…Колеблет твой треножник

...Колеблет твой треножник
Жанр:	публицистика
Автор:	Александр Исаевич Солженицын
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	1984
Дата первой публикации:	1984

«…Коле́блет твой трено́жник» — литературно-публицистический этюд Александра Солженицына, написанный в апреле 1984 года во время паузы в работе над историческим романом «Красное колесо». Опубликован в журнале «Вестник РХД» (№ 142, 1984). В России впервые опубликован в журнале «Новый мир» (№ 5, 1991).

Этюд продолжил традицию творческих высказываний «писательской пушкинистики». Поводом для написания послужила серия произведений о Пушкине разных авторов, в том числе, эссе «Пушкин без конца» и нашумевшая книга Андрея Синявского «Прогулки с Пушкиным».

В названии использован образ из стихотворения «Поэту» А. С. Пушкина:

…Ты им доволен ли, взыскательный художник? Доволен? Так пускай толпа его бранит И плюет на алтарь, где твой огонь горит, И в детской резвости колеблет твой треножник.

В этом этюде Солженицын поднял «узловые проблемы природы пушкинского творчества и русской литературной классики в целом», «на много лет вперёд определил контраргументы в споре с „литературными нигилистами“ наших дней».

Отклики

Вскоре после опубликования «…Колеблет твой треножник» в «Новом мире» Андрей Синявский опубликовал там же ответное эссе «Чтение в сердцах».

Литературный критик Бенедикт Сарнов в статье «…И где опустишь ты копыта?» (1994) утверждает, что задачей Солженицына в «Треножнике» было естественное для всякого идеолога стремление приспособить Пушкина для своих идеологических целей.

Литературовед Лада Лукьянова считает (1999), что в «Треножнике» Солженицын «стал защитником светлого имени Поэта и его „оздоровляющего жизнечувствия“».

См. также

• Образованщина
• Наши плюралисты

Ссылки

• [solzhenicyn.ru/modules/myarticles/article_storyid_316.html Текст эссе «…Колеблет твой треножник»]

Отрывок, характеризующий …Колеблет твой треножник

– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.