Умурзакова, Амина Ергожаевна

Амина Умурзакова
Әмина Ерғожақызы Өмірзақова
актриса Амина Умурзакова
Имя при рождении:	Әмина Ерғожа қызы
Дата рождения:	8 марта 1919(1919-03-08)
Место рождения:	Алашская автономия (ныне — в Абайском районе, Восточно-Казахстанская область, Казахстан)
Дата смерти:	26 сентября 2006(2006-09-26) (87 лет)
Место смерти:	Алма-Ата, Казахстан
Гражданство:	СССР СССР Казахстан Казахстан
Профессия:	актриса
Карьера:	1938—1996
Награды:

Амина́ Ергожа́евна Умурза́кова (Ергужинова) (каз. Әмина Ерғожақызы Өмірзақова; 8 марта 1919, Алашская автономия, ныне Абайский район, Восточно-Казахстанская область, — 26 сентября 2006, Алма-Ата, Казахстан) — актриса театра и кино, Заслуженный артист Казахской ССР (1958), народная артистка Казахской ССР (1965). Благодаря успешно сыгранным образам матерей в ряде фильмов, актриса стала воплощением образа казахской матери на экране и на сцене. Младшая сестра Каптагая Ергужина.

Биография

Детство и юность

Амина Ергожаевна Умурзакова родилась в селе Карауыл в семье колхозника. Вскоре после её рождения скончался отец Ергожа и их семья осталась на попечении старшего брата Каптагая. Тогда условия жизни для семьи были тяжёлые, особенно во время голода 1930-х. Амина Умурзакова вспоминала:

Наша семья выжила только потому, что старший брат, который заменил нам отца, работал в то время на кожевенном заводе. Оттуда его как комсомольца-активиста перевели в Алма-Ату на профсоюзную работу. Он нас всех забрал с собой. Никогда не забуду, как брат приносил в карманах пшеницу, чтобы спасти нас от голода.

Актёрский талант в Амине Умурзаковой присутствовал всегда. В 1934 году она узнала, что в Ленинграде идёт набор студентов для театрального училища, и решила попытать судьбу. В. В. Меркурьев, возглавлявший приёмную комиссию, увидев Амину Умурзакову, скептически к ней отнёсся, с негодованием подметив её юный возраст. Он попросил её разыграть этюд «пожар», увидев который, приятно удивился и сказал ей: «Будешь, девочка, актрисой». Так Амина Умурзакова поступила в Ленинградский государственный театральный институт, который окончила в 1938 году.

Карьера

В 1938 году, после получения диплома, Амина Ергожаевна получила распределение в Чимкентский областной драматический театр, а затем, в том же году, в Казахский государственный академический театр драмы им. М.О. Ауэзова в Алма-Ате, где работала до 1940 года. За это время она сыграла ряд второстепенных ролей в фильмах «Амангельды» режиссёра М. Левина, и «Комсомольск» С. Герасимова.

В 1940 году, незадолго до начала Великой Отечественной войны, многие театры попали под сокращение. Амина Умурзакова, будучи сестрой врага народа, была уволена одной из первых. Её перестали приглашать на пробы, с афиш пропало её имя. Ей пришлось в 1941 году устроиться на киностудию «Казахфильм» монтажницей. За это время Умурзакова сыграла второстепенные роли в таких фильмах, как «Песнь о великане» и «Белая роза».

В 1945 году Г. Л. Рошаль начал снимать картину «Песнь Абая». Он искал актрису для главной роли, матери по имени Толгонай. Заметив обаятельную монтажницу киностудии, он пригласил её на пробы. Среди претенденток были такие актрисы, как Шара Жиенкулова и Нурсулу Табалова. Сценарист М. О. Ауэзов, увидев снимки Амины Умурзаковой, сначала даже возмутился: «Но она же курносая!» Тогда Рошаль закрыл лицо актрисы ладонью, оставив только глаза, и сказал: «Нос будет, а мне нужны её глаза». Позже Умурзакова вспоминала:

Нос мне сделали из специального вещества — гумуса. Разговаривать разрешалось только тогда, когда снимала камера. В остальное время я молчала и целыми днями ходила голодной — иначе на носу появлялись трещины.

В 1945 году по инициативе Н. И. Сац открылся Театр для детей и юношества в Алма-Ате. Амина Умурзакова была приглашена в новый театр и дебютировала в роли Джулии в пьесе У. Шекспира «Два веронца». Умурзакова проработала в этом театре вплоть до выхода на пенсию и сыграла в нём более ста ролей.

Выступая в театре, Амина Умурзакова продолжала сниматься в кино. В период с 1945 по 1963 годы она сыграла ряд ролей в фильмах: «Джамбул» режиссёра Е. Дзигана, «Девушка-джигит» П. Боголюбова, «Крылатый подарок» А. Слободника и Э. Файка, «В одном районе» Ш. К. Айманова и в многих других.

В 1958 году Умурзакова была удостоена звания Заслуженного артиста Казахской ССР.

В 1963 году Амина Умурзакова сыграла главную роль в фильме А. Я. Карпова «Сказ о матери». Эта роль стала одной из самых успешных в карьере актрисы, а фильм — одним из самых успешных работ казахстанского кинематографа. Картина получила Государственную премию КазССР, а Амина Ергожаевна была награждена премией за лучшую женскую роль на Первом всесоюзном кинофестивале в Ленинграде в 1964 году.

После этого, в период с 1963 по 1968 годы, Амина Умурзакова сыграла роли в фильмах «Безбородый обманщик» Ш. К. Айманова, «Самая послушная» режиссёров Б. Абдылдаева и Л. А. Гуревича. В признательность её вклада в развитие киноискусства актриса в 1965 году была удостоена звания народного артиста КазССР.

В 1968 году вышел на экраны фильм Ш. К. Айманова «Ангел в тюбетейке». Амина Умурзакова сыграла в нём главную женскую роль. В картине также сыграл ряд знаменитых актёров советского кино, таких как Б. Римова, Б. А. Тулегенова, Е. Б. Серкебаев и многие другие. Роль в этом фильме вывела Амину Умурзакову в ранг лучших актрис в стране. В период с 1968 по 1996 годы актриса сыграла более чем в десяти фильмах, в большинстве из которых — в главных ролях. Наиболее известные из них — это «Алые маки Иссык-Куля» режиссёра Б. Шамшиева, «Самые красивые корабли» А. Ниточкина и «Бойся, враг, девятого сына» В. Пусурманова и В. Чугунова, в котором актриса сыграла роль бабушки Еркенже. Большую популярность получила вышедшая на экраны в 1991 году картина А. Чатаевой «Мама Роза», за которую Умурзакова получила приз кинофестиваля «Созвездие» за лучшую роль пожилого человека. В 1996 году Амина Умурзакова сыграла саму себя в биографическом фильме «Амина», снятым её сыном, режиссёром Таласом Умурзаковым. Также актриса дублировала фильмы на казахский язык.

Последние годы жизни

С 1996 года Амина Умурзакова перестала сниматься в кино. Будучи на пенсии, она продолжала вести активную жизнь: снималась в телепередачах, давала интервью газетам, журналам и телевизионным каналам. В 1999 году она была награждена орденом Отан, а в 2001-м стала лауреатом премии Тарлан. Скончалась Амина Умурзакова 26 сентября 2006 года в Алматы после продолжительной болезни. Похоронена в Алматы на Центральном кладбище.

Семья

Амина Умурзакова — младшая сестра репрессированного в 1938 году заместителя наркома лёгкой промышленности КазССР Каптагая Ергужина. Была замужем за актёром Камаси Умурзаковым (1913—1965), от которого у них трое детей: два сына и дочь.

Творчество

Роли в кино

Впервые сниматься в кино Амина Умурзакова начала, ещё будучи студенткой Ленинградского института, в 1938 году. В общей сложности к 1943 году она сыграла эпизодические и второстепенные роли в четырёх фильмах: «Комсомольск» С. Герасимова, «Амангельды» М. Левина, «Песнь о великане», и «Белая роза» Е. Арона. Но известность и авторитет Умурзаковой принесла её первая большая роль — Ажар — в фильме «Песни Абая», который появился на экранах в 1945 году. Эта роль примечательна тем, что впервые актриса сыграла одну из главных героинь, и что над фильмом работали такие известные деятели культуры, как Григорий Рошаль, Ефим Арон, Шакен Айманов и Мухтар Ауэзов. Амина Умурзакова стала известна в кругу элиты советского кинематографа.

После этого, в период с 1945 по 1963 годы, Умурзакова сыграла несколько ролей в таких картинах, как «Джамбул» режиссёра Е. Дзигана, «Девушка-джигит» П. Боголюбова, «Крылатый подарок» А. Слободника и Э. Файка, «И в шутку, и всерьёз» Г. Дегальцева и Ю. Мингазитдинова.

В 1964 году вышел на экранах фильм «Сказ о матери» режиссёра А. Карпова. Амина Ергожаевна сыграла в этом фильме роль матери, узнавшей о трагической смерти сына на фронте, но нашедшей в себе силы противостоять этому горю и другим тяготам войны. Героиня не умеет читать, но поскольку единственным способом быть в курсе событий является ожидание и чтение писем с фронта, она самообучается и становится почтальоном. Не раз ей приходилось приносить в другие семьи трагические известия, и она брала на себя ношу сострадания матерям, понимая их горе и пытаясь его облегчить. Фильм пришёлся по душе широкой общественности, вследствие чего картина получила Государственную премию КазССР, а Амина Умурзакова — премию за лучшую женскую роль на Первом Всесоюзном кинофестивале в 1964 году, и Государственную премию КазССР имени К. Байсеитовой в 1967-м. Кинокритик Лев Аннинский писал:

…от характера матери зависело всё: без этого характера фильм мог бы стать плоским, плакатным; благодаря этому характеру он стал поэтичной песней, полный пафоса и человечности. Актёрский успех Умурзаковой, её такт, точность и глубина её трактовки определили глубину всего фильма, сообщили ему чувство правды…

После фильма «Сказ о матери» и вплоть до 1968 года Умурзакова сыграла ряд главных и второстепенных ролей в нескольких фильмах. Среди них наиболее примечательны роль Кюльсун в картине «Самая послушная» режиссёров Б. Абдылдаева и Л. Гуревича, роль матери Сардарбека в картине А. Карпова «Дорога в тысячу вёрст», а также эпизодическая роль в фильме Ш. Айманова «Безбородый обманщик».

В 1968 году вышла на экраны комедийная картина Ш. Айманова «Ангел в тюбетейке». В нём Амина Умурзакова сыграла роль матери по имени Тана, которая пытается выдать своего взрослого сына замуж, и весь фильм подыскивает ему невест. В этой роли примечательным является то, что актриса, будучи довольно молодой, сыграла героиню намного старше её самой по возрасту. Также, в отличие от предыдущих ролей Умурзаковой, отличавшихся трагизмом, в этом фильме Амина Ергожаевна предстала в роли комедийного персонажа. Картина была показана в кинотеатрах по всему Советскому Союзу, что принесло Умурзаковой широкую известность.

«…после фильма „Ангел в тюбетейке“ меня узнавали на улицах, бежали вслед…» — вспоминала Амина Умурзакова.

После фильма «Ангел в тюбетейке» Умурзакова сыграла ещё более чем в десяти фильмах. Яркой является сыгранная ею роль приёмной матери чернокожего мальчика в фильме «Мама Роза». Героиня актрисы — великовозрастная женщина, на которую неожиданно свалилась ответственность за воспитание маленького ребёнка. За сыгранную роль Амина Ергожаевна стала лауреатом кинофестиваля «Созвездие» за лучшую роль пожилого человека.

За свою карьеру Амина Умурзакова сыграла много различных ролей, но благодаря яркой игре в таких картинах, как «Сказ о матери», «Ангел в тюбетейке», «Храни свою звезду», «Мама Роза» и множестве других, где актриса сыграла матерей, Амина Умурзакова стала воплощением образа казахской матери.

В 1996 году актриса сыграла саму себя в дебютном фильме своего сына, режиссёра Таласа Умурзакова — «Амина».

Роли в театре

Амина Умурзакова играла в театре с 1938 года и до тех пор, пока не ушла на пенсию. Первые театральные роли актрисы, которые она сыграла в Чимкентском драматическом театре, были в спектакле «Ночные раскаты» М. Ауэзова в роли Маржан, в пьесе Ф. Шиллера «Коварство и любовь» в роли Луизы, в роли Баян в «Козы-Корпеш и Баян-сулу» Г. М. Мусрепова, в роли Серальдины в пьесе «Слуга двух господ» К. Гольдони.

В Алма-Атинском театре для детей и юношества, куда Умурзакова устроилась в 1945 году, после пятилетней отлучки, она сыграла большинство своих театральных ролей. Наиболее известны её дебютная роль Джулии в шекспировском спектакле «Два веронца», а также Ашуры в «Тау кызы» Р. Гамзатова, Кашкадамовой в «Семье» И. Попова, Куралай в пьесе А. Тажибаева «Жартас», Наргуль в «Махаббат неге оянбады?» М. Хасенова, и многих других. Особенно примечательна сыгранная ею роль мальчика Шаули в спектакле «Ибрай Алтынсарин», которая, по мнению многих, показала многогранность Умурзаковой, как актрисы. За эту роль актриса получила премию на всесоюзном фестивале детских театров в Москве. Известна была её игра в пьесе С. Муканова «Молдир махаббат» в роли Калисы, в роли Казипы в постановке Ш. Хусаинова «Кун шуакта». Умурзакова также сыграла в таких постановках, как «Тайфун» Цао Юи, где она исполнила роль Чжой Фань-И, «Эке тагдары» Б. Жакиева в роли девушки Бурыл. За свою карьеру Амина Умурзакова сыграла более ста ролей: мальчиков, животных, молодых девушек и старух.

Фильмография

Год		Название	Роль
1938	ф	Комсомольск	Имя персонажа не указано
1938	ф	Амангельды	Имя персонажа не указано
1942	ф	Песнь о великане	Имя персонажа не указано
1943	ф	Белая роза	Имя персонажа не указано
1945	ф	Песни Абая	Ажар
1953	ф	Джамбул	Имя персонажа не указано
1955	ф	Девушка-джигит	Имя персонажа не указано
1956	ф	Крылатый подарок	учительница
1960	ф	В одном районе	Айша
1963	ф	И в шутку, и всерьёз	Имя персонажа не указано
1963	ф	Сказ о матери	Толгонай
1965	ф	Безбородый обманщик	Имя персонажа не указано
1966	ф	Самая послушная	Кюльсун
1966	ф	Мечта моя	Имя персонажа не указано
1968	ф	Каждому своя дорога	Бурульча
1968	ф	Дорога в тысячу вёрст	мать Сардарбека
1968	ф	Ангел в тюбетейке	Тана
1972	ф	Под палящим солнцем	Айша
1972	ф	Алые маки Иссык-Куля	Кемпир
1973	ф	Самые красивые корабли	Туар
1975	ф	Храни свою звезду	мать
1977	ф	Соль и хлеб	Байбише
1982	ф	Белый шаман	Екки
1984	ф	Бойся, враг, девятого сына	бабушка Еркенже
1986	ф	Тройной прыжок «Пантеры»	Имя персонажа не указано
1991	ф	Мама Роза	мать
1996	ф	Амина	Амина Умурзакова камео
1996	ф	Шанхай	Имя персонажа не указано

Награды

В 1964 году Амина Умурзакова стала Лауреатом Всесоюзного кинофестиваля в номинации «Призы актёрам» за лучшую женскую роль. В том же году получила Почётный диплом на Международном кинофестивале в Карловых Варах.

В 1967 году актриса получила Государственную премию Казахской ССР им. К. Байсеитовой за главную роль в фильме «Сказ о матери».

В 1969 году стала лауреатом премии смотра-соревнования киноискусства республик Средней Азии и Казахстана.

В 1993 году Умурзакова получила приз кинофестиваля «Созвездие» за лучшую роль пожилого человека в фильме «Мама Роза».

Кавалер орденов Трудового Красного Знамени и Отан.

В 2001 году стала лауреатом независимой премии Тарлан «За вклад» в номинации «Театр».

Народная артистка СССР

Очень часто в сети Интернет можно встретить сведения о том, что Амина Умурзакова в 1966 году была удостоена звания Народный артист СССР, однако документальных подтверждений этому факту не найдено. Ни в одной советской энциклопедии, ни в справочнике «Народные артисты Советского Союза», составленном М. В. Музлевским и В. Л. Ивановым, не упоминается факт присвоения этого звания Умурзаковой.

Ссылки

• Амина Умурзакова (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [mirtv.kz/news.php?extend.24 Память о великой актрисе]
• [www.nomad.su/?a=20-200609270218 Ушла из жизни народная артистка СССР, лауреат Государственной премии Амина Умурзакова]

Отрывок, характеризующий Умурзакова, Амина Ергожаевна

Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.