (но в предложном о чемъ), тѣмъ, всѣмъ (но в предложном о всемъ), а также во всех падежах множественного числа местоимений тѣ и всѣ (написание все означает всё);
• в местоимении множественного числа женского рода онѣ;
• в числительном двѣ и в производных от него: двѣсти, двѣнадцатый;
• во всех падежах множественного числа женского рода числительных однѣ и обѣ: однѣхъ, однѣмъ, однѣми, обѣихъ, обѣимъ, обѣими;
• в приставке нѣ- неопределённого (а не отрицательного) значения: нѣкто, нѣчто, нѣкій, нѣсколько, нѣкогда (в значении «неведомо когда», а отрицательное некогда = «нет времени»), нѣкоторый и проч.;
• в наречиях и предлогах гдѣ, внѣ, здѣсь, нынѣ, послѣ, кромѣ, развѣ, вездѣ, возлѣ, подлѣ, доколѣ, отколѣ, доселѣ, отселѣ, индѣ, зѣло и в производных от них: нынѣшній, кромѣшный, здѣшній, извнѣ и т. п.;
• в сложных предлогах и наречиях, образованных от существительного, падеж которого требовал ѣ: вмѣстѣ, вродѣ, вдалекѣ, вдвойнѣ и т. п.;
• в глаголах пишется -ѣть (три исключения: переть(ся), тереть(ся), мереть и приставочные образования от них): имѣть, хотѣть, смотрѣть, болѣть, краснѣть и т. п.; этот ять сохраняется при спряжении и словообразовании: имѣть — имѣю — имѣлъ — имѣя — имѣвшій — имѣніе;
  • но в формах прилагательных вроде виденъ или боленъ пишется е, так как в них вместо глагольного суффикса -ѣ- выступает суффикс прилагательных -ен- с беглой е (видна, больна);
  • аналогичным образом не через ять пишутся образования вроде ясновидецъ, сидень (проверяются формами с беглой гласной: ясновидца, сиднем);
  • в существительных бывает как -ѣніе, так и -еніе, причём ять пишется только в случае образования от глагола на -ѣть (потемнѣть — потемнѣніе, но затемнить — затемненіе);
• в примерно сотне отдельных корней, список которых надлежало помнить (перечислены в статье «Ять в дореформенной русской орфографии»), для чего школьниками использовались специфические вирши.

В некоторых случаях использовались более или менее общие правила: так, ять почти никогда не писали в неславянских корнях, при наличии проверочного слова с «ё» (медовый — мёдъ) и в качестве беглой гласной (ленъ — льна).

Сравнение с другими славянскими языками

Есть простой способ проверить, где нужно писать ѣ даже без знания правил. Если буква Е русского слова в переводе на украинский меняется на І — значит в дореволюционной орфографии, скорее всего, писался ѣ. Например: білий — бѣлый, каліка — калѣка. Однако Е в закрытом слоге также могло перейти в і: камінь — камень, піч — печь. В южных памятниках древнерусского языка зафиксированы случаи написания ѣ в этой позиции, так называемый «новый ять».

В польском правописании бывшему ятю соответствуют сочетания букв ia или ie: biały — бѣлый, bielić — бѣлить; miejsce — мѣсто, miasto — город. По этой причине до революции в польских именах собственных ie передавалось через ѣ: Sierakowski — Сѣраковскiй.

В чешском языке ятю соответствует буква ě.

В иекавском диалекте сербскохорватского языка ятю соответствует буквосочетание ije/je: bijela — бѣлая, mlijeko — молоко (млѣко), mjesto — мѣсто и т. д.

Правила употребления ятя в церковнославянской орфографии

Церковнославянская орфография (новоцерковнославянский русского извода) близка к дореволюционной русской (список корней с ятем практически один и тот же), однако в окончаниях часто ять используется в неожиданных для непривычного человека местах, например:

• В местном падеже множественного числа основы на -о (твёрдый вариант) и по её образцу — в словах основы на твёрдый согласный: въ селѣхъ, на небесѣхъ;
• в твёрдом склонении прилагательных, как кратких: къ мудрѣ женѣ, въ чистѣ поли, так и полных: къ мудрѣй женѣ, на чермнѣмъ мори (иногда в текстах, особенно новосоставленных, в этих случаях попадаются и формы с -ой, -омъ, но они считаются нежелательными русизмами);
• в двойственном числе глаголов на ять оканчиваются формы женского рода, а мужского — на -а: несева/несевѣ (мы вдвоём несём), несета/несетѣ (вы вдвоём несёте, они вдвоем несут), несохова/несоховѣ (мы вдвоём несли), несоста/несостѣ (вы вдвоём несли, они вдвоём несли) и т. п.

В некоторых случаях на месте русского ятя в церковнославянских формах пишется (и произносится) и: въ мори, на краи, къ земли, къ юноши или ꙗ: ꙗсти («ѣсть»).

В отличие от русского, в некоторых словоформах глагола «реку́» («рещи́») в церковнославянском пишется ять (например, азъ рѣхъ); в русском, кроме слова «рѣчь» (и непосредственных производных от него), в словах с этим корнем (до реформы 1918 года) всегда писалась буква «е».

В стандартном (московском) чтении церковнославянского текста ять тождествен с Е, однако на периферии возможны варианты, отражающие влияние местного языка: так, в украинской церковной традиции оно читается [и] (в австро-венгерских и позднейших венгерских и чехословацких изданиях церковнославянских текстов латиницей ѣ регулярно обозначался буквой i).

В современных глаголических изводах церковнославянского (хорватском и чешском) ѣ в начале слов и после гласных обозначает звук [ja] (йа).

Правила употребления ѣ в болгарской дореформенной орфографии

Употребление буквы ѣ в болгарской дореформенной орфографии значительно отличается от русской. Часть корней совпадает по употреблению ѣ, часть не совпадает. Так, например заповѣдь, завѣтъ, замѣна — совпадают, но слова брѣгъ, млѣко в русском языке писались через е (хотя в славянском языке раннего периода (XII в.) такие формы были). Буква ѣ временно отменялась с 1921 по 1923 гг, с 1923 её употребление было изменено в сторону упрощения, с 1946 полностью отменено вместе со старой орфографией.

Буква ѣ в румынской кириллице

В румынском языке буква ѣ обозначала дифтонг ea. Употреблялась вплоть до перехода на латинский алфавит в середине XIX в. В Бессарабии использовалась в религиозных текстах вплоть до 1918 г. В текстах светского происхождения, напечатанных гражданским шрифтом, в подавляющем большинстве случаев вместо ятя употреблялась буква «я».

Таблица кодов

Кодировка	Регистр	Десятич- ный код	16-рич- ный код	Восьмерич- ный код	Двоичный код
Юникод	Прописная	1122	0462	002142	00000100 01100010
	Строчная	1123	0463	002143	00000100 01100011

В стандартных 8-битовых кодировках ять не представлен. В HTML заглавную букву Ѣ можно записать как &#1122; или &#x462;, а строчную ѣ — как &#1123; или &#x463;.

Для написания ятя в текстовом редакторе Word, удерживая клавишу Alt, следует набрать на цифровой клавиатуре 1122 для прописной и 1123 для строчной буквы.

Напишите отзыв о статье "Ять"

Примечания

Литература

• Александровъ А., Полный русско-англійскій словарь, Спб., 1909 (5-е изд.), репринт в Германии ок. 1960.
• Булич С. К.,. Ять // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Буслаевъ Ѳ., Историческая грамматика русскаго языка, М.: изд. братьевъ Салаевыхъ, 1875 (4-е изд.).
• Востоковъ А., Сокращенная русская грамматика, М.: въ универс. типогр., 1843 (4-е изд.), существует репринт.
• Григорьева Т. М., Русское письмо: от реформы графики к реформе орфографии, Красноярск: изд-во КГУ, 1996.
• Гротъ Я. К., Русское правописаніе, Спб.: Имп. АН, 1894 (11-е изд.).
• Ломоносовъ М. В., Россійская грамматика, Спб.: Имп. АН, 1755.
• Смирновскій П. В., Учебникъ русской грамматики. Часть 1. Этимологія, 1915 (26-е стереотип. изд.).
• Успенский Л. В., По закону буквы, М.: Молодая гвардия, 1975.
• Чернышевъ К. В., Грамматика русскаго языка, Спб., 1910.
• Шумских Н. Н. (отв. ред.), Церковнославянская грамота, Спб., 1998.

См. также

• Русская дореформенная орфография
• Ятова граница
• Википедия:Ѣ

Ссылки

• [arhivarij.narod.ru/do_revoliucii.html Ресурсы по дореволюционной орфографии]
• [community.livejournal.com/useful_faq/4405357.html Дискуссия в ЖЖ об отображении буквы Ять]
• [rus.1september.ru/2001/17/2_3.htm Т. М. Григорьева. Старая орфография в новое время]
• [www.dorev.ru Словарь дореволюционной орфографии]

Отрывок, характеризующий Ять

Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.